 |
О речи А. Желябова на суде (2 /14/ апреля 1881 г.)
|
|
|
|
37. «Times»
О речи А. Желябова на суде (2 /14/ апреля 1881 г. )
Речь Желябова была самая замечательная из всех. С видом уверенным, переходившим в вызывающий, когда его прерывал суд или неодобрительный ропот аудитории, Желябов пытался изложить положение вещей и социальные условия, которые сделали его и его товарищей тем, что они есть. Когда инциденты следовали непрерывно один за другим, и он сверкал глазами на суд, как дикий зверь, загнанный на охоте, перед вами стоял чеканный тип гордого и непреклонного демагога. Он опровергал обвинение прокурора, что партия, к которой он, Желябов, принадлежал, была анархистской; это, как он сказал, старая история. Напротив, они признали, что правительство должно существовать, только правительство для народа, а не народ для правительства. Он отсылал к различным программам, опубликованным «Народной волей», и утверждал, что его товарищи не были ни централистами, ни монархистами. Быть может, их можно назвать в известном смысле федералистами. Русское правительство все делало для себя и ничего для народа. Он сослался на разные европейские государства, которые не были централизованы, и затем коснулся вопроса о русской земле, которая, сказал он, должна принадлежать ее земледельцам и возделываться ими. Что касается религии, это дело индивидуального сознания, и партия об этом ничего не говорит. В действительности политическая свобода и эти идеи составляли цели партии. Он вызвал большое возмущение в суде очень непочтительным упоминанием об убийстве царя, как о простом факте. […]
Когда он обратился к бюрократическому характеру русских образованных классов и их оторванности от народа и к влиянию европейских идей на русскую национальную мысль, речь обвиняемого была прервана председателем. […] Он затем сказал: «Мы были вначале мирными пропагандистами, но угнетением и преследованиями мы в конце концов принуждены были признать правительство своим главным врагом, и наши взгляды изменились. Правительство сделало нас революционерами. […] Мы лишь революционизированные социалисты». Объясняя свое участие в Липецком съезде революционеров, он назвал представление о них прокурора, как просто о честолюбивых демагогах, чистой фантазией; как будто люди, вроде него, могут жертвовать своей жизнью из‑ за одного честолюбия. Он описывал, как революционеры стремились овладеть обширными провинциальными городами империи в целях восстания, – случай, который партия предвидела, раз мирная программа стала дальше невозможна.
|
|
|
38. Иван Попов [448]
Из воспоминаний о лекции В. С. Соловьева [449]
Процесс первомартовцев подходил к концу. […] 28 марта суд удалился в совещательную комнату.
Этот момент совпал с лекцией Соловьева. Лекция привлекла массу публики, среди которой было много учащихся. В обществе бродили смутные слухи, что на этой лекции может что‑ то произойти.
Лекция была на философские темы, – точно не помню, на какие. Соловьев был встречен аплодисментами. Первая половина лекции была строго научная и не касалась современных тем. Лектор был даже несколько вял. Но во второй половине Соловьев осветил религиозные миросозерцания русского народа, в основе которых лежит бесконечное милосердие. Он сослался на лекцию И. С. Аксакова, принял его толкование об идеале царя. Местами лектор доходил до высокого пафоса, особенно там, где он доказывал, что истинная народная религия не терпит никакого насилия. Эти принципы должна проводить в жизнь и власть, как представитель православного народа. Соловьев, насколько я помню, говоря о власти, упомянул о царе; между царем и народом должна быть полная гармония религиозных принципов, исключающих всякое насилие; иначе царь не может быть представителем народа, не может быть водителем христианского народа. Насилием нельзя насадить правду на земле. Аудитория застыла.
|
|
|
– В настоящее время над шестью цареубийцами висит смертный приговор. Общество и народ верят, что этот приговор не будет приведен в исполнение. Это так и должно быть. Царь, как представитель народа, исповедующего религию милосердия, может и должен их помиловать…
Соловьев сошел о кафедры. В зале наступила тишина. Все как бы окаменели. Не было даже аплодисментов. Все чего‑ то ждали…
На кафедру вошел не то чиновник, не то офицер и обратился к Соловьеву приблизительно со следующими словами:
– Профессор, как нужно понимать ваши слова о помиловании преступников? Это только принципиальный вывод из вашего понимания идеи царя и толкования народного миросозерцания, или это есть реальные требования? Как вы вообще относитесь к смертной казни?
Соловьев вернулся на кафедру.
– Я сказал то, что сказал. Как представитель православного народа, не приемлющего казни, потому что народ исповедует религию милосердия и всепрощения и верит в животворящего Христа, завещавшего нам прощать врагов, царь должен помиловать убивших его отца. В христианском государстве не должно быть смертной казни.
В зале произошло что‑ то неописуемое. Тут уже были не аплодисменты, а всех охватил порыв восторга. К лектору тянулись сотни рук, […] у многих на глазах были слезы, а некоторые плакали. Соловьев с трудом вышел из залы, пытались вынести его на руках.
Явилась уверенность, что требование‑ пожелание Соловьева будет удовлетворено. Но более спокойные и неувлекающиеся среди публики здесь же в зале говорили, что царь не помилует первомартовцев; Соловьева же вышлют. Соловьева не выслали, но он вынужден был уйти из Университета.
|
|
|
