4. Милитаризм в Японии в 1930-1940-х годах

В истории Японии период абсолютистского коллективизма (эпоха Токугава) длился с XVII по середину XIX веков. Как пишет японский экономист Сайто Осаму, то, что происходило в социальном развитии Европы в XVII-XVIII вв., соответствует аналогичным процессам в Японии XVIII-XIX вв. – разница составляет сто лет [57, 148]. Проводниками государствоцентризма в массы служило военное дворянство – самураи. Благодаря именно их стараниям при абсолютизме Токугава и воздвиглось централизованное японское государство. Идеологическому руководству самураев подчинялись в нём три бесправных сословия – крестьяне, ремесленники и купцы.

К середине XIX века коллективистски-мотивированное взаимодействие в основном наладили. Самураи заслужили отдых, и далее, согласно социальной логике, усвоение государствоцентризма предстояло проверить при свободной деятельности, без деспотии абсолютистов. Иными словами – в условиях этического коллективизма.

Неудивительно, в 1860-е годы в стране распространяются сочинения европейских просветителей-антиабсолютистов – Руссо, Монтескьё, Вольтера. Популярны воззрения о «доброте» человека, его способности к ненасильственному коллективистскому труду, идеи равенства, всеобщего братства, вечной любви. Словом, жизнь только начиналась.

В 1867-м году после многочисленных революционных действий абсолютистский режим Токугава пал. Власть получило новое правительство во главе с императором Муцухито, что положило начало периоду этического государствоцентризма. В Японии он назывался «эпохой Мэйдзи» (дословно: «Просвещённое правление»).

Просвещенческое правительство Мэйдзи, по словам японского историка Тоямы, стремилось превратить «невежественный народ», который при абсолютизме Токугава «подчиняли, а не просвещали», в народ этически развитый. «Доброму» волей населению (=добровольно коллективистски-мотивированному) доверили право сознательного коллективистского взаимодействия, и даже право влиять на правительственные мероприятия.

В 1868-м году новая власть провозгласила так называемое клятвенное антиабсолютистское обещание. Содержало оно следующие пункты: 1) свобода собраний и принятие решений посредством открытых дискуссий (... ) 3) выражение правительством воли народа; единство народа и правительства. 4) соблюдение правосудия и беспристрастия, как они понимаются всеми [85, 48; 71, 197].

Япония в период абсолютистского государствоцентризма была, как известно, обществом закрытым, и благоразумно береглась от любопытных соседей. Но с середины XIX века, после насильственного открытия своих портов стране пришлось вступить не только в экономическую, но и идеологическую конкуренцию с Западом. А потому – подвергнуться экспансии народов, освоивших и почти изживших коллективистские добродетели, чьё сознание уже предвкушало сладости индивидуализма. Если в первые 10-15 лет после антиабсолютистской революции Мэйдзи японцы с часто наивным энтузиазмом копировали западные образцы, то позже осознали, что улыбка заморских визитёров нередко скрывает клыки, а от их объятий не всегда и увернёшься. Однако страна шаг за шагом вязла в западной паутине и всё более отдалялась от государствоцентризма, так и не закреплённого на этической стадии.

Борьба двух идеологий расколола японское общество надвое – на «прогрессистов»-сторонников социальной динамики и «консерваторов»-защитников социальной консервации. Ценностная трещина росла – и вот в стране уже угроза хаоса. Осталось ждать, кто кого одолеет – «прогрессисты» «консерваторов» или «консерваторы» «прогрессистов».

«Западные знания в корне чужды японским национальным традициям, поскольку прививают дух погони за наживой, ставят выгоду и прибыль превыше чувства долга» [цит. по: 41, 376], – так, например, протестовали идеологи школы Мито против индивидуалистского вторжения в страну, продолжающую отрабатывать государствоцентризм.

Чтобы остановить чужеродный «дух погони за наживой», «консерваторы» предприняли следующее. Во-первых – возродили уже подзабытый государствоцентризм Токугава, правда, антипрогрессистски его подработав. А во-вторых, выдвинули новые государственные цели. То есть – определили, какие территории хорошо бы прибрать к рукам в первую очередь. Предстояло также вдохновить массы на коллективистское переобучение «прогрессистов» и другие попутные свершения.

Новой государствоцентристской идеологией стало триединство родственных теорий – японизма, тэнноизма и так называемого «мифа о небесном велении». Японизм, согласно одному из его создателей – Кита Икки – научно обосновывает чувство патриотизма как основу японской жизнедеятельности. Именно преданность стране изначально отличает японцев от западных гиен индивидуализма, которые «(... ) стремятся покорить природу, чтобы удовлетворить свои узкие индивидуалистские потребности» [74, 487]. Однако, утверждает Икки, верность государству и народу была утрачена в XIX-XX вв. под разлагающим влиянием непрошенных гостей. Есть только одно средство противостоять внешним «прогрессистам». Это восстановить в XX веке идеалы Ямато – племенного союза III-IV вв., символа японской государственности.

Далее, раскрывает карты Икки, предстоит необходимое хирургическое вмешательство, а именно, разобраться с местными ускорителями социального развития – «прогрессистами».

Вторая составляющая антииндивидуалистской версии государствоцентризма – тэнноизм (от «тэнно» – император), отстаивала служение японцев императору. В Японии императорский культ, наряду с Ямато олицетворял единство государства и народа. Ныне же он утрачивается под тлетворным прессом «прогрессистов». Тэннисты учили, что японскому императору как-то улыбнулась удача: основательница Японии – богиня Амэтарасу подарила ему свою божественную сущность. Вскоре император почувствовал и чудесные изменения. Оказалось, он, как живой бог, не может быть неправым – тэнно непогрешим во всём, и безошибочно видит путь страны. Только реставрацией беззаветной преданности императору, взамен служения собственным убогим надобностям, и можно, утверждает тэнноизм, преуспеть в антииндивидуалистской борьбе. И – дополним, уберечь социум от «перескока» через этико-коллективистскую фазу.

«Везде, куда распространяется добродетель милосердия императора, – выясняем суть тэнноизма-государствоцентризма в книге «Основные принципы Кокутай», 1 – путь подданных проясняется сам собой. Этот путь осуществляется, когда вся нация, единая в сердечном порыве, служит императору (... ) Это означает, что мы от рождения служим императору и следуем пути Империи (... ) Лояльность означает почитание императора как источника всего и полное повиновение ему. Следовать этой лояльности – единственный путь, придерживаясь которого мы, подданные, можем жить, и это источник всяческой энергии. Следовательно, отдавать наши жизни во имя императора означает не так называемое самопожертвование, а преодоление наших маленьких «я» во имя жизни под божественным императорским покровительством» [87, 46-47].

Крайняя форма служения государству, повторим – ни что иное как война за его интересы. А для хорошей войны желателен какой-нибудь повод. Он-то и содержался в мифе о «небесном велении». Суть легенды в следующем. Если император – прямой потомок богов (арахито гами), то каждый японец – хоть и тоже потомок богов, но уже рангом помельче (гами).

Оказывается, боги породили не всех людей – повезло лишь японцам. Это значит, что другие народы в сравнении с ними – скажем мягко, дефектны. А если до конца откровенно – нуждаются в цивилизаторской руке Японии. Как создание богов, Япония есть прародина остальных государств, основа или корень мира. Поэтому, например, автор XVIII века Китадзима Кэнсин утверждал, что Страна восходящего солнца на самом деле – суперконтинент. А острова это, наоборот – остальные страны и континенты вокруг [85, 22]. Следует глубоко сожалеть о тех, кому не посчастливилось быть японцами.

На правах единственных детей и любимцев богов жителям японского суперконтинента надлежит исполнить «небесное веление». Надо подчинить японизму и тэнноизму не только собственных вредителей-«прогрессистов», но и внешних – с прочих островов и островков. Программа облагородить остальной мир поначалу виделась скромной, состоя лишь в освобождении «Азии для азиатов». Но вскоре этого показалось мало. В итоге для осуществления «небесного веления» сыну богов намечали подарить сначала Китай и остальную Юго-Восточную Азию. Затем предстояло позаботиться о Дальнем Востоке СССР и даже о Европе (! ) [55, 17].

Пропаганда воинствующих коллективистов-антииндивидуалистов привела в конце XIX века к милитаризации внешней политики и ряду долгожданных войн. В частности – удачной войне с Россией в 1904-1905 гг.

1910-1920-е годы знаменательны некоторым спадом страстей поклонников и противников форсированного социального развития. Причина, по-видимому, в том, что европейцы в то время тоже взялись чуть повоевать между собой – занялись собственной государствоцентристской деятельностью. Так I Мировая война на время ослабила европейско-японские разногласия. Однако послевоенная конкуренция индивидуалистского Запада и коллективистского Востока вновь, как и в 1880-1890-е годы, загнала клин в японское общество. На этот раз активизация защитников государствоцентризма оставила более глубокий след в истории страны и мира.

Первые отряды воинствующих неоколлективистов (с позднейшим штампом «фашистские»), призывавшие к принудительному обучению «прогрессистов» японоцентризму, сформировались на рубеже 1910-20-х гг. В 1930-е они, как пишет исследователь А. Латышев, появлялись на свет «словно грибы после дождя» [55, 25] и вскоре насчитывали формально до 7 млн. (! ) членов из 64 млн. населения страны [55, 28]. Это свидетельствовало о народной мобилизации против «прогрессистов» и потребности продолжить государствоцентристские штудии, прерванные на этической стадии. А главное – о готовности идти для достижения государственных целей на любые подвиги.

Поначалу неоколлективистские ячейки действовали поджогами, убийствами, однако придерживаясь конспирации. Вскоре же, видя число сочувствующих и желающих помочь, легализовались. А в 1930-е годы – окончательно перестали стесняться и постепенно слились с правящими структурами. Неоколлективистских предводителей пристраивали министрами, главами правительственных кабинетов, кураторами искусств. Как писал в 1939-м году один американский журнал: «…японские профессора находились в полиции, а полицейские назначались преподавателями в университеты» [цит. по: 74, 486]. Так – не одномоментно, а ползуче и свершилась «бархатная» революция по-японски.

Чтобы удержать страну на коллективистской стадии «консерваторы», конечно, не могли оставить «прогрессистам» право безнаказанной политической свободы. А значит – вновь, вопреки этическим завоеваниям Мэйдзи, восстановили подобие абсолютизма Токугава с контролем за общественным мировоззрением.

Для выявления всех неподатливых духу Ямато, ещё в 1925-м году заработал закон «Об охране общественного спокойствия». Затем – законы «О контроле за опасными мыслями» и «О контроле за опасной корреспонденцией». Цензуру СМИ доверили Информационному бюро, которое на всякий случай прикрыло все как «опасные», так и нарушающие «общественное спокойствие» издания [74, 485]. После же закона «О всеобщей мобилизации народного духа», заботе неоколлективистов подверглись деятели литературы, театра, наук.

В 1930-е годы – новые успехи: ликвидировали самоуправление в ВУЗах. Без японизма в мыслях и тэнноизма в сердце стало невозможно учиться в школах и колледжах, поступить в университет.

В 1940-х годах во имя «небесного веления» в парламенте организовали «Лигу по завершению священной войны». Партиям, недостаточно сконцентрированным на поимке «прогрессистов», предложили проявить сознательность и, не дожидаясь худшего, просто самораспуститься. Лозунг для политического харакири выдвинули ультраколлективистский: «Отречёмся от личных интересов ради общественных! » [55, 97].

Борьба за гегемонию коллективизма, повторим, сближала японское общество XX века с самурайским эпохи Токугава. Адмирал Хирага – по совместительству и ректор Токийского университета, например, утверждал, что в современной Японии «(... ) нет ничего нового, мы лишь возвращаемся к старым японским идеалам» [цит. по: 74, 486]. Для солдат, воюющих на фронтах II Мировой войны, возродили самурайский кодекс чести «бусидо» времён Токугава. Каждый воин оказывался теперь «маленьким самураем», исполнявшим доведённый до абсурда государствоцентристски-мотивированный труд.

Важно отметить: японские абсолютистские коллективисты XVII-XIX вв., внедрявшие государствоцентристские устои вместо универсалистских, являлись, по логике социального процесса, «прогрессистами». В отличие от них неоколлективисты XX века, вновь идеологически закрепостившие народ ради «торможения» общественного развития, напротив, оказывались «консерваторами». Поэтому милитаристское (государствоцентристское) общество в Японии в 1930-1940-х годах можно назвать аффективным коллективистским.

Избыток агрессивности к внешним «прогрессистам» привёл, как известно, японский государствоцентризм к гибели. После этого страна крайне успешно перекроила экономику в расчёте на индивидуалистски-мотивированный труд. Юго-Восточная Азия, согласно японским аффектологам, в конце XX века действительно освободилась от идеологического и экономического ига Запада и развилась в сильную цивилизацию. Но возродилась не благодаря аффективной (антипрогрессистской) помощи Японии, а на основе деятельности индивидуалистской.