Глава XXXVIII. И. Кант и его социальные идеи

Начнем с Канта. Основным философским делом Канта, как знает, конечно, большинство из вас, и не занимающихся философией, является критика знания, постановка критического вопроса о том, при каких условиях наше познание приобретает объективную значимость, при каких условиях мы можем познавать истину, каковы вообще условия познания. Этот вопрос исследует «Критика чистого разума» и так называемые «Пролегомены». Общий ответ, который Кант дает на этот вопрос, сводится, как известно, к тому, что наше познание осуществляется лишь чрез применение субъективных, т. е. свойственных нашему сознанию, форм, именно в области чувственных восприятий в пространстве и времени, а в области мысли — в форме различных категорий, между которыми первое место занимает категория причинности. Субъект не пассивно воспринимает впечатления или познавательный материал, который дает ему мир, но и их известным образом оформляет, накладывает на них формы своего познания, и только в их посредстве он и может познавать все, что вообще можно познать. Элемент субъективный (форма) и объективный (впечатления) в нашем познании сливаются неразрывно. Стало быть, все, что мы имеем в своем опыте, как Кант называет познание, мы познаем чрез посредство этих форм, следовательно, вне этого субъективного оформления мы ничего не знаем и не можем знать. То, что лежит вне форм познания, то вообще для нас не существует, не познаваемо. Поэтому, если и существует что–либо, что не зависит от нашего опыта, а его обусловливает (вещь в себе, «Ding an sich», по выражению Канта), то она тоже для нас не доступна, и о ней поэтому не может быть сделано никакого теоретического утверждения. Таким образом, в области теоретического знания Кант законопатил все щели в область «вещей в себе», но этим не ограничилась его философская работа. Рядом с деятельностью теоретического, познающего разума Кант поставил так называемый практический разум или нравственную волю. Человек есть не только познающее существо. Но и волящее, определяющее свою волю по разумным или неразумным основаниям. Есть ли в этой области какие–нибудь нормы, которые имеют общее значение, или же в этой области все субъективно, прихотливо изменяется в зависимости от времени и места? Другими словами, есть ли какая–нибудь закономерность практического разума? На этот вопрос Кант ответил, как известно, своим возвышенным учением о нравственном законе, которое определяет его систему как систему прежде всего этического идеализма. Действительно, в конкретном содержании своего нравственного сознания мы находим различные суждения, различные практические оценки, и следовательно, восстановить какое–нибудь определенное содержание нравственного закона по этим конкретным подробностям, по материальному содержанию, нет возможности. Но существует некоторый формальный признак, на основании которого делается нравственная оценка. Эта формальная закономерность воли заключается в том, что человек хочет не во имя своего субъективного произвола, но стремится таким образом определить свое хотение, чтобы оно могло стать всеобщим законом, чтобы и каждый человек, попавший в такое положение, поступил бы точно также, если бы желал действовать наилучшим образом. Формула нравственного закона у Канта такова: «Поступай так, чтобы всегда иметь в виду человечество, как в твоем лице, так и в лице всякого другого, как цель, и не смотри на него, как на средство»[439].

Итак, нравственный закон состоит в том, чтобы поступать не субъективно, не своевольно, а объективно, в масштабе всего человечества, и он же есть то основание, которое заставляет нас видеть в других людях тоже носителей нравственного закона, то есть нечто такое, что никогда не может быть средством, а лишь самостоятельной целью, нечто священное. «Нравственный закон священен; отдельный человек, — говорит Кант, — хотя и в достаточной степени противоречит этой святости, но человечество, насколько оно воплощено в его лице, должно быть для него священным. Во всем творении можно все, что угодно и как угодно, употреблять исключительно в качестве средства; лишь человек, а с ним и каждое разумное существо, есть самостоятельная цель. Он именно есть субъект нравственного закона, который священен, благодаря принадлежащей ему в силу его свободы автономии. Это условие мы с полным правом прилагаем даже к божеской воле, во имя уважения к разумным существам в мире, как Его творениям, причем оно основывается именно на личности их, благодаря чему исключительно они и суть самостоятельные цели»[440]. Отсюда нравственный пафос философии Канта. Таким образом, среди меняющегося субъективного материала Кант нашел неподвижную абсолютную точку. Эта точка — нравственный закон, и, исходя из него, он считает возможным сделать ряд выводов, которых не позволила ему сделать теоретическая философия. Эти выводы относятся, с одной стороны, к метафизике и религиозной философии, а с другой — принадлежат непосредственно к области социальной философии. Для вас уже наперед ясен тот ход мыслей, который может привести от учения практического разума о нравственной личности как самоцели к социальной философии. Ведь это — та же самая идея о суверенитете личности, о ее абсолютном достоинстве, о ее правах, которая была и в индепендентстве, ведь разница только в философском обосновании, но отнюдь не в содержании; и, если в индепендентстве эта идея являлась источником, из которого последовательно развивались права человека и гражданина, и свобода совести, и идеалы государственного социального строя, то и из идей Канта может быть развита подобная же система.

Что касается самого Канта, то по его историческому положению и по общему ходу его мыслей ему не пришлось сделать всех тех практических выводов из его идеи, какие были возможны, но, тем не менее, весь ход его мыслей направлялся именно в эту сторону и то, что впоследствии получило вполне определенное выражение в социализме Фихте, мы находим уже в учении Канта. Канту приходилось высказываться по ряду вопросов, касающихся философии истории и в связи с ними по различным политическим и отчасти социальным проблемам. Общий вопрос, который ставил Кант самому себе, заключается в том, каким образом понимать судьбы всего человеческого рода, смысл истории, если видеть в ней основным содержанием торжество идеи нравственной свободы нравственной личности.

На вопрос о философии истории Кант ответил небольшим трактатом под заглавием «Идеи всеобщей истории с точки зрения всемирного гражданина» (Idee zu einer allgemeinen Geschichte in weltbiirgerlichen Absicht). Это сочинение написано им, когда ему было 60 лет, в 1784 г. Сочинение это любопытно в том отношении, что он высказывает здесь такую точку зрения на исторический процесс, которая, с одной стороны, приближается к теперешнему реалистическому пониманию истории, а с другой стороны, остается верна его исходным идеям. Он полагает, что человеческий род развивает свою личность в борьбе с природой, в борьбе с самим собою и между собою, и эту борьбу он считает воспитательным средством для наилучшей выработки личности. «Спасибо природе, — говорит он, — за ее неуживчивость, за завистливое соревнование тщеславия, за неудовлетворенную страсть к обладанию и властвованию. Без этого все превосходные естественные задатки в человечестве пребывали бы вечно в зачаточном состоянии: человек хочет согласия. Но природа лучше знает, что нужно для его рода: она хочет раздора». «Наподобие того, как деревья в лесу именно благодаря тому, что каждое стремится отнять у другого свет и воздух, принуждают друг друга искать того и другого над собою, и приобретают красивый прямой рост, тогда как те, которые растут отдельно, выпускают свои ветви по желанию в разные стороны и выходят увечными и кривыми»[441].

Таким образом, путь исторического развития — человеческая борьба, цель же истории есть торжество свободы человеческих личностей. И так как эта свобода индивидуальности осуществима только при совершенном гражданском общежитии, то, следовательно, оно зависит от разрешения проблемы о совершенном гражданском общежитии. «Историю человеческого рода, — говорит он, — с этой точки зрения можно рассматривать как осуществление скрытого плана природы, чтобы осуществить внутренне, а также и внешне для этой цели совершенную организацию государства как единственное состояние, в котором она может вполне развить свои задатки, заложенные в человеке. Для того, чтобы эта цель могла быть достигнута, необходимо преодолеть ряд самых внешних и грубых препятствий, являющихся на пути к этой цели, и прежде всего раздоры, существующие между отдельными народами и государствами»[442]. Кант, проповедник нравственного закона и гражданского общества, основанного на законе, естественно становится проповедником вечного мира, который он, впрочем, относит лишь к отдаленному историческому будущему. Для того чтобы могло организоваться нормальное гражданское общество, должен быть установлен мир между государствами, но этот мир может быть установлен только тогда, когда внутренняя жизнь отдельных государств будет устроена на основании принципа свободы членов общества как людей, и, кроме того, зависимости всех от одного единого законодательства, и, в–третьих, наконец, на основании закона равенства всех как граждан. Такое устройство Кант называет республиканским, разумея здесь не столько то, что мы в настоящее время имеем в виду под названием республики, сколько последовательное проведение так называемого конституционного режима. Только при наличности этих условий, которые устраняют возможность личного авантюризма во внешней политике, может быть обеспечен внешний мир. Цель исторического развития определяется Кантом не в наибольшем счастье человека, не эвдемонистически. Любопытно сопоставить в этом отношении противоположность этих двух духовных течений, развивавшихся одновременно, — Бентама и утилитаризма в Англии, и Канта и кантовского идеализма в Германии. По мнению Канта, человек вообще не создан для блаженства, человек создан для нравственной жизни, для следования нравственному закону, а нравственный закон осуществляется только борьбой с собой, только мучительной жертвой самоотречения. Поэтому, если развитие человечества, как свобода и рост культуры, есть вместе с тем и нравственный рост человечества, то, по мнению Канта, это отнюдь не есть стремление к наибольшему счастью наибольшего числа людей, он просто отказывается принимать счастье масштабом для определения прогресса. Культура производится сознательной работой воли человека над самим собой, борьбой с собой. Известно, что кантовский нравственный ригоризм заходит так далеко, что придает ценность только тем поступкам, которые совершаются во имя нравственности, во имя долга, но не во имя чувства, поэтому то, что совершается во имя любви не имеет нравственной ценности, по мнению Канта, ее имеет только то, что совершается по требованию категорического императива, во имя голоса «я должен». Поэтому самая история человечества Кантом связывается с этим состоянием нравственной борьбы, состоянием как бы после грехопадения. В этюде, озаглавленном «Что такое просвещение», Кант дает такое определение этому понятию: «Просвещение есть выход человека из духовного несовершеннолетия, поскольку он сам является его виной»[443]. Мысль такая, что до тех пор, пока человек хотя бы даже повинуется голосу разума, но повинуется бессознательно, он находится в состоянии как бы до грехопадения, но как только он начинает сознавать в себе нравственную жизнь и у него появляется разум, неизбежна борьба разума с низшими инстинктами человеческой природы. Поэтому просвещение является необходимым орудием для этой борьбы, но для того, чтобы развить это просвещение требуется, по мнению Канта, свобода. «Для этого просвещения, — говорит он, — не требуется ничего кроме свободы и притом самой безвредной из всего, что только носит имя свободы, именно свободы публичного пользования своим разумом во всех случаях». Следует остановиться еще для иллюстрации исторических воззрений Канта на том, как он относился к Великой французской революции, современником которой он был и которая произвела на него, как и на всех других современников, огромное впечатление.

Престарелый Кант в сочинении, озаглавленном «Спор факультетов», написанном им [в возрасте] 74 лет, ставит между прочим такой вопрос: возможно ли доказать существование морального прогресса? Обсуждая этот вопрос, он указывает, что существует три точки зрения на него: пессимистическая (или как он ее называет террористическая), отрицающая этот прогресс, затем эвдемонистическая, или оптимистическая, его утверждающая, и, наконец, третья точка зрения (ее он называет абдеристической), которая состоит в том, что плюс и минус в истории погашаются и, таким образом, история разыгрывается впустую. Можно ли ответить на этот вопрос? С точки зрения такого понимания истории, при котором она является результатом каких–нибудь стихийных и от человеческой воли независящих факторов, ну, положим, экономического развития, на этот вопрос сравнительно легко ответить, но с точки зрения Канта, который вводит в историю человеческую волю, определяющуюся к добру и злу, и человеческую свободу, на этот вопрос ответить не так легко, потому что, в сущности, для этого надо предсказать, как определится человеческая воля, между тем предсказывать можно только то, что предопределено причиной, но не свободой. И Кант обосновывает свою веру в прогресс не чем иным, как тем энтузиазмом, который вызывает к себе Великая французская революция. «Революция даровитого народа, — говорит он, — которую мы видим происходящей в наши дни, может удасться или разбиться, она может быть преисполнена таких бедствий и ужасов, что благомыслящий человек остановился бы, если бы ему пришлось предпринимать это второй раз, как эксперимент слишком дорого стоящий, даже при полном расчете на успех, — но эта революция, говорю я, находит все–таки в умах всех свидетелей, которые сами не вовлечены в эту игру, такое сочувствие, которое граничит с энтузиазмом»[444]. «Итак, — заключает философ, — я приписываю человеческому роду на основании аспектов и свершения наших дней достижение этой цели (правового республиканского государства) и вместе с тем думаю, что, не обладая способностью к пророчествам, можно предсказать невозможность обращения вспять теперешнего прогресса, ибо такой феномен в человеческой истории уже не забывается, ибо в нем открылась склонность и способность человека к добру, которую ни один политик не мог бы отворожить из теперешнего хода вещей»[445]. «Если бы и теперь события эти не привели к результату и если бы революция или реформа не удалась и все снова возвратилось бы к прежнему, то и тогда это философское предсказание не теряет силы, ибо это событие слишком велико, слишком связано с интересами всего человечества и по своему влиянию распространяется на весь мир во всех его частях, чтобы у народов при благоприятных обстоятельствах оно снова не возвратилось в память и не явилось новых попыток повторения того же самого»[446]. Таким образом, является положением, которое можно поддерживать в строгой теории назло всем неверующим, что человеческий род всегда находится в состоянии прогресса к лучшему и это будет продолжаться и далее, а это, если принимать во внимание не только то, что может произойти у какого–либо одного народа, но и возможность распространения его у других народов, открывает перспективы на безграничное будущее. Таким образом, Кант все–таки останавливается в конце концов на оптимистической точке зрения.

Расставаясь с Кантом, скажу еще раз, что он есть философ и учитель нравственного долга, нравственного закона. Повторяю всемирно известные его слова, которые не раз, конечно, и вам приходилось слышать о том, что «две вещи наполняют нашу душу постоянно новым и новым, все возрастающим удивлением и благоговением, чем чаще и дольше размышляем мы о них: звездное небо надо мною и моральный закон во мне»[447].