9. Записка о суде над В.И. Засулич

9. Записка о суде над В. И. Засулич

Записка анонима (присяжного заседателя на суде над В. И. Засулич) в III отделение

Ввиду нелепых толков о причине оправдания Засулич, имею честь объявить, что мы, присяжные, при всем негодовании к ее злодеянию вынуждены были оправдать ее: 1) из чувства самосохранения и 2) чтобы избавить правительство от скандала несравненно большего, который вследствие слабости полиции непременно последовал бы за обвинительным приговором. Дело в том, что, еще пробираясь в суд к разбирательству дела, утром мы не только видели огромную толпу разъяренных негодяев, которая собиралась очевидно с весьма недвусмысленными намерениями у всех выходов из суда, но и могли слышать весьма выразительные угрозы и посулы. Очевидно, у этой толпы был уже составлен план действий. – Если бы мы обвинили Засулич, то не только весьма вероятно, что некоторые из нас были бы перебиты у самого порога суда, но, наверное, были бы убиты прокурор, председатель, а также, может быть, и некоторые знатные посетители суда; как, напр., государственный канцлер. Прежде чем успели бы собрать достаточный караул, толпа негодяев, вооруженная револьверами, успела бы наделать сотню злодейств. […] Дело в том, что английско‑ польский план (в осуществлении которого наши эмигранты и пропагандисты играли обычную роль Панургова стада), – производить смятение в русском обществе, пугать его посредством скандальных демонстраций с убийствами из револьверов, созрел уже давно, и первым актом его была гнусная история на Казанской площади[139], во время которой тот же пресловутый Боголюбов уже пускал в ход револьвер и кистень. […] Если даже, несмотря на оправдание, негодяи не удержались от стрельбы, то что бы было в случае осуждения. Злодейства в Одессе, в Ростове[140] и т. д. есть осуществление того же плана. Злодейства эти повторятся в еще более грандиозных размерах.

Присяжный заседатель.

10. В. И. Засулич оправдана

«Бойня 31 марта». Из газеты «Начало»[141]. 1878. № 2, апрель

31‑ го марта петербургский императорский суд судил Веру Засулич за покушение на жизнь Трепова. В суде председательствовал императорский чиновник, императорский прокурор обвинял, императорские присяжные произносили приговор и оправдали подсудимую. Никто не ожидал такого приговора, а правительство всего менее. Но факт совершился, и корреспондент «Times'a» записал его. Засулич была оправдана. В лице ее был обвинен Трепов… не один Трепов, с ним вместе были пригвождены к позорному столбу и вся администрация, вся система правления, все внутренние порядки императорской России. Правительство совершенно неожиданно получило щелчок – и преизрядный. Правительство было поражено и огорчено страшно. Оправдательный приговор Засулич обратился в обвинительный приговор, произнесенный над правительством от лица русского общества устами 12 присяжных. Оно так же, как и мы, поняло очень хорошо, что присяжные, оправдывая Засулич, обвиняли его. Вот почему правительство так близко приняло к сердцу этот приговор. Тут вопрос был поставлен ребром. Дело шло о порицании его, об оценке его деятельности… К довершению эффекта, изящная, элегантная публика, которая без перчаток даже лба не перекрестит, собравшаяся на этот раз в залу суда, громко аплодировала приговору. […] Был час восьмой вечера, когда, наконец, на подъезде здания суда появилась героиня дня. […] Восторженными криками встретила толпа эту великодушную, отважную девушку, наказавшую злодея и, как струей холодной воды, отрезвившую царящее самодурство. Сначала ее понесли на руках, потом повезли в карете, толпа было направилась к Литейной улице, но полицейские не пустили ее в эту многолюдную, оживленную часть города. Очевидно, в ту пору уже созрел заговор, с целью учинить бойню. Литейная для бойни представлялась не удобною. Убийца‑ новичок обыкновенно как бы несколько совестится своего поганого ремесла, трусит и для своих преступных деяний ищет уголков более пустынных и глухих. Толпе, сопровождавшей Засулич, предложили идти на Воскресенский проспект. Это значило делать крюк, но толпа согласилась и осталась совершенно спокойною. Ведь она делала овацию не преступнику, а человеку, оправданному судом империи… […] В настроении радостном, мирном и светлом продвигалась толпа по Воскресенскому проспекту и достигла, наконец, тихой и безлюдной Фурштатской улицы. Тут‑ то и ждала ловушка… Вдруг полицейские и пешие жандармы бросаются на безоружный, беззащитный народ, оттесняют его от кареты и начинают бить…

Один юноша, по фамилии Сидорацкий[142], особенно восторженно приветствовал Засулич и особенно боялся, как бы ее не украли полицейские… В свалке ему разом попало несколько ударов, два из них пришлись ему по лицу. Защищаясь и не помня себя от волнения, юноша выхватывает револьвер и дрожащею рукою стреляет наугад. Одна пуля его попадает в какую‑ то женщину, другая – в каску жандарма. После небольшой паузы стреляют уже в него и убивают наповал. Очевидно, стреляла рука более меткая и на очень близком расстоянии. Много глаз видело, как в момент сумятицы, последовавшей за выстрелом Сидорацкого, жандармы выхватили из кобур свои револьверы… Вскоре после выстрела, положившего Сидорацкого, две пары глаз видели так же ясно, как читающий видит эти строки, как городовой к трупу Сидорацкого подбросил револьвер. В это время, сломя голову, прискакал отряд конных жандармов доканчивать бойню. Тут открылась возмутительная сцена, одна из тех позорных сцен, срама которых ничто не стирает со страниц истории. Офицеры науськивали солдат, как собак, и те, разъяренные, бросались на народ и неистовствовали. Беззащитные, безоружные люди, отупелые от страха, не понимающие в чем дело, бежали по Фурштатской врассыпную, куда глаза глядят. А жандармы гнались за ними с саблями, топтали их лошадьми, давили, били, вскакивали на тротуары, врывались во дворы. […]