 |
Что мы видим, когда смотрим кино о Холокосте
|
|
|
|
Что мы видим, когда смотрим кино о Холокосте
В январе 2017‑ го широкую дискуссию в иностранных СМИ вызвал провокационный проект израильского сатирика Шахака Шапиры Yolocaust. Автор находил в открытых источниках жизнерадостные сел фи, сделанные во время посещения мемориала жертвам Холокоста в Берлине (он напоминает огромное кладбище с тысячами безымянных могил), и перемещал героев фотографий в реальные декорации лагерей смерти. Симпатичный юноша подмигивает в камеру, а сзади – истощенные тела приговоренных к газовой камере: как вам такое? Одни были в восторге от радикализма Шапиры, показавшего безмозглому молодому поколению, что почем. Другие возмущались: любой памятник – элемент городского ландшафта, а в фотографии ничего предосудительного нет, это же не граффити.
Не вынося собственной моральной оценки, нельзя не констатировать: провокация Шапиры удалась и доказала очевидное. Больше семидесяти лет прошло после Нюрнбергского процесса, о Холокосте сняты сотни фильмов и написаны тысячи книг, но мы до сих пор не понимаем, как относиться к этой трагедии, как смотреть даже не на его свидетельства, а на их отражение в искусстве.
I. Селфи у решетки. “Аустерлиц” Сергея Лозницы (2017)
Космополит Сергей Лозница – философ и провокатор, экспериментатор и психолог, стирающий грань между игровым и документальным, – сделал один из самых интригующих проектов года. “Аустерлиц” снят в двух нацистских лагерях смерти, Дахау и Заксенхаузене, превращенных сегодня в своеобразные музеи под открытым небом. Лозницу, однако, интересуют не экспонаты, а посетители. Его фильм – наблюдение за наблюдающими. Нейтральная, чаще всего неподвижная камера фиксирует существование туристов в пространствах бывших лагерей: черно‑ белое изображение (выбор цветовой палитры переносит героев фильма в те времена, когда функционировали лагеря), фоновый звук, почти полное отсутствие диалогов и никакого авторского комментария. Живые картины с живыми людьми в шортах и футболках (на дворе лето), делающими селфи на фоне надписи “Arbeit machtfrei” (“Труд освобождает”). Дьявольская ирония иезуитского слогана вновь вывернута наизнанку самим ходом истории: сегодня здесь никто не работает – только отдыхает.
|
|
|
“Аустерлиц” лишен не только сюжета, но и явного развития. Это безоценочные зарисовки с реальности: разумеется, как только в фильме появился бы пафос (например осуждающий), вместо искусства получилась бы чистая публицистика, как в проекте Yolocaust. Хотя стоит вглядеться в экран повнимательнее, и можно заметить многое, не только отстраняющее ч/б. Допустим, звучащий невзначай рингтон с зачином Пятой симфонии Бетховена, которую так любили руководители Третьего рейха. Едва слышный перезвон колоколов – звук в фильме делал виртуоз Владимир Головницкий, много лет сотрудничающий с Лозницей. Пойманные камерой надписи на футболках: “Cool story Ъго” или “Just don't care”.
Однако “Аустерлиц” – не картина о неподобающем поведении. Это фильм о зыбкой границе между ужасным, не поддающимся осмыслению прошлым и будничным настоящим. Ты совсем рядом, в нескольких сантиметрах от места, где случилась страшнейшая за всю историю человечества трагедия. Но, вглядываясь в него, не видишь ничего, кроме пустоты. Выходит, декларативное “never again” – “никогда больше”, – вроде бы заложенное в идею о превращении концлагеря в музей, значит так же мало, как и другие формулы, написанные на воротах фабрики смерти или на веселой туристической маечке.
Когда великий Клод Ланцман делал свой шедевр – десятичасовой документальный “Шоа”, – он отказался от архивных кадров и фотографий. Только лица и голоса, свидетельства выживших участников (жертв и палачей) и пустынные пейзажи лагерей, где когда‑ то одни люди системно уничтожали других, безвинных. Эти лакуны – не только пространственные, но и смысловые. Как вакуум, они засасывают наблюдающего, сидящего в безопасной полутьме кинозала, и у того кружится голова в бессильной попытке представить себя там и тогда. С тех пор прошло много лет, и раны должны были затянуться, но забвение никого не вылечило, а только сделало былые травмы еще более таинственными и всё меньше поддающимися терапии.
|
|
|
Кстати, почему фильм Лозницы называется “Аустерлиц”? Это заголовок романа Винфрида Георга Зебальда, мнимодокументального исследования одной судьбы, с детства поломанной событиями Второй мировой. Фамилия героя – Аустерлиц, и это, естественно, псевдоним, напоминание о великой битве Наполеона. Той самой, в которой, по Толстому, чуть не погиб Андрей Болконский, лежавший на спине и вглядывавшийся в бездонное небо. По сути, в собственную смерть, которую не мог ни увидеть, ни понять, как мы сегодня не можем осознать случившееся в Европе в 1940‑ х.
II. Люди и животные. “Жена смотрителя зоопарка” Ники Каро (2017)
Сделать кино о Холокосте невозможно – но его делают постоянно. При всех рисках свалиться в пошлость, превратив трагедию в шоу, кинематографисты раз за разом испытывают судьбу. Один из таких фильмов – “Жена смотрителя зоопарка”, историческая драма новозеландки Ники Каро, где “оскаровская” номинантка Джессика Честейн играет Антонину Жабинскую. Вместе с мужем Яном, директором варшавского зоопарка, она в годы войны укрывала от нацистов евреев, тайно вывозя их из гетто. Так им удалось сохранить жизни нескольких сотен человек. Именно Жабинский, если верить фильму, пытался в последний момент спасти Януша Корчака; тот, как известно, отказался и отправился вместе с детьми‑ воспитанниками в Треблинку.
В высшей степени традиционная по языку и стилю, очень сентиментальная и старательная картина, несмотря на легкое ощущение дежавю, берет за живое. И интересно разобраться почему. Дело ведь не только в потрясающем сюжете, обаянии красавицы Честейн или удачно антипатичном образе Даниеля Брюля (немецкий артист играет немецкого зоолога, фанатично преданного науке и как бы не замечающего, что по ходу дела участвует в геноциде).
|
|
|
Вероятно, если “Шоа” – лучший документальный фильм о Холокосте, то среди игровых первое место принадлежит “Списку Шиндлера” Стивена Спилберга. Причина многочисленных “Оскаров” и культового статуса картины – в том, что Спилберг нашел единственный верный ракурс, способный заинтересовать даже совершенно безразличного зрителя. Он показал историю не изверга‑ фашиста или его жертвы (вряд ли кто‑ то сможет или захочет себя поставить на их место) – в центре его фильма сторонний благополучный человек, который, будто чудом, вступает в “не свою войну” на стороне слабого Добра против всесильного Зла. Спилберг показал, что в долгосрочной перспективе только эта позиция – верная. Он доходчиво объяснил, что равнодушие – потворство Злу, и тем самым тронул сердца миллионов. Каждому хотелось представлять себя Оскаром Шиндлером.
Конечно, “Жена смотрителя зоопарка” – не “Список Шиндлера”, а Ники Каро – не Спилберг. Хотя как минимум одна бронебойная метафора здесь есть: варшавские евреи подобны загнанным и уничтожаемым просто так (от безразличия и для забавы) животным, каждого из которых оплакивают Ян и Антонина Жабинские. Тут принципиально важна позиция героев. Интеллигентные обыватели, способные адаптироваться к новому режиму (собственно, Жабинский притворяется, будто адаптация совершилась), вместо этого принимают сторону гонимых и обреченных на смерть. “Так не бывает”, – скажет зритель, привыкший к психологически мотивированному кино. Но штука в том, что именно так и было. И этот момент – трансформации равнодушия публики в эмпатию – становится поворотным; он наделяет средний фильм незаурядной эмоциональной силой.
В числе прочего это ответ на вопрос “Аустерлица”. Шаг от безразличия к переживанию может быть сделан при помощи манипулятивных практик традиционного кино. Оно рассказывает утешительные сказки, зато позволяет почувствовать себя человеком. И действует порой сильнее, чем турпоездка на руины Освенцима.
|
|
|
