45. Смерть Геси Гельфман. Письмо адвоката А.А. Герке директору департамента полиции В.К. Плеве (28 июня 1881 г.)

45. Смерть Геси Гельфман

Письмо адвоката А. А. Герке директору департамента полиции В. К. Плеве (28 июня 1881 г. )

Принося благодарность за данное вами мне разрешение на свидание с осужденною Гесею Гельфман, имею честь уведомить, что свидание это состоялось сегодня, в присутствии г. корреспондента газеты «Голос» Калугина, штабс‑ капитана Соколова и капитана Лесника, в С. – Петербургской крепости. Я пробыл с Гесею Гельфман около часа, нашел ее несколько изменившеюся сравнительно с тем днем, когда окончился кассационный срок: она, видимо, падает силами, стала малокровна, губы совсем бескровные, дыхание порывисто‑ краткое, мыслит и говорит как сильно усталая или поправляющаяся от болезни. Она жалуется на то, что положенная по правилам пища (суп или щи и несколько менее 1/2 фунта говядины; утром до 1‑ го часа ей ничего не дают; чаю не полагается) недостаточна для поддержания ее здоровья при ее беременности; также просит об усилении медицинской помощи. Просьбу, ею заявленную, о переводе ее в какое‑ либо тюремное помещение, где бы она могла быть в тюремной больнице и пользоваться лазаретною порцией пищи, я отказался передать. (Кстати; она просила передать эту просьбу графу Лорису‑ Меликову; я не счел себя, согласно данным мне указаниям, вправе сказать ей о переменах в личном составе министерства)[453]. Указание на недостаточность пищи и просьбу о дозволении кому‑ либо из акушеров оказывать ей пособие я обещал передать по принадлежности. […] Геся Гельфман на специальный вопрос г‑ на Калугина и на общие мои вопросы заявила, что с нею обращаются хорошо, что притеснений никаких нет, но что одиночное заключение, при беременности ее, действует на нее ужасно сильно и так на нее влияет, что она была сильно больна, чувствует себя и теперь нездоровою и в настоящее время боится, что останется без акушерской помощи в случае выкидыша или родов. Я в особенности старался уговорить Гельфман подать прошение на высочайшее его императорского величества имя о смягчении участи ее. Как я уже говорил вам, я считаю себя обязанным как бывший на суде защитник ее по назначению оказать содействие к подаче ею такой просьбы, ибо не могу не видеть разницы между виновностью ее (по закону, несомненно, влекущею смертную казнь) и виновностью других цареубийц, уже повешенных; совершение ею преступления во время беременности и тогда, когда близкое ей лицо (как это я узнал уже после приговора) было уже привлечено к суду, – конечно, тоже должно бы повлиять на смягчение наказания, если бы по монаршему милосердию дозволено было уменьшить строгость закона. Наконец, немедленная после объявления приговора смертная казнь, и смертная казнь, ожидаемая беременною женщиной в одиночном заключении в продолжение нескольких месяцев, – наказания далеко не совсем равные. Вот по этим соображениям (конечно, не высказанным в присутствии Гельфман) я уговаривал ее подписать прошение о помиловании. Она сначала отказывалась, объясняя, что не может дать подписки о внезапной перемене убеждений и что согласилась бы подписать лишь прошение об улучшении пищи и об усилении медицинской помощи. После переговоров о редакции прошения – причем я ей объяснил, что более важно действительное ее раскаяние, нежели заявляемое на бумаге, – она согласилась подписать прошение в известной редакции. Я тогда же написал прошение в указанной ею редакции, и она его подписала. […]

Из письма А. Михайлова товарищам (15 февраля 1882 г. )

1 февраля умерла здесь Геся Гельфман от воспаления брюшины, причина которого было искалечение матки после родов. За неделю до смерти у нее отняли ребенка и отдали в воспитательный дом, и это ускорило ее смерть.

Из воспоминаний О. С. Любатович*

Вся ее жизнь – сплошная жертва… она умела любить. Не забуду я нашу встречу в Киеве. Квартира Геси Гельфман служила нам для письменных сношений и для встреч. Когда летом 1875 года я проездом из Одессы в Москву и Тулу зашла в Киеве на квартиру Геси Гельфман, ее не было дома. Мне пришлось долго ждать, я была очень утомлена с дороги и хотя с Гесей совсем еще не была знакома, но с простотой и доверчивостью молодости, прилегла к ней на постель и заснула. Не знаю, долго ли я спала, но я проснулась от поцелуя. Вся охваченная еще сном, я открыла глаза. Надо мною наклонилась молодая кудрявая женская головка, приветливая и улыбающаяся, сияющая неимоверной добротой. «Вы Гельфман? » – спросила я. «Да, я – Гельфман, я долго смотрела на вас, – продолжала она, – на ваше спокойное, спокойное лицо, и я полюбила Вас сразу и не удержалась – поцеловала». Мы стали с тех пор друзьями. Она впоследствии рассказала мне всю свою жизнь. Она дочь зажиточного еврея‑ фанатика, жившего в городе Мозыре; отец не дал ей никакого образования, и она всем обязана себе, своей энергии. 17‑ летней девочкой, отец, не спрашивая ее, решил выдать ее замуж. Ей приготовили приданое; свадьба назначена была на завтра; старые женщины хотели уже взять ее, чтоб проделать над нею отвратительные обрядности, требуемые старым еврейским обычаем, но в ней возмутилась стыдливость, она решилась бежать. Заручившись содействием какой‑ то русской подруги, она ночью бежала к ней, захватив свои драгоценности, а потом перебралась в Киев, где поступила на акушерские курсы, чтоб жить честным трудом. В Киеве она сблизилась с прогрессивной молодежью и познакомилась в 1875 г. с одним из членов организации лиц, осужденных по процессу 50‑ ти, с Александрой Хоржевской* (кончившей дни самоубийством в Сибири), а потом и со мной. Я не стану рассказывать ее дальнейшую судьбу, она общеизвестна. Арестованная вместе с Саблиным (покончившим с собой), […] она была присуждена к смертной казни, и только беременность отсрочила эту казнь и обрекла ее на другую, более ужасную, которой нет имени. Пять месяцев томилась она под угрозой казни и только перед самыми родами ей объявили помилование. Они дали ей родить ребенка, но обставили этот ужасный акт такой пыткой, пример которой не знала история: ее перевели для родов в Дом Предварительного Заключения, дали ей там довольно большую камеру, но в камеру поставили несменяемых часовых. Не одну женщину, и не бывшую в таком положении, свели с ума бессменной стражей в тюремной камере; этому приему обязана своим умопомешательством, например, Елизавета Оловенникова. Какие муки пережила несчастная Геся Гельфман, это не под силу воображению даже средневекового палача. Она с ума не сошла, организм ее был слишком крепок, она родила живого ребенка, она смогла даже дать ему грудь. Ребенок был ее, никакой закон, охраняющий материнское право даже в каторжнице, не мог отнять его; но кто думал в то время руководствоваться законом! Через несколько дней у Геси Гельфман отняли ночью ребенка и на утро свезли в воспитательный дом и бросили там, не взяв ни номера ни квитанции; между тем многие предлагали взять на воспитание этого ребенка. Мать не выдержала и очень скоро умерла. Так кончила жизнь Геся Гельфман, бежавшая из дома отца, возмущенная старым обычаем, возмущенная попранным правом женщины, чтобы погибнуть жертвой неслыханного насилия над чувством женщины, человека и матери.

Подробности последних дней ее жизни я узнала в 1882 г. от надзирательниц Дома Предварительного Заключения и от прокурора, к которому я тогда, уже арестованная, обратилась с просьбой дать мне на воспитание ребенка Геси Гельфман; прокурор сказал мне, что ребенок в воспитательном доме, и о его судьбе никому ничего неизвестно, а женщины дополнили вышеописанные подробности.

Я понимаю, что врага, в особенности врага, борющегося с оружием в руках, можно убить, уничтожить, но подвергать его пытке, губить его ни в чем не повинное дитя, это, это уже не по‑ христиански, – могла бы сказать и вероятно думала в свои последние минуты жизни еврейка Геся Гельфман…