«Смешные копии людей..»

Уместно спросить: почему же другие многие животные, составляющие обширный пантеон египетских богов (несколько десятков), не подверглись столь свирепому гонению, как обезьяна, и в итоге не «пострадали» столь заметно, как приматы? Ответ на этот вопрос кроется, как ни парадоксально, в биологии обезьян, в их необыкновенном физическом сходстве с человеком, что повредило им не меньше, чем принадлежность к языческим богам.

В самом деле, если нужно наглядно представить дьявола, который ведь должен быть уродливо похож на человека, то даже и при непредвзятом отношении к делу нельзя не изобразить нечто сходное с обезьяной. В известной мере эту мысль выразил еще Клавдий Гален, который и называл обезьян «смешными копиями» человека: «... Если бы живописец или скульптор, изображая кисть человека, ошибся в своем изображении достойным осмеяния образом, его промах имел бы лишь тот результат, что он воспроизвел бы кисть обезьяны».

Мы переходим к главным причинам отрицательного отношения церкви к обезьяне.

С того времени, когда эмоции против языческих божеств поулеглись, все ярче выступает – сначала как будто стихийно, затем все более «обоснованно» – враждебность монотеистической религии к обезьянам именно на почве их сходства с человеком. Что в то время обезьяна далеко еще не «прощена», говорят многие факты. Как раз в XVI в. обезьяна изображается христианскими художниками в Эдеме, в сцене грехопадения, хотя по Библии обезьяны в этом эпизоде нет. Любопытна логика привнесения нового персонажа в сюжет, где, по Библии, Действует только змей‑ искуситель: обезьяна ведь похотлива, любит фрукты и не признает ничего святого – кому же еще, как не ей, подбивать перволюдей вкусить запретный плод! Как упомянуто, в 90‑ х гг. XVI в., в период религиозных распрей, обезьяна была своеобразным клеймом, которым пользовался и Лютер, и его противники. Есть и другие примеры не такого уж далекого по

времени взгляда на обезьяну как на дьявола. Так что «примирение» церкви с обезьяной в XVI в. и даже в XVII в. весьма и весьма относительно.

Последствия всех этих событий были достаточно печальными для науки. Сейчас мы уже не сможем, конечно, учесть все конкретные препоны на пути познания обезьян. Но вот один из возможных примеров. Что должен был испытывать благочестивый миссионер (а ведь именно миссионеры чаще других были первопроходцами в местах обитания обезьян), когда он сталкивался с человекоподобной обезьяной или получал какие‑ то сведения о ней? С огромной, в рост человека, бесхвостой и загадочно разумной? Или с шимпанзе, которому, как мы теперь точно знаем, ничего не стоит схватить палку для отражения нападения врага, укрыться листьями во время дождя, очистить ветку и, смочив ее слюной, выуживать термитов на обед. Или совершать иные действия, сходные с человеческими...

Даже если посланец церкви преодолевал собственный страх и предубежденность, сообщить о таком существе означало обречь себя на подозрение в связи с дьяволом, что могло привести ко всем последствиям, возможным в эпоху инквизиции. Ведь попал же в 1616 г, Лючилио Ванини, рассказывавший, что атеисты выводят родословную эфиопов от обезьян, на «очищающий» костер инквизиции. В средние века, замечу, при сожжении еретика предавалась казни, вешалась и обезьяна, если была под рукой.

С грузом предубеждений, страха и отвращения к обезьянам вступил «цивилизованный мир» в XVIII в. – век бурного развития естествознания. О первых шимпанзе, завезенных в Европу, весьма серьезные авторы писали, что эти животные «ужасно злые и созданы, кажется, для того, чтобы делать зло». Вот почему открытие гориллы в XIX в. потрясло не только общественность, но и самих ученых.

Важнейшей, однако, причиной враждебного отношения клерикалов к приматам, многие века скрытой, но остро проявившей себя тогда, когда началось научное сопоставление анатомии человека и обезьян, было несоответствие выводов ученых основополагающим догмам Библии.

Обратимся опять к истории приматологии. Все, кто интересовался обезьянами или изучал их в разные

времена, поражались удивительному сходству этих животных с человеком, а многие народы, имевшие контакт с приматами, считали их людьми, иногда предками людей. Это сходство, особенно некоторых видов, бросалось в глаза даже непосвященным. О нем писали Гераклит, Аристотель, Квинтилиан. Древние греки не могли отнести непонятного им хилофагойя, в котором можно предполагать шимпанзе, ни к человеку, ни к обезьянам. Плиний Старший преувеличивал сходство обезьян с людьми. Оно ввело в заблуждение классика античной медицины Галена. Когда один из ранних воителей христианства Арнобий поносил язычников – греков и римлян – за человекообразность богов, он вполне резонно подчеркивал, что при желании столь же высоко можно поставить обезьяну, имеющую так много общего с человеком. Это сходство возмущало в III в. Энния («О, сколь схожа на нас зверь гнусный обезьяна») и позже беспокоило теологов, в частности святого Августина, просвещенного Магнуса. Его, это сходство, видели Мишель де Монтень и Леонардо да Винчи. Оно приводило в смятение даже естествоиспытателей: Виллиса, Тайсона, Линнея, Бюффона, Гердера, Вик д'Азира, наконец, Ламарка. Его подчеркивали философы Нового времени – Кант, де Kfметри, Дидро, Монбоддо. Слова для обозначения обезьян, simia и pithecus, пришедшие к нам из древности, стали синонимами сходства (производное similar – по‑ английски означает «сходный», близко к нему и имеющее латинский корень слово «ассимиляция» – уподобление), а вошедшее в употребление с XVI в. английское слово monkey (низшая обезьяна) служило, по сведениям британских филологов, для обозначения опять же сходства с человеком и подражания его действиям.

Таким образом, рассматривать, изучать обезьян неминуемо означало сосредоточивать внимание на этом сходстве.

В свете сказанного любопытно почти полное отсутствие в Библии всяких упоминаний об обезьянах, тогда как только в Ветхом завете насчитывается примерно 50 видов упоминаемых не один раз других животных. В различных местах Библии можно встретить собаку, кошку, осла, орла, чибиса, но только не обезьян! О них вскользь сказано лишь в сообщении о времени царя Соломона: «Корабль привозил золото и серебро, и слоновую кость, и обезьян, и павлинов».

Только впоследствии, когда обезьяна стала дьяволом (примерно с III – IV вв. ), она появляется в религиозных текстах христиан, в раввинистической литературе, толкующей и дополняющей положения Библии, а позже и в исламских сочинениях, но уже вполне определенно в «бесовской» роли. Теперь это богопротивное создание причастно к опьянению Ноя, к наказанию людей за высокомерную попытку строить Вавилонскую башню («люди превратились в обезьян»); фигурирует в любопытном сопоставлении, согласно которому «обезьяна похожа на человека, как человек на бога» (Талмуд), и в проклятии «Будьте обезьянами презренными» (Коран), и в разных враждебных монотеизму ситуациях. Повторяю, по самому тексту Библии обезьяны в этих сюжетах отсутствуют.

О редкости упоминания обезьян в Библии говорится в книге «Очерки из библейской географии» протоиерея Н. А. Елеонского, опубликованной в 1897 г. Удивляясь обожествлению в Египте «столь отвратительного существа», как павиан (! ), Елеонский писал: «... В Библии, за исключением истории Соломона, об обезьянах нигде не упоминается; это доказывает, что вообще они не имели доступа в Палестину». Вероятно, пишет Елеонский, «их распространению в Святой Земле противодействовали представители религиозной жизни Израиля, опасаясь, что склонный к идолопоклонству народ и обезьян сделает предметом суеверного почитания, по примеру как египтян, так и жителей Офира».

Вот вам еще одно признание неприязни со стороны древних представителей единобожной религии к обезьянам как к животным, причастным языческому идолопоклонству. Но ведь и сам Елеонский сообщал, что израильтяне были осведомлены о разных видах обезьян, не об одном только священном павиане Египта или о таком же обожествляемом ханумане Индии. Причем эти разные виды обезьян были известны в Палестине и до и после царя Соломона, да и узнавали о них не только через египтян, но и через соседнюю Ассирию, они попадали в Палестину и из Индии, с жаркого побережья Красного моря. И вот что не менее любопытно: целый список животных, символизировавших прежних египетских богов (змея, орел, ибис и т. д. ), вполне уживаясь с религиозными принципами составителей Библии, не один раз фигурируют в ее книгах. Так в чем же дело?

Почему только обезьяна стала «исчадием ада», проклятым, ненавистным, омерзительным животным?

Думаю, не в одном идолопоклонстве дело. Сходство обезьяны с человеком дискредитировало библейскую версию о божественном творении и «божьем подобии» людей. Мог же в VII в. до н. э. Анаксимандр говорить, что «первоначально человек произошел от животных другого вида», а Гераклит в VI в. до н. э. сопоставлять обезьяну с человеком! Да и христианские теологи, как мы видели, нередко ощущали это сходство и прибегали к ухищрениям для его объяснения.

Между тем свидетельства биологического сходства человека с остальными приматами, несмотря на усердие инквизиторов, накапливались. По времени получение первых подлинно научных сведений в приматологии (XVII в. ) практически совпало с началом освобождения науки от теологии. Казалось бы, теперь‑ то открыт путь к познанию обезьян, как всех других объектов живой природы, и беспрепятственному развитию науки об этих животных. На деле же все было совсем непросто...

В отличие от всех других животных приматы оказались перед лицом еще более сильной, чем раньше, клерикальной оппозиции теперь уже по главному пункту своей «богопротивности» – как претенденты на обоснованное анатомо‑ физиологическое родство с человеком, а то и на первородство. Конечно, костер инквизиции уже не мог оставаться главной силой убеждения, как прежде, хотя нет‑ нет да и вспыхивал не только в XVII, но еще и в XVIII в. В Новое время церкви необходимо было опираться на иные средства борьбы с материализмом. И вот, пожалуй, самая отличительная особенность истории изучения приматов: в Новое и Новейшее время, когда формировались современные науки, когда отмечался значительный прогресс в познании природы, приматология развивалась мучительно трудно, с отступлениями и зигзагами не в последнюю очередь в результате влияния церкви.