19. Экспроприация идейно-политического спектра

И здесь мы выходим на самый интересный момент эволюции идеологии «Единой России», который можно квалифицировать как обоснованный отказ от идеологии. Но отказ — это только на первый взгляд. На более глубоком уровне это был процесс экспроприации всего нерадикального идейно-политического спектра. Так, у ультралибералов единороссы-консерваторы экспроприировали пафос «свободы», а у коммунистов — пафос «справедливости»[128]. В той схеме, которую я приводил выше, не зря центристское и соответствующее ему либерально-консервативное поле представлено расширительно, захватывая — расходясь концентрическими кругами — либеральное и консервативное поле. Манифест «Путь национального успеха» проводит идеологическую экспансию, захватывая пространство и либералов, и консерваторов, и даже потенциальных социалистов. Причем делается это вполне открыто. «Идеология успеха» в понимании авторов манифеста объединяет все (! ) общество «и то, что выстрадано нашими гражданами». А именно свободу, справедливость, закон и согласие. Соединение этих ценностей, по определению манифеста, и становится «идеологией российского единства». В этом, как сказано ниже, заключается суть политического центризма: «В готовности решать реальные, а не вымышленные проблемы, проблемы, волнующие всех  и каждого независимо от идеологических пристрастий » (подчеркнуто мной. — А. К. ).

Тут, собственно, сказано главное: «Единая Россия» как партия Путина вбирает в себя все возможные нерадикальные политические идеологии. На поверхности это выглядит как объединение «правых» и «левых» и (в полном соответствии с идейными наработками Струве — Франка — Ильина) проведение разграничительной линии не между «левыми» и «правыми», а между умеренностью и радикализмом (все равно — «правым» или «левым»)[129]. То есть речь идет о либерально-консервативном консенсусе. На самом деле это был более сложный и более глубокий процесс, результаты которого даже сегодня проявились не до конца.

С одной стороны, в указанной идеологической экспансии был практический политический смысл, который, собственно, выражен в манифесте. Речь идет о достижении того самого согласия, о котором с момента своего прихода к власти говорил Путин как об условии возрождения России[130]. В статье «Россия на рубеже тысячелетий», уже не раз мной цитированной, Путин говорил: «Плодотворная созидательная работа, в которой так нуждается наше Отечество, невозможна в обществе, находящемся в состоянии раскола, внутренне разобщенном. В обществе, где основные социальные слои, политические силы придерживаются различных базовых ценностей и основополагающих идеологических ориентиров»[131]. Такое состояние Путин тут же следом определяет как революционное и вспоминает время после большевистского переворота в 1917 году, приведшего к гражданской войне, и революционные 90-е, которые тоже едва не сорвались в гражданскую войну.

Выход из такого положения был найден как раз с созданием «Единой России» как общенациональной партии с максимально широким набором на первый взгляд (и исторически) противоречивых и даже противоположных ценностей.

В этом замысле была реализована идея П. Струве, который в 20-е годы пытался именно на основе «духа соглашения и единения» объединить «правую» и «левую» русскую эмиграцию для возрождения России. Струве доказывал, что «в политике, так же как и в частной жизни, сила и твердость вовсе не в самодурстве и не в драчливости, а, наоборот, именно в способности уважать чужие мнения, чужую личность, чужое право и приходить с этим не моим мнением, не моим правом к какому-то разумному соглашению, какое всегда отыщется, как некая справедливость или правда»[132]. «Бывают случаи, — признает Струве, — когда невозможно достигнуть никакого соглашения, и тогда на чашку весов бросается меч в буквальном или фигуральном смысле слова. Но война и вражда не могут быть нормальным состоянием. Все “режимы” и все власти падают от неспособности к разумным и необходимым для них компромиссам, и никакие широкие политические движения не удаются, пока в них на той или иной основе не возобладает и не восторжествует дух соглашения»[133].

Дальше у Струве, если не знать, что это написано в 1926 году, прямо про наши 90-е: «Тот дух неуважения к чужому мнению, к чужому праву, то нежелание приходить к соглашению и достигать согласия, который так ярко обнаружился и так зловредно действует на крайних политических полюсах нашего Зарубежья, есть величайший враг нашего национального призвания и нашего национального дела»[134]. И затем, давая наказ своим потомкам в постбольшевистской России: «…мы можем быть сильны лишь в меру владеющего нами духа соглашения, приводящего к согласному действию. Сейчас этот дух соглашения должен действовать как бы концентрическими, расширяющимися кругами, захватывая в согласное делание все большее и большее число людей»[135]. Этим и занялась под руководством Путина «Единая Россия», вбирая в себя все большее число политиков и граждан России «независимо от идеологических пристрастий», как было сказано в манифесте. Более того, в этом эпохальном документе было прямо заявлено, что такие фундаментальные идеи, как свобода, равенство, справедливость или патриотизм, не могут быть ничьей «партийной собственностью».

И в этом смысле мы должны говорить уже не о судьбе «Единой России», а вообще о судьбе партийности в современной России. Фактически к 2003 году партийная политика в стране, как она понималась в 90-е годы, закончилась. Но это окончание политики тоже было обосновано как политической повесткой, так и идеологически. С точки зрения политической повестки необходимо было прекратить противостояние партий, каждая из которых декларировала образ будущего, несовместимый с политическим курсом верховной власти. Действительно, коммунисты обещали — явно или завуалированно — в случае прихода к власти вернуть старый социалистический строй, то есть обещали революцию. Ультралибералы обещали вернуть олигархический строй 90-х, помноженный на тотальную децентрализацию, ультранационалисты обещали устроить всероссийский погром и изгнать (в лучшем случае) из страны или поставить в подчиненное положение всех нерусских. Как тут не вспомнить И. А. Ильина с его пусть жестким, но не лишенным правды анализом партийности вообще: «[Партийный принцип] пренебрегает живым правосознанием, расщепляет государство и растит в народе дух гражданской войны»[136]. Кроме того, на память приходит дореволюционная Государственная Дума, в которой заседали социал-демократы, мечтающие о свержении существующего строя, черносотенцы, мечтающие «заморозить» страну при помощи демагогии и насилия, кадеты, готовые на любые инсинуации ради «ответственного министерства», свержения монархии и введения республиканского строя. В результате первая и вторая Думы оказались абсолютно неработоспособными, но только в качестве законодательного собрания. Зато «левые» депутаты, защищенные неприкосновенностью и узурпировавшие «мандат власти», разъезжали по стране с пропагандой революции. Для того чтобы сделать парламент работоспособным и остановить революционную инерцию, П. А. Столыпин вынужден был изменить избирательный закон, после чего была решена хотя бы одна задача: Дума с октябристским большинством начала принимать законы. Но вторая задача — остановка молоха революции — решена так и не была.

Перед Путиным после революционных 90-х стояли те же задачи, что и перед Столыпиным[137]. С одной стороны, прекратить революционизирование страны, а с другой — сделать Думу работоспособной. Для этого необходимо было существующим партиям, настроенным на радикальное, если не революционное изменение политического курса, противопоставить общественно-политическую силу, которая обладала бы лояльностью по отношению к верховной власти и проводимому ею курсу и при этом могла бы аккумулировать массовую поддержку избирателей. Такой силой и стала «Единая Россия». Но для того, чтобы исполнить свою стабилизирующую роль, «Единая Россия» должна была максимально расширить свою идеологическую базу, и либеральный консерватизм стал для нее самым подходящим инструментом.

Тут, правда, надо сказать, что экспроприация консервативной «Единой Россией» идейного багажа либералов и социалистов имела — и до сих пор имеет — еще одну историческую задачу. Фактически «Единая Россия» стала своеобразной идеологической матрицей будущей российской политики. Межпартийная полемика консерваторов, либералов и социалистов стала внутрипартийной полемикой. Со временем эта полемика получила институциональное оформление в лице партийных клубов: либерально-консервативного, социально-консервативного и государственно-патриотического. Причем характерно, что если их самоназвание вуалирует их различия и позволяет говорить о единстве на основе консервативных ценностей, то Б. В. Грызлов несколько раз отзывался о них, что называется, без масок: либеральный, социал-демократический и консервативный. И в этой откровенности есть своя сермяжная правда. Ведь экспроприировавшая весь нерадикальный идейно-политический спектр «Единая Россия» стала для граждан России школой демократии и, в частности, школой идеологической полемики, остающейся в рамках легального публичного политического поля и не приводящей к расколу этого поля. Это своего рода школа контрреволюции в смысле отрицания революционности как таковой. И школа публичной политики.

Такая интерпретация роли «Единой России» станет более обоснованной, если вспомнить о тех необходимых предпосылках творческой демократии, о которых писал в свое время И. А. Ильин, думая о будущей России. Философ перечислял: 1) народ должен разуметь свободу, то есть ценить ее, уметь ею пользоваться и бороться за нее; 2) нужен высокий уровень правосознания; 3) необходимы хозяйственная самостоятельность гражданина; 4) минимальный уровень образования и осведомленности; 5) необходим политический опыт. Последние два пункта требуют дополнительной расшифровки. Что касается уровня образования и осведомленности, то речь идет о понимании выборного процесса, об умной оценке кандидатов и предлагаемых программ, о верном видении политических, международных и военных вызовов, о разумении государственного и экономического строя страны и его нужд. Что касается политического опыта в посткоммунистической России, то понятно, что набраться его было неоткуда. И вывод Ильина звучит предупреждением: «Есть такая политическая неопытность, при которой “народное самоуправление” невозможно и при которой демократия может быть только фальсифицирована, как при позорной памяти “учредилке” 1917 года. На это-то, конечно, и возлагаются надежды»[138]. Так что фактическая монополизация «Единой Россией» идейно-политического спектра и перевод идейной полемики с внешнего — межпартийного — периметра на внутренний дали нам возможность заняться политическим просвещением российских граждан, о котором веховцы мечтали еще сто лет назад, после революции 1905 года, но которое так и не было закончено, прерываясь то революциями, то войнами, то тоталитарными чистками.