Глава XXXIII. План социальной реформы у Рёскина и практические опыты

Вопрос социальной реформы для Рёскина формулируется так: «Каким образом общество может устроить жизнь своих членов так, чтобы иметь наибольшее количество благородных и счастливейших существ? » Отвечая на этот вопрос, Рёскин устанавливает некоторые условия, от которых это зависит. Прежде всего таким условием является здоровье, но здоровье есть нечто полученное или не полученное от рождения, и ввиду того, что тяжелая наследственность обременяет имеющих несчастье ей подвергнуться различными болезнями, Рёскин не останавливается здесь перед тем, перед чем не останавливаются и древние философы, Платон и Аристотель, — перед идеей необходимости урегулирования брачных союзов в интересах будущего поколения. Ни одна форма распущенности не пагубна так, как распущенность в форме брака, поэтому Рёскин развивает проект о браке с разрешения государства и о запрещении антисоциальных браков. Очень трудно коротко высказаться по существу относительно этих вопросов, и в частности, такой их постановки. Но я всегда держался того убеждения, что вопрос о народонаселении, а следовательно, и тот вопрос, который здесь занимает Рёскина, именно об оздоровлении населения и наследственности, которую оно получает, есть, может быть, один из самых важных, основных вопросов, входящих в состав общего социального вопроса, и с тем большей энергией приходится это подчеркивать, чем меньше внимания ему уделяют, чем больше хотят его затенить и смазать. Здоровье есть первое из условий, которое нужно для будущего общества. Для оздоровления общества Рёскин ставит еще второе условие — хорошее воспитание. Рёскин был педагог и воспитатель по призванию. Достаточно перечитать его сочинения, посвященные разным педагогическим исследованиям, чтобы увидеть, как много внимания оказывается здесь вопросу о воспитании. Поэтому в своих социальных схемах Рёскин воспитанию придает важную роль. Придавать такое значение вопросам воспитания, мне кажется, вообще означает черту глубокого понимания природы человеческих отношений и углубленных размышлений над социальным вопросом. Недаром Платон, первый кто развил план социальной реформы и первую систему социализма, вопрос о воспитании поставил как первый вопрос при общественном преобразовании, и в этом отношении, конечно, можно только согласиться с Рёскиным относительно значения воспитания. Особенно приходится это подчеркнуть, потому что при таком механическом понимании экономических и социальных отношений, которое внедрилось с легкой руки манчестерской политической экономии, интересуются гораздо больше внешним положением и отношениями, в которых развивалась человеческая личность, и гораздо меньше интересуются самими личностями. И, конечно, при внимательном отношении к вопросу о воспитании его трудность становится ясна сама собой. Рёскин в свою заботу о хорошем воспитании включает, между прочим, обеспечение для детей хороших жилищ и воспитание до зрелого возрасти, причем, хотя он признает семью и придает огромное значение семейному воспитанию, но в то же время допускает несколько социалистическое расширение власти правительства по надзору за воспитанием, считая, что такое общественное дело, как воспитание, не может быть поручено компетенции отдельных семей. Большое значение придает он физическому усовершенствованию и физическому воспитанию. Это — черта не только эстетика, воспитанного на античных статуях и созерцании античных красот, но и англичанина. Как известно, англичане гораздо больше ценят и интересуются физическим развитием, нежели континентальная молодежь и в особенности нежели наша русская. Рядом с физическим усовершенствованием должно воспитывать уважение и сострадание к людям. Важнейший и труднейший вопрос, который следует поставить и разрешить при социальной реорганизации — это вопрос об усовершенствовании организации промышленности и вообще о социальной организации общества.

Мы остановились на том, как разрешается у Рёскина вопрос об организации промышленной деятельности. Общее его воззрение сводится к тому, что в основание общественной организации должны быть положены групповые различия, проистекающие из различия подготовки и естественных данных. Общество, как он представляет его себе, в отличие от социалистов вместе с Карлейлем, не строится из равного, приблизительно одинакового материала. Нет, это многоэтажное здание, в котором каждый этаж занимает свое соответствующее место, или иначе сказать, это не атомистическое, а органическое строение общества. Орудия труда, затем власть капитала, земли, — все это должно быть предоставлено в нормально организованном обществе тем, кто умеет ими пользоваться, причем должно быть оказано особое внимание специальным способностям и развитию этих способностей. Рёскин говорит о непреодолимых различиях в материале, из которого сотканы люди, и эти непреодолимые различия являются для него аргументом против равенства как в области экономической, таки в области политической. Равенство здесь понимается Рёскиным в смысле грубого равнения под одно, грубой нивелировки личностей, при которой не принимаются во внимание различные их естественные дарования, естественные способности. Равенству, понимаемому в смысле равнения под одно, Рёскин противопоставляет свою особую градацию способностей, так сказать, человеческую иерархию, основанную на естественном различии способностей. Как видите, идея Платона, высказанная им в «Республике» и положенная в основу ее устройства, градация различных способностей и предпочтение высших дарований низшим, находит свое отражение у Рёскина подобно тому, как раньше она отразилась и у Карлейля в культе героев или духовной аристократии, связанной не только правами, но и обязанностями. Вот то завершение общественной организации, тот купол, который должен увенчать общественное здание, но есть и фундамент. Этим фундаментом Рёскин считает работу наиболее тяжелую и унизительную. Он говорит, что напрасно отрицать, будто не существует работ тяжелых и унизительных или, как он определяет их, рабских, в смысле низкого качества этого труда. Эти рабские работы могут быть в нормально организованном обществе сведены до минимума и должны быть, конечно, сокращены отчасти более разумным распределением труда, при котором некоторые части рабских работ сделаются нецелесообразны, отчасти вследствие изменения потребления. Напр[имер], работа водолаза, добывающего жемчуг, может сделаться ненужной, потому что прекратится употребление жемчуга. Но во всяком случае остается известная часть общественно–необходимого труда, которая по своей тяжести и безынтересности является рабской. Это те мысли, которые занимали Фурье, изобретшего для этих работ особые самоотверженные когорты. Для низших работ должны быть отведены и низшие способности. Те, которые не призваны по своим естественным способностям к каким–либо высшим работам, обязаны заниматься низшими. Если исключить этот фундамент рабских работ, то все остальные отрасли ручного труда, производящие ценности в рёскинском смысле, т. е. предметы, которые служат жизни и ее украшению, расширению и радости, эти отрасли должны принять характер искусства, должны быть облагорожены эстетически, и потому те работы, которые в настоящее время представляются грубыми и механическими, как, напр[имер], работы из дерева, глины, камня и металла, должны стать, по мнению Рёскина, изящными искусствами, а потому и художественно–промышленное образование, развитие художественной промышленности является задачей общества.

Как же может быть организован труд для этих работ? По мнению Рёскина, который и здесь остается неофеодалистом, наилучшая форма организации труда суть промышленные гильдии или средневековые цехи. Он проектирует превращение профессиональных союзов, тред–юнионов, в промышленные гильдии, которые приняли бы на себя роль капиталистов–предпринимателей и устанавливали бы качество и количество товаров. В основе организации этих гильдий должна лежать добровольная кооперация индивидуумов; на все предметы должны ежегодно быть установлены цены и размер заработной платы, а следовательно, и прибыли. Доступ в гильдии должен быть свободный, причем личности, не желающие принадлежать к гильдии, предоставляются свободной конкуренции, от которой гильдии освобождают. Гильдии контролируют не только производство, но и торговлю, причем следят как за розничными, так и за оптовыми фирмами. Все общественные предприятия, удовлетворяющие нужды общества, должны находиться в заведывании этого общества и употребляться в видах общественной пользы. Следовательно, здесь мы имеем у Рёскина утопию восстановления средневекового производительного строя на основании особенностей нового времени. Конкуренцию он думает победить, следовательно, не социалистическими преобразованиями общества, но возвращением к тому порядку вещей, когда ее вообще не было. В основе социальной реформы должна лежать земельная реформа. Принимая во внимание отрицательное отношение Рёскина к городам, к городской жизни, к городской концентрации, понятно, что земельная реформа должна играть особую роль в системе Рёскина. Но и здесь, при разработке плана земельной реформы, мы наталкиваемся на тот же романтизм, с которым Рёскин, идеализируя феодальный строй, стремится к его восстановлению в новое время. В целях обеспечить землепользование и охрану права аренды должно быть установлено соответствующее законодательство, но оно же должно обеспечить и существование класса земельной аристократии, или крупных земельных собственников, которые при этом получают значение как бы государственных чиновников, государственных пенсионеров. «Правильное отношение государства к аграрному вопросу, — говорит Рёскин, — заключается, несомненно, в том, чтобы оно предоставило тем из своих граждан, которые того заслуживают, земельные участки различной величины соответственно с их справедливыми желаниями и доказанными способностями; а затем, обеспечив таким образом каждого землей, государство должно иметь такой же бдительный надзор за его обращением с землей, какой оно имеет за его обращением с женой и прислугой. Предоставляя каждому по возможности полную свободу, оно должно вмешиваться в случаях крупных неурядиц в хозяйстве или злоупотребления властью. Что же касается древних знатных родов, которые должны всегда быть и до известной, хотя и в слабейшей степени, теперь еще действительно являются благороднейшими, монументальными, архитектурными сооружениями государства, живыми храмами священных преданий и культа героев, — то им должно быть предоставлено в постоянное пользование столько земли, сколько необходимо для того, чтобы они могли вести образ жизни, приличный их званию; но их доходы никоим образом не должны составляться из земельной ренты; точно так же не должны они принимать никакого (даже самого отдаленного и непосредственного) участия во взимании ренты. Это дело не подобающее дворянам. Их доходы, подобно доходу короля, должны определяться и выплачиваться государством». Чем, спрашивается, мотивируются эти странные, романтические, неоправданные привилегии для этих родов? Так как Рёскин вообще не мыслит никакого права без соответственной обязанности, то для этого привилегированного населения он начерчивает целый круг обязанностей, наиболее ему свойственных. Исходя из предположения, конечно, довольно произвольного, что аристократические земельные роды в силу наследственной культуры, в силу наследственности представляют собою наиболее культурный, мыслящий и вообще духовно утонченный элемент страны, он ставит им наиболее высокие задачи в обществе, именно, во–первых, охранять законы и порядки, бороться с преступностью, во–вторых, они должны своей предусмотрительностью и своим трудолюбием, как он выражается, исполнять как бы роль Провидения для неразумных, слабых и ленивых. На их обязанности должно лежать создание такой системы производства и распределения богатств, которая бы предохранила низшие классы от погибели, болезней, голода и других последствий их беспечности и безрассудства; они же должны находить для всех, согласно способностям каждого, подходящий род деятельности. Для правильной оценки этого проекта, впрочем, нужно принять во внимание те своеобразные исторические традиции и ту атмосферу политической свободы, в которой жила Англия времен Рёскина и в которой он выработал свои идеи. Наконец, третья задача, которую должен выполнять этот класс, — быть учеными и художниками, доставлять знания и эстетические наслаждения менее развитым массам. Конечно, Рёскин ждет всего этого от идеальной аристократии, но даже от современной ему, «несмотря на весь ее упадок», он все–таки ждет некоторых услуг в этом направлении, и нужно сказать, что в истории Англии связь наиболее выдающихся деятелей Англии различных отраслей знания с земельной аристократией признавалась многократно, так что известное историческое основание Рёскин мог иметь в защите своей мысли.

Таким образом, план Рёскина представляет из себя здание феодализма, но реставрированное и модернизированное, причем он зародился у него под впечатлением зрелища анархии, неорганизованности общества «в настоящее время, когда каждый заботится о себе и нисколько не печется о своих братьях». В этом осуждении существующего строя Рёскин сошелся бы с социалистами, но он ищет такого порядка, который был бы свободен от необузданной конкуренции не впереди, а позади, и как Карлейль в «Прошлом и настоящем», настоящему противопоставляет органический бытовой строй средневекового хозяйственного монастыря, так и Рёскин, идеализируя феодальные отношения, стремится победить свободу конкуренции этим строем. Подобно Платону в «Республике» и в отличие от новейших систем — демократической, социалистической, а тем более анархической, в основу своего идеала Рёскин положил идею не равенства, но иерархии, авторитета, подчинения, повиновения, порядка, — эти понятия не сходят с уст Рёскина. «Не должны ли мы стремиться к такому идеалу народной жизни, при котором возвышение по ступеням общественной лестницы будет не столько пленять, сколько страшить лучших людей и когда главным стремлением каждого гражданина будет не выход из положения, считаемого непочетным, а исполнение долга, возложенного на него по праву рождения? » «Признание дисциплины и вмешательства, — говорит Рёскин в другом месте, — лежит в самом корне человеческого прогресса и власти, и принцип невмешательства, или предоставление человека собственным силам во всех сферах человеческой деятельности, есть принцип смерти. Гибель грозит ему, гибель бесспорная и окончательная, если он предоставляет на произвол собственных сил свою страну, своих собратий, свою собственную душу. Вся жизнь человека, — если это здоровая жизнь, — должна быть посвящена тому, чтобы постоянно пахать и очищать, порицать и помогать, управлять и карать, и только в признании великого какого–нибудь принципа принуждения и вмешательства в национальную деятельность он и может надеяться обрести тайную защиту от национального бесчестия». «Я нахожу, — продолжает он, — что народ имеет право требовать образования от правительства, но лишь поскольку он признает себя обязанным повиноваться этому правительству. Я думаю, что он имеет право требовать работы от своих правителей, но лишь поскольку он признает за последними право руководить и дисциплинировать его работу; и лишь поскольку массы предоставляют людям, признанным ими за правителей, отцовский авторитет, удерживающий ребячество национальной фантазии и направляющий своенравие национальной энергии, постольку они и имеют право требовать, чтобы ни одно из народных бедствий не оставалось без помощи, ни одно из злополучий — неисправленным; чтобы при каждом горе, при каждой наготе, при каждой погибели видна была протянутая рука помощи и приподнятый ограждающий щит отца». Мне не раз приходилось указывать, насколько трудна и неразрешима в окончательной форме проблема отношений личности и общества и насколько антиномичны они по самому своему существу. И в самой идее социализма, социалистической организации и покоящихся на ней общественных соотношений лежит идея принуждения, идея государственного авторитета, причем государственные полномочия проведены здесь еще глубже и дальше, чем в настоящее время. Если мы станем искать выхода из этого затруднения, то нам останется лишь стать на точку зрения еще более радикальную, последовательного индивидуалистического анархизма, разрушающего и государственность, и самый социализм. Практически у социалистов достаточным разрешением вопроса считается обыкновенно принцип мажоритарный, по которому в государстве, основанном на демократических началах, руководящим является правительство, созданное подсчетом голосов, правами большинства. Можно сомневаться, действительно ли вносится какой–нибудь этический принцип таким разрешением вопроса. Рёскин и Карлейль в своих парадоксальных и смелых попытках разрешить этот вопрос на почве иерархической идеи, посредством восстановления феодального средневекового строя, ставят самую жгучую проблему об отношениях между личностью и обществом, о правах государства и отдельных граждан. Смысл этой проблемы заключается именно в том, на каких началах может быть организована власть, обладающая не только авторитетом силы, каким обладает вообще всякая государственная власть, но и нравственным авторитетом, следовательно, власть, которая свои требования превращает в нравственные обязанности для подданных, и если освободить идею Рёскина от ее парадоксальной неофеодалистической формулировки, то трудно принципиально возразить что–нибудь против мысли, что права и обязанности одинаково, как у представителей государственной власти, так и у подданных, подчиненных этой власти, должны находиться в некоторой гармонии; и лишь постольку, поскольку эта гармония поддерживается в обществе, оно обеспечено от деспотизма носителей власти, хотя бы эта власть и была основана на мажоритарных и демократических началах. У Рёскина мы находим ту же идею организации промышленности, которая есть и у Карлейля, именно идею «капитанов промышленности», как бы героев в (карлейлевском смысле) промышленной жизни, которые по своим особенностям лучше других пригодны для этого и несут общественную обязанность с сознанием ответственности перед обществом. «Правительство и кооперация во всех делах — таковы законы жизни, анархия и конкуренция — законы смерти». «Не свобода, а беспрекословное повиновение известному закону и назначенным лицам; не равенство, а признание всего лучшего и отвержение всего худого». Вот афоризм, в котором вкратце можно выразить основную мысль Рёскина.

Как и Карлейль, Рёскин является сторонником духовной аристократии в интересах народа [и противником] демократии в интересах большинства общества. И у Рёскина мы найдем целый ряд насмешек над парламентом, над партиями, над парламентской «говорильней», как он выражается, и в письмах «Fors Clavigera» он открыто сам называет себя противником либерализма, хотя, впрочем, прибавляет к этому, что многие вещи он охотно уничтожил бы, подавив всякую революцию. Рёскин предостерегает рабочих от увлечения пустозвонной «говорильней» парламента, хотя все–таки выборы и всеобщее избирательное право считает лучшим способом выбора правительства, но высказывается при этом против равноправности голосования, при которой не принимается во внимание возраст, имущественное положение, опыт или ум. Таким образом, один из «хвостов» «четыреххвостной» формулы[437], именно равное избирательное право, Рёскин, со своей точки зрения, признал подлежащим устранению. Рёскин полагает, что для большинства людей «неограниченная и беспрекословная покорность высшей воле правительства или власти, выражающей собою духовные силы нации, составляет, — как он выражается, — врожденное естественное и вечное свойство большей части рода человеческого, и чем больше вы их предоставите свободной воле, тем больше они превратятся в рабов». Истинное орудие прогресса есть разум «капитанов промышленности», которые должны поддерживать порядок среди низших и всегда подымать их до того уровня, до которого эти низшие способны подняться. При этом истинным стимулом общественного прогресса для Рёскина, как и для Карлейля, является личная человеческая воля и дисциплина личности. «Всякое действительное приближение рода человеческого к истинному счастью, — говорит Рёскин, — должно совершаться путем индивидуальных, а не общественных усилий. Некоторые общие меры могут помочь этому движению. Некоторые пересмотренные законы могут служить ему руководством, но и мера, и закон, которые прежде всего должны быть установлены, касаются личной жизни каждого». Поэтому идея личной ответственности и личного долга в высшей степени дорога Рёскину. На основании сказанного легко определить его отношение к социализму. Насколько социализм является мировоззрением, отрицающим свободу конкуренции, Рёскин идет не только об руку с социалистами, но до известной степени даже дальше их, но вместе с тем он отличается от социалистов практическими способами разрешения этих вопросов. Принципы свободы, которые полагаются в основу либерализма и манчестерства, он называет неисчерпаемым, безграничным, непостижимым безумием. «Пошлете ли вы вашего ребенка в комнату, где стол уставлен прекрасными винами и фруктами, некоторые из которых отравлены? Скажете ли вы ему: выбирай свободно, милое дитя! Тебе так полезно иметь свободу выбора, это образует твой характер, формирует твою индивидуальность. Если ты возьмешь отравленный кубок или попробуешь отравленную землянику, ты умрешь до наступления дня, но зато ты приобретешь достоинство свободного ребенка!.. » Однако в другом месте он говорит о свободе следующее: «Мы кричим против деспотизма… Но способны ли мы к свободе? » Да, кисть Тинторетто, Люини, Корреджо, Рейнольдса и Веласкеса свободна, как воздух, и в то же время верна. Но только унаследованная пятивековая дисциплина позволяет им быть свободными и творить чудеса. Повинуйтесь, и вы будете свободны также, но и в большом и малом истинная свобода заключается в справедливом повиновении». Любопытно, что эти идеи высказываются Рёскиным в письмах к рабочим и в лекциях к рабочим, и вообще в тех сочинениях по рабочему вопросу, которые за радикализм не находили себе места в некоторых английских журналах.