Глава 3. Завязка. Из записки И.М. Ковальского о состоянии революционных дел на юге России (1 декабря 1877 г.)

Из записки И. М. Ковальского о состоянии революционных дел на юге России (1 декабря 1877 г. )

[…] Было время, когда всякий порядочный революционер обязан был таскать за собой револьвер и кинжал, но когда дело коснулось факта – мы стали в тупик: что практический человек делает в один прием, для нас это стоило дьявольских усилий. И сказался в нас потомок рудиных и репетиловых. […] Факту нетути, операции никакой, как один распропагандированный рабочий сказал, в том смысле, что не на что опереться. И действительно, мы до сих пор, так сказать, висели в воздухе, оставаясь без почвы под ногами. Правда, мы с плеча, в один прием двинулись было в народ, но сделали это так по‑ детски, что до сих пор становится стыдно вспоминать об этом нашем фарсе, и до сих пор, вместо того чтобы попытаться сойтись с народом на почве фактов, а не кормить соловья баснями, мы только готовы твердить: кто старое помянет, тому глаз вон; дудки, уже нас больше не заманишь в народ… И мы предпочитаем действовать самолично, без всякой связи с народом, и, таким образом, представляем собою в жизни отрезанный ломоть. […]

Одно слово: ни пава, ни ворона – вот переходный тип русского современного революционера. А между тем, по моему крайнему разумению, революционеры из привилегированной среды и из народа представляют собою нечто вроде отрицательного и положительного электричества, и соединись они на самом деле – наверно, произошел бы взрыв. Но оставим это в сфере гаданий и перейдем к самым фактам. В настоящее время хотя факты эти и не всегда удачны, но их учащенная последовательность показывает, что уже в достаточной степени созрела революционная атмосфера, чтобы слова и мысли наши переходили в дело, объективируясь в реальных фактах. Говорят, что на южной границе арестован громадный транспорт оружия, об этом даже писали в газетах. И что, очень возможно, это не утка, доказывают обвинения некоторых членов «Киевской коммуны»[123] в раздаче оружия крестьянам и печатные воззвания к бунту в виде манифеста «под царской печатью», как выражаются крестьяне. Правда, мы сохранили старые приемы: так же как сначала раздавались запрещенные книги зря, не сообразуясь в достаточной мере со свойствами человека, точно так же стало раздаваться и оружие. В этом обвиняют Дейча*, Стефановича* и некоторых других. Мокриевич[124], который считается, по мнению Гейкена*, главой последних остатков «Киевской коммуны», и здесь успел ускользнуть из рук бдительного начальства. Ловкий малый! Он остался, можно сказать, последним из могикан, а почти все другие арестованы или разбежались за границу. Скажу здесь вместо некролога несколько слов по поводу Дейча. […] Очевидцы говорят, что Дейч хотел было стрелять в Гейкена, когда тот арестовал его, но не успел еще револьвера вынуть из кармана, как был схвачен за руку самим Гейкеном (высшее жандармское начальство в Киеве). Значит, сорвалось! Но Дейчу, впрочем, от этого не хуже, так как он, кроме дела Гориновича*[125], имеет на плечах еще несколько дел, между прочим то, что дезертировал из военной гауптвахты, когда был зачислен в ряды русской армии.

– Его мало повесить! – кипятился либеральный Гейкен. И действительно, был проект его повесить или расстрелять, да только побоялись «ввиду напряженного состояния общества». Вчера в 6 верстах от Одессы, на Скаковом поле, в 7 часов утра, надо полагать, в виде опыта, был повешен уголовный преступник, тот беглый и участвовавший волонтер в восстании славян против турок, а также бывший в гарибальдийском отряде. Я пишу эти строки под впечатлением свежей казни этого человека, удивляюсь только одному: как он при всей своей живучести и страстном желании… умер так, что даже не дрогнул[126].