Глава XL. Философия истории Фихте

Кант и Фихте поставили в истории германской мысли, в частности, в истории социальной мысли, проблему индивидуальности, утвердив ее право на основании религиозно–этического индивидуализма. Но не раздробляется ли таким образом человечество на эти самодовлеющие индивидуальности, не рассыпается ли целое на атомы? Эта опасность, как мы видели уже в истории английской мысли, подстерегала бентамизм и манчестерство, которые выродились в механическое понимание общества. Проблема личности необходимо восполняется проблемой мирового исторического и социального развития всего человеческого рода в вопрос о том, что представляет собою человеческая личность, необходимо сопровождается вопросом, какова природа целого человеческого рода и в чем смысл его истории. Другими словами, рядом с проблемой индивидуальности должна стать проблема философии истории или, как в новое время чаще называют, исторического развития или прогресса. Учение о развитии целого, постановка проблемы философии истории, имеется в зачатках уже у Канта, но преимущественное углубление в эту проблему, оказавшее наибольшее влияние на дальнейшие судьбы социальной мысли до настоящего времени, мы имеем в учениях Фихте, Шеллинга и в особенности Гегеля. Через эти учения мы непосредственно входим в современные эволюционистские, — как материалистические, так и идеалистические, — учения, поэтому философия истории у идеалистов должна составить предмет нашего особого внимания, хотя бы по тому влиянию, которое она оказала на наиболее влиятельных представителей социальной мысли в Германии, на Лассаля, Маркса и Родбертуса. Фихте ставит проблему философии истории в связи с общей задачей жизни человеческого рода и эту задачу видит в творчестве культуры. Под культурой понимается свободное проявление и осуществление всех сил свободной человеческой личности. «Ничто в чувственном мире, — говорит он, — ничто из наших стремлений, действий или страданий, рассматриваемое как явление, не имеет ценности, кроме как постольку, поскольку влияет на культуру. Наслаждение само по себе не имеет ценности, оно получает ее самое большое в качестве средства для оживления и обновления наших сил в целях культуры. Культурой называется применение всех сил в целях полной свободы, полной независимости от всего, что не мы сами, не наше чистое я». Поэтому «цель земной жизни человечества состоит в том, что оно устрояет все свои проявления в свободе на основании разума»[455]. Идя к этой цели, человечество проходит длинный ломаный путь от состояния рабства и природе, и человеку до состояния постепенного освобождения по идеалу начального разума. «Я безусловно не в состоянии мыслить, — говорит Фихте в одном из своих трактатов (“О назначении человека”), — что человечество может остаться в том положении, в котором оно находится теперь; я не могу считать это положение последним его назначением. Если бы это было так, то все было бы сновидением и заблуждением; и не стоило бы труда жить и участвовать в этой всеповторяющейся, ни к чему не приводящей и ничего не значащей игре. Лишь поскольку я могу считать это состояние средством к лучшему, переходной ступенью к высшему и более совершенному, лишь постольку оно получает для меня ценность; я могу выносить его, уважать его и радостно осуществлять в нем свое дело не ради него самого, но ради того лучшего, которое оно подготовляет. В современном тесно моему духу; он ни на мгновение не может удовлетвориться занятым здесь местом; он непреодолимо отвращается от него; вся моя жизнь неудержимо стремится к будущему и лучшему. Разве я ем и пью для того, чтобы потом опять чувствовать голод и жажду и снова есть и пить до тех пор, пока под моими ногами не раскроется и не поглотит меня могила и я сам не вырасту затем, как пища, из почвы? Разве я произвожу подобных мне для того, чтобы и они ели, пили, умирали и могли оставлять подобных себе, которые будут делать то, что я уже делал? К чему этот непрестанно возвращающийся в себя круг, эта каждый раз заново, но тем же образом начинающаяся игра, в которой все возникает, чтобы погибнуть, и погибает только для того, чтобы иметь возможность снова стать тем, чем оно уже было? К чему это чудовище, непрестанно пожирающее себя, чтобы вновь порождать себя, и порождающее себя, чтобы вновь пожирать себя? »[456] Очевидно, в этой смене явлений, в этом постоянно повторяющемся, должно быть нечто пребывающее, нечто устойчивое, нечто такое, что, раз возродившись, не перестает существовать, сохраняется и увековечивается в том случае, если оно этого достойно. Обращаясь к современному положению человеческого рода, Фихте рисует печальное состояние человека. «Наш род, — говорит он, — еще с трудом завоевывает себе пропитание и обеспечивает себе существование среди противодействующей ему природы. Еще большая часть человечества в течение всей своей жизни сгибается под тяжким трудом, чтобы доставить пищу себе и той малой части, которая за нее мыслит. Бессмертные духи еще вынуждены обращать все свое искусство и мышление и все свои старания на ту землю, которая содержит их пищу. Еще часты случаи, когда работник закончил свою работу и ожидает за свой труд обеспечения своей дальнейшей жизни и своего дальнейшего труда, но неблагоприятная стихия в один момент разрушает то, что он медленно и обдуманно собирал годами»[457]. Однако не бесплодны эти усилия, ибо «никакая работа, носящая печать разума и предпринятая с тем, чтобы расширить его власть, не может совершенно затеряться в течение времен»[458]. Постепенно борьба с природой и подавление враждебных ее сил, развитие науки, человеческой мысли, должны изменить это положение. «Так должна становиться все более постигаемой и проницаемой для нас до самой тайны своей сущности природа, и человеческая сила, просвещенная и вооруженная своими изобретениями, должна без труда над нею властвовать, мирно сохраняя раз сделанные завоевания. Нужда в человеческом труде должна постепенно уменьшиться до тех пределов, в каких он необходим человеческому телу для его развития, роста и здоровья, и этот труд должен перестать быть тяжестью; ибо разумное существо не предназначено быть носильщиком тяжести»[459]. От этой картины зависимости человека от природы, от сил стихии, Фихте обращает свой взгляд на зависимость человека от человека. «Не природа, — говорит он, — а сама свобода производит наибольшие и самые страшные неурядицы в нашем роде; злейший враг человека — человек. В безграничных пустынях еще кочуют не знающие закона орды дикарей; они встречаются в пустыне и становятся одна для другой праздничной пищей; там же, где культура объединила, наконец, властью закона дикие орды в народ, там народы нападают друг на друга, пользуясь силой, которую им дало объединение и закон»[460]. Даже внутри государства, где, по–видимому, закон объединил людей, властвует большею частью насилие и хитрость. Происходят войны народов между собою, одним словом, та же неутешительная картина. «Вечно ли будет это происходить? Нет; если только все человеческое существование не есть бесцельная и не имеющая смысла игра. Не может быть, чтобы дикие племена должны были всегда оставаться дикими; не может быть, чтобы какой–нибудь народ, созданный со всеми задатками совершенного человечества, был обречен никогда не развить этих задатков и никогда не возвыситься над тем, для чего вполне достаточно природы какого–нибудь более искусного животного. Назначение дикарей в том, чтобы быть родоначальниками сильных, образованных и достойных поколений; вне этого невозможно понять цель их существования и непонятна даже возможность его в разумно устроенном мире. Дикие племена могут проникнуться культурой, ибо они уже стали культурными; самые культурные народы нового мира происходят от дикарей»[461]. «Назначение нашего рода, — по мнению Фихте, — в том, чтобы объединиться в единое, вполне известное себе во всех своих частях и одинаково построенное тело»[462]. Для этого необходима прочная правовая организация, соответствующая экономическая организация и такая международная организация, которая бы исключала возможность войны. Идея Канта о вечном мире развивается и Фихте. По мнению Фихте, при таком положении вещей зло было бы побеждено. Никакой человек, по его мнению, не любит зла ради зла и не сделает зла ради зла. Следовательно, если устраняется соблазн зла, существующий в общественной организации, то, с другой стороны, устраняется и объект зла, ибо «в своем государстве, вне своего государства, на всем пространстве земли, он не находит никого, кого бы он мог безнаказанно оскорбить. Но нельзя ожидать, чтобы кто–нибудь решался на зло, только ради самого зла, невзирая на то, что невозможно осуществить его и что из такого решения вытекает только вред для него самого»[463]. Таким образом, достигается максимум того устроения человечества, который может быть поставлен ему на земле. Здесь обыкновенно ставится точка позитивной теории прогресса. Фихте, как религиозно–идеалистический философ этой точки не ставит. Он задается вопросом: что же дальше? Может ли человечество остановиться в своем земном развитии, как бы достигнув цели, и само себя далее повторять или же существует возможность новой жизни, нового развития за пределами этого мира? Но это уже выводит нас за пределы чисто социально–философских мнений Фихте в область его общей религиозно–философской доктрины, и поэтому я ограничусь лишь короткими указаниями. «Здешняя жизнь — начало нашего существования; мы получаем в дар средство для нее и прочную почву в ней; будущая жизнь — продолжение этого существования; мы сами должны добиться доступа в нее и определенного положения в ней»[464]. Таким образом, человек, по мнению Фихте, член двух порядков, одного — чисто духовного, в котором он властвует посредством чистой воли, и другого — чувственного, в котором он влияет своими действиями, причем чувственный порядок преображается под влиянием духовного, и сама философия, таким образом, становится из отвлеченной мысли участницей жизни. «Наша философия, — говорит Фихте, — есть история нашего сердца и нашей жизни, и, какими мы находим себя самих, таким мы мыслим человека вообще и его назначение. Если нас влечет только к тому, что должно действительно осуществиться в этом мире, то для нас тогда нет истинной свободы, свободы, которая абсолютно и безусловно имела бы в себе основание своего определения. В лучшем случае наша свобода — свобода развивающегося растения; по своей сущности она не выше последней, но только производит более искусные результаты — не корни, листья, цветы, а дух с влечениями, мыслями и поступками. Не обладая истинной свободой, мы решительно ничего не можем познать о ней; когда о ней идет речь, мы принижаем слова до нашего понимания их или просто–напросто объявляем слышанное за бессмыслицу»[465]. «Говоря коротко, только благодаря коренному улучшению моей воли восходит новый свет над моим существованием и назначением. Без такого улучшения во мне и вокруг меня только тьма, сколько бы я ни размышлял и какими бы духовными способностями я ни был одарен. Только улучшение сердца ведет к истинной мудрости, и пусть же беспрестанно стремится к этой одной цели вся моя жизнь»[466].

Итак, по учению Фихте, цель земной жизни человечества заключается в том, чтобы установить в этой жизни все свои отношения свободно и сообразно с разумом. Этот принцип полагает основное разделение человеческой истории на эпохи: когда человеческий разум действует инстинктивно и человеческие отношения еще не устроены сообразно разуму, и когда он свободно осуществляет это устроение. Переход от инстинктов к свободе есть, следовательно, освобождение от разумных инстинктов, и первая эпоха в истории человечества есть поэтому эпоха безусловного господства разума через посредство инстинкта или состояние невинности человеческого рода, неведения добра и зла. Вторая эпоха — когда разумный инстинкт превращается во внешний принудительный авторитет; это — время положительных систем мировоззрения и жизнепонимания, систем, которые никогда не доходят до последних оснований и поэтому не могут убеждать, но зато стремятся к принуждению и требуют слепой веры и безусловного повиновения — состояние начинающейся греховности. Затем третья эпоха — освобождения от повелевающего авторитета, а косвенно от господства разумного инстинкта и разума вообще во всякой форме. Время безусловного равнодушия ко всякой истине и лишенное какой бы то ни было руководящей нити — состояние завершенной греховности. Эту эпоху Фихте считал своей современностью и все эти качества обличал в своих современниках. Затем четвертая эпоха — разумной науки, время, когда истина признается высшим и более всего любимым началом, — состояние начинающегося оправдания. Наконец, пятая эпоха — [эпоха] «разумного искусства, когда человечество уверенною твердою рукою созидает из себя точный отпечаток разума — состояние завершенного оправдания и освящения»[467]. Весь же путь, который проходит человечество в здешнем мире, есть не что иное, как возвышение к той ступени, на которой оно стояло в самом начале. Возвращение к исходному состоянию и есть цель всего процесса, но путь этот должно пройти человечество собственными ногами, собственною силой должно оно сделать себя тем, чем оно было без всякого своего содействия, и именно поэтому оно должно было утратить свое первоначальное состояние. Если бы оно не было в состоянии собственными силами сделать себя самим собою, оно не было бы живою жизнью и в этом случае не существовало бы вообще никакой жизни, но все коснело бы в мертвом неподвижном и застывшем бытии. «В раю, — говорит Фихте, — я воспользуюсь знакомым образом — в раю правого делания и правого бытия без знания труда и искусства человечество пробуждается к жизни. Едва оно приняло смелое решение отважиться на собственную жизнь, как приходит ангел с огненным мечом принуждения к правой жизни и изгоняет человечество из жилища, где оно жило в состоянии невинности и мире. Не зная покоя и отдыха, оно блуждает по бесплодной пустыне, едва дерзая стать где–нибудь твердою ногою из боязни, что земля провалится под его ногами. Сделавшись мужественнее в испытаниях нужды, оно, наконец, кое–как устраивает свою жизнь и в поте лица вырывает из земли волчцы и тернии запустения, чтобы вырастить желанный плод познания. Оно вкушает последний»[468]. Такова философия истории Фихте.