 |
– Что с тобой, моя ласточка? 4 страница
|
|
|
|
– А я… Я хочу любить всех!
Выскочивший следом за ней из квартиры крупный мужчина в синем спортивном костюме успокаивает жену, отрывает ее пальцы от ограждения балкона и насильно затаскивает упирающуюся супругу обратно в квартиру.
На шум открывается несколько окон в соседних домах.
– Опять Красикова с утра набралась! Мужа ей одного, ишь, не хватает! Беда, прямо, с ней!
В штабе Ершов обменивается нарукавными повязками «Дежурный по части» с офицером, сдающим ему дежурство.
– Что новенького? Как прошло дежурство?
Ночью отправили рядового Савельева с почечными коликами в городскую больницу, – рассказывает дежурный, – В пять утра ушла машина в город за продуктами. Вот, пожалуй, и все. Да вот только что позвонил пьяный рядовой Сидоров и попросил продлить ему самовольную отлучку.
– Серьезно?
– Нет, конечно. Это я тебя разыгрываю.
– А я подумал, что на самом деле. Один ноль в твою пользу! А на губе кто есть?
– На губе? На гауптвахте сидит лейтенант Носик.
– Как Носик? Опять Носик? Носик. Ротик. Оборотик. Точка. Точка. Огуречик. Вот и вышел человечек. Сколько можно?
– Он сидит уже по другому поводу. Из его объяснительной и его устного рассказа можно понять, что дело было так. Носик гулял в увольнительной по городу. Приглянулся хмурому грузину из бывших зэков. Слово за слово. Грузин спросил Носика, почему он такой худобинушка и как он относится к Сталину. Носик сказал, что худой он от природы, а к Сталину относится хорошо. И посмотрел на грузина своим коронным взглядом. Ты ж знаешь его лучезарный взгляд. Грузин и так совсем уж к нему растаял, а тут наш Носик возьми еще и добавь: «А что Сталин? Сталин – наш рулевой! Если б не Сталин…! »
|
|
|
Эти лозунги Носика грузина вконец морально доконали, и он устроил на радостях нашему служивому форменный праздник. Обнимая новоприобретенного друга, грузин повел Носика в ресторан, заказал кучу ароматного люля-кебаба, дорогого коньяку. Достал из нагрудного кармана цветастой, со змеями, рубашки фотографию Сталина, вырезанную из журнала «Огонек», бережно расправил ее и прислонил к стакану. Это Носик мне все так расписал. В ходе застолья, никого не стесняясь, задирая рубашку, грузин показал Носику все свои колотые и резаные раны на теле, полученные им в местах отсидок за свою беззаветную любовь к Сталину. В, общем, покорешились. А потом этот грузин или не грузин… Кто его знает…. Кавказец, одним словом. Взял этот кавказец такси и доставил Носика из Красноводска, представляешь, прямо сюда, в часть. И сдал его в состоянии полного эндшпиля охране, наказав Носику примерно служить Родине, а охране охранять и беречь такого хорошего человека, если они не хотят испортить с ним отношения. И укатил обратно к себе в город. Вот Носик и сидит опять на губе. Но уже за пьянку. Сытый, довольный и нос в табаке. Такая, вот, история.
– Ясно-понятно!
– Ну, что ж. Тогда я дежурство сдал?
Отдежуривший офицер расписывается в журнале.
– Дежурство принял.
Ершов чиркает в соседней графе журнала дежурств. Офицеры козыряют друг другу и пожимают руки.
Ночь. Улица из одноэтажных глиняных белых домиков. Гулко звучат шаги военного патруля. Офицер с пистолетом и два солдата со штыками и автоматами обходят вверенный им район. Вдруг до них доносится шум борьбы: возгласы, звуки ударов. Офицер командует солдатам, расстегивая кобуру:
– С предохранителей. За мной! Бегом! Быстро!
Патруль выбегает на соседнюю улицу. Пыль там стоит клубом. От шатающегося и держащегося за бок Владимира в разные стороны бросаются наутек четверо. Офицер с пистолетом в руке подхватывает падающего Ершова:
|
|
|
– Что? Жив? Ранен? Куда?
Ершов показывает ему кровоточащую руку.
– Вот. Не сильно!
– Рядовой Сидоров! – командует старший патруля, расстегивая нервно пуговицу на кителе, – Охраняй его, перевяжи и жди помощи. Дай сигнальную ракету! Сейчас же! Сержант Меньшов, за мной!
Офицер свистит в свисток и вместе с сержантом бросается в темноту преследовать нападавших. Небо озаряет белая сигнальная ракета.
В простенькой квартире холостяка три офицера играют в преферанс. Только капитан, видимо, прямо с дежурства, в военной форме. Китель у него нараспашку. На стуле висит портупея. Хозяин квартиры, лысый лобастый мужчина в пижамной куртке, интересуется у приятелей:
– Что, Петрович-то наш не пожаловал?
Беднорук, в польских черных джинсах и рубашке, раздает карты.
– А он в Небит-Даг маханул!
– Опять в эту грязелечебницу? Туда, где женщин от бесплодия лечат?
– В нее, родимую, снова подался. Говорит, съезжу, проверю качество лечения.
Шутка всем понравилась. Капитан прохаживается, рассматривая комнату. На столике стоят разной величины стеклянные банки, в которых плавают заформалиненные: сколопендра, скорпион, фаланга, змеи «стрелка» и гюрза. Капитан спрашивает владельца коллекции:
– Все хотел тебя спросить, зачем они тебе? Такая гадость?! – морщится капитан.
– А мне нравится. Буду уезжать домой, возьму все с собой. На память о Туркмении. Как-никак столько лет здесь прожил. Вон там, за теми домами, есть овраг. Так по весне там всякая тварь гадючья в нем скапливается. Змеи прямо клубками клубятся. Я этих тварей там и собираю.
Капитан берет в руки карты. Смотрит расклад.
– Я пасую.
– Я тоже «пас».
– А я скажу «раз»! – говорит хозяин квартиры.
Беднорук разливает водочку.
– Слышали, нашего «кубинца»-то … Вчера на службу не вышел.
– Что так? – Поднял на него глаза лысый.
– Я его сегодня навестить заходил. Позавчера ночью на него шпана какая-то напала. Даже ножиком зацепили. Руку. Хорошо, еще слегка. Ты ходи, ходи!
– А мы вашу дамочку покроем короликом!
– А мы вашего валетика сверху накроем дамочкой! Да еще какой дамочкой! Козырной!
Лысый надолго задумывается. Компаньонам надоедает ждать.
– Не тяни резину! – торопит лысого капитан.
|
|
|
– Думать не больше часа! Ограбили его, что ли? Урки? А, Беднорук?
– Ничего не взяли. Побили. Вернее, хотели, но не успели. Хорошо, патруль оказался поблизости.
– Просто так бить не будут. Чего с него взять-то? С нашего-то брата? Зря рисковать? Какой смысл? Это все не просто так. Что-то здесь не чисто, – хмурит лоб лысый.
– А я кое-что знаю, – таинственно произносит капитан.
– Что ты такое знаешь? – толкает его локтем в бок Беднорук.
– Знаю, кто это все организовал.
– И кто же?
– Да наш Кюхля! Он мне не раз говорил, что, мол, этому «кубинцу» внушить следует, чтоб людей своей бабой не раздражал. Если привез, такую кралю, то нечего, ее напоказ выставлять. Что нам здесь, мол, всем подыхать, а он, скоро обратно в свою столицу уедет. «Я, – говорит, – уже за околицей на нашем местном кладбище себе местечко благоустроил. Ведь в этой дыре никто долго не протягивает. А в другое место нас редко кого переводят. Во всяком случае, – говорит, – мне перевод не светит за не очень хорошее мое поведение».
– Его это работа! Точно его! Он мне тоже говорил: «У нас здесь выбор один: вербляди или верблядихи, а у него, видите ли, кубинка». Завидует.
– На самого-то его не особенно прельщаются местные чувихи. Вот он ему и завидует.
– Вот-вот, точно, завидует, – Капитан берет прикуп, – Я говорю ему: «Ершов никого никому не выставляет и женой не хвастает». А он гнет свое: «Все равно, – твердит, – этого выскочку проучить надо, чтоб в следующий раз на русских женился, а не на иностранках разных. Что ему, наших татарок, молдаванок, украинок, чукчей, наконец, мало? И какой-то он, – говорит, – слишком уж независимый, гордый такой, на меня сверху вниз смотрит, со снисхожденьицем, хрен столичный. Строптивый такой! Ничего, – говорит, – мы его строптивость-то пообломаем! Шелковым станет».
– Это точно его рук дело. Закусывайте, закусывайте, господа, – Придвигает поближе к игрокам тарелочку с колбасой и огурчиками хозяин. – Да, Кюхля дошел до ручки. Вспомните, за последние два года, что только он не делал, чтобы его перевели в другую часть. Надеется, что получше нашей будет, где-нибудь в средней полосе. И напивался, и хулиганил, стекла бил, даже своровал. А добился только понижения в должности и в звании. Звездочку сняли. И никуда не перевели.
|
|
|
– Это точно его, гада, рук дело. Закусывайте, закусывайте, господа. Я случайно обратил внимание как неделю назад шел наш Кюхельбеккер себе домой, да вдруг завернул туда, где хулиганье обретается. Знаете наш пивбар? С чего бы, думаю, это? Мы туда не ходим. Нам в часть, в буфет, пиво привозят. Чего в этом баре мочу, разбавленную хлебать?
– А давайте за «кубинца» ему тоже врежем! – Предлагает Беднорук.
– Как? – Вскакивает капитан.
– А «темную» ему устроим, – предлагает лысый.
– И у меня на этого подлеца давно руки чешутся, – Капитан потирает руки.
Капитан скребет левую руку правой.
– Ой, как чешутся. Сволочь этот, бакенбардистый! Нельзя же так!
– А я считаю, черт с ним, с этой гнидой. Руки об него марать не хочется. Мы ж офицеры. А насчет того, что нам отсюда не скоро выбраться, в этом он, к сожалению, прав. Но Ершов-то здесь не при чем! Мало ли кому где угораздило родиться! Давайте выпьем-ка за наше скорейшее возвращение. Чтоб в этом плане что-то изменилось. А Кюхле скажем, что мы знаем, что это он подговорил зэков Володьку избить. И, если еще только раз попробует что-нибудь подобное сотворить, мы ему сразу все припомним. А Володьку поддержать надо. Морально.
– Обязательно. Пулю допишем и сходим к нему. Навестим?
– Сходим, сходим. Ты сам сначала, давай, ходи, дружок. Твой ход.
– А я уже его вчера навешал. Я потом к нему, в другой раз, загляну.
Военный городок. Однотипные серые, четырехэтажные домики. Асфальтовые дорожки к ним. Волейбольная и баскетбольная площадки. У домов деревянные столики со скамеечками да небольшие деревца с запыленными редкими листочками. На спортивных площадках островки желтой, высохшей травы, да бледно-зеленые шары «перекати– поле», замершие в ожидании ветерка, чтобы покатится дальше. За домами - изгородь из ряда белых бетонных столбиков с натянутой на них проволокой. В метрах пятидесяти, на воле, пасутся одногорбые верблюды. Вдалеке, в дребезжащей сизой дымке, видны песчаные холмы. Типичная полупустыня, одним словом.
Мария в легком платьице кубинского фасона, с офицерской панамой на голове несет домой ведра с водой. Смугленький Энрике идет рядом с мамой. Ему уже три годика. Из-за угла дома навстречу им выходит командир части. В одной руке у него коробки, обернутые в жесткую коричневую бумагу и перевязанные розовой шелковой ленточкой, а в другой фуражка, которой он обмахивается.
– Здравствуйте, сеньора!
|
|
|
– Я компаньера. Или камарада. Здравствуйте, Николай Иванович. Командир части гладит по головке Энрике.
– Раз Вы замужем, значит Вы сеньора. Хотите быть компаньерой, сеньоритой, пожалуйста! Как пожелаете. Итак, компаньера, как поживаете? Как ты, хлопчик, не болеешь? Дай, девонька, я тебе помогу. А как Ваш младшенький?
Мария все же уступает ведра полковнику, забирая у него из рук пакеты и фуражку.
– Что Вы! Я сама.
– Как Ваш младшенький Хуанито?
– Посапывает себе. Спит.
Полковник, поднимаясь по деревянной лестнице.
– Рассказывайте, как Вам живется? Есть ли какие просьбы, пожелания, жалобы? Никто не обижает? Продуктов хватает? Или стесняетесь говорить? Скромничаете.
– Не обижают, все нормально. Спасибо. Все хорошо.
– Нам непросто доставать требуемые продукты в полном объеме. Вы должны нас понять.
–Я это знаю. Мы все это знаем и понимаем, как здесь не просто доставать пропитание.
Полковник входит в квартиру Ершовых на третьем этаже и ставит ведра на табуретки. От знойного солнца окна в квартире заклеены газетами.
– Спасибо.
– Я Вашему супругу говорю, если чего детишкам не хватает, не стесняйся, скажи. Все найдем, что надо. В лепешку расшибемся, а для детишек все что требуется, ну, хотя бы минимум, а достанем!
– Ну что Вы беспокоитесь. Вроде бы все у нас есть.
– Смотрите. Если что…
Полковник распаковывает на столе коробки.
– Вот, Мария. Это Вашим детям. Сладости. Это конфеты. Разные. Шоколадные: «Мишка на Севере», «Белочка» с грильяжем. А этот торт «Птичье молоко» называется.
Мария очень удивлена и тронута.
– Ой! И это все нам?
– Вам! Вам! Я только из Москвы прилетел. С совещания. Успел, однако, перед отъездом отовариться. В кулинарии ресторана «Прага» три часа отстоял, а четыре торта в одни руки вымолил.
– Я не возьму, Николай Иванович. Правда. У Вас своя семья есть.
– Берите, берите. Нам с женой хватит. А у Вас детки еще маленькие. Им сладости требуются. Их и побаловать иногда надо. Берите. Шоколад он полезен. Берите, а то я обижусь.
Полковник, развернув шоколадку, дает полплитки Энрике.
– Спасибо, Николай Иванович. Огромное! Вы нас так балуете. Вы… Как бы это сказать… Вы настоящий советский командир! Как мой отец!
– Да, ладно Вам. Скажете тоже…
К воротам подъезжает военный «ГАЗик» с красной надписью на борту «Военная Комендатура». Из машины выходит майор с повязкой на правой руке «Военная Комендатура». Он подходит к дежурному по части. Офицеры приветствуют друг друга. Майор показывает какую-то бумажку дежурному, затем садится в машину и, пыля, машина едет в часть, в направлении штаба.
Кюхля в белом халате с повязкой «Дежурный по блоку питания» ходит с важным видом по кухне и смотрит, как солдаты-повара кашеварят. То туда заглянет, то сюда. Дает указания солдату вытереть тряпкой пол, другого пинком ноги подгоняет, мол, давай шевелись. Видит, как повар льет что-то из мензурки в чай.
– Побольше, побольше добавь сосункам брома, чтобы крепче спалось и поменьше моглось!
Солдат еще отливает брома из мензурки в кастрюлю.
–Товарищ лейтенант, больше никак нельзя, а то плохо им будет.
– Ничего, ничего! Не жалей! Наш солдат! Для него бром, что дробинка. Он стойкий!
Дверь распахивается, и в кухню заглядывают два старших офицера из военной комендатуры.
– Кто тут будет старший лейтенант Бякинов Вадим Николаевич?
– Я Бякинов, – отвечает Кюхля, – В чем дело?
– Идите-ка сюда, товарищ старший лейтенант!
Майор берет Кюхлю цепко за руку.
– Вы арестованы.
Кюхля дергается.
– За что?
– Без разговоров. Пойдемте с нами. Вам все расскажут, за что и почему.
Офицеры комендатуры берут под руки старшего лейтенанта и ведут его, ослабевшего в ногах, к машине.
В актовом зале, посредине, стоит красавица елка, натуральная, пахучая, до потолка, украшенная игрушкам и со звездой наверху. В зале в праздничной гражданской одежде сидят офицеры части с женами, со взрослыми и маленькими детьми. Кто-то успокаивает своих плачущих или слишком разбаловавшихся ребятишек.
Люди перешептываются:
– Какую елку достал наш командир! И где ему только удалось такую найти? Вот это подарок нашей детворе и всем нам!
– Золотой человек!
А Владимира рядом с женой нет. Он стоит за кулисами с гитарой. Художественная самодеятельность части. Два офицера разыгрывают интермедию Романа Карцева «Доктор, сшейте мне костюм! ». Один офицер в белом халате и шапочке, другой в обычном костюме.
– Это поликлиника.
– Я знаю.
– Хирургическое отделение.
– Я понимаю.
– Я врач. А это больные.
– Я все понимаю, доктор! Я ж не дурак. Я все понимаю! Но войдите и в мое положение. Я уже в этом не могу больше ходить! Сшейте мне костюм. Троечку, такую, троечку. Карманы врезные. Наискось. Брюки двадцать четыре.
– Достали Вы меня! Материал у Вас с собой?
– С собой.
– Давайте! Через неделю придете на примерку. И запишитесь на прием! Без этих штук! Скажете, что у Вас правосторонняя грыжа. Понятно?
– Понятно. Гомо сапиенс!
Зрители восторженно хлопают в ладоши. Конферансье объявляет следующий номер и приглашает на сцену Ершова исполнить песню барда Вахнюка «Твои глаза». Ершов под гитару поет. Звучат бурные аплодисменты публики. Владимир поет еще одну бардовскую песню. Все танцуют под музыку вокально-инструментальногоансамбля части.
– Сходи, скажи музыкантам, – говорит один офицер другому, ведущему концерт, – чтобы сделали перерыв. Я сейчас для разнообразия поставлю кубинскую музыку, которую я у Ершова с магнитофона переписал. Потом, когда я включу кубинскую музыку, ты громко попросишь Ершова и Марию станцевать для всех кубинский танец. Ясно? Давай, действуй!
ВИА уходит на перерыв. По местной трансляции из динамиков начинает тихо звучать кубинская мелодия. Офицер выходит на середину зала к праздничной, живой елке.
– Внимание, друзья! Давайте попросим наших «кубинцев», семейную пару Ершовых, показать нам какой-нибудь кубинский танец пока оркестр отдыхает. По Туркмении ходят слухи, что они здорово танцуют, но скрывают свои таланты от общественности. Пришло время показать себя народу! Попросим их! Мария! Владимир!
Из динамиков несется страстная, зажигательная кубинская музыка. Владимир берет за руку Марию и, переглянувшись с ней, выводит ее в центр фойе, и они исполняют зажигательную сальсу. Не дожидаясь окончания танца, к ним присоединяются другие пары. Все азартно, как могут, у кого как получается, танцуют сальсу, яростно вращая бедрами. Потом танцующие и зрители хлопают себе и Ершовым. Всем радостно и весело!
В полупустыне бушует песчаная буря. Воет ветер. Не видно ни зги. Сквозь щели оконных рам просачивается песок и откладывается кучками на подоконниках. А с подоконников стекает на пол. Мария с сырой тряпкой обходит квартиру и собирает везде песок в совочек. Подметает пол. Володя держит на коленях сынишку.
– Так, Энрике. Мы здесь пока с тобой живем. Тут пески, верблюды. Знаешь теперь, кто такие верблюды?
– Знаю!
– Но ведь Россия, она большая, сынок. Она очень большая, наша страна. Там и леса есть, и озера, и моря, и снега, и горы. Вот послушай стихи о России. Я сейчас тебе почитаю. Там про все это говорится. Хочешь?
Володя сажает сына в кресло, подходит к этажерке и выбирает одну из книжек.
– Мария, посмотри, как там наш …. Спит?
Мария, поцеловав Володю в щечку и пощекотав ему игриво грудь, уходит в другую комнату, а Володя садится на корточки перед Энрике.
– Смотри, как здорово написано о нашей красивой Родине.
В бору, где барсучьи петляют следы…
Энрике его перебивает.
– Пап, а что такое «бор» и что такое «барсук»?
– Бор-это такой лес, где растут деревья с очень широкими листья, а барсук, барсук- это хищный зверек из семейства куниц. Знаешь, кто это, куница?
– Не-а!
– Я тебе книжку с картинками завтра принесу. О зверятах. Барсук… барсук-это такой звереныш с неуклюжим телом и острой мордочкой.
Володя сдвинутыми пальцами изображает мордочку зверька.
– И с густой, длинной, грубой шерстью.
Отец взъерошивает пальцами свои волосы.
– Теперь понятно?
– Ага!
Володя начинает читать стихи.
– Итак!
– В бору, где барсучьи
петляют следы,
таращатся сучья
в оплаве слюды.
И словно в белёсом
студеном стогу
белеет береза
на белом снегу.
На фоне сугроба
не слишком бела.
Но дышит утроба
живого ствола,
который упрямей
в ледовом плену
корой и корнями
сосет белизну.
Что в зиму накопит,
то лету отдаст.
Залетная копоть
вминается в наст.
Залётное древо
в сосновом бору.
Но смотрит без гнева
сосна на сестру.
Ей ведомо: к зною,
набравши разбег,
завьюжит сквозь хвою
березовый снег,
чтоб дрожью по коже
зелёная грусть,
чтоб видел прохожий,
что вот она – Русь!
– Как, тебе стихи, нравятся?
– Нравятся.
Володя убрал книгу и пошел в другую комнату, где, увидел, что там, склонившись над кроваткой сынишки, плачет Мария.
– Что с тобой, моя ласточка?
– Влади! Так хочется домой съездить на Кубу. К маме, к отцу! Уж столько лет…, – всхлипнула Мария – Как они там?!
– Как я тебя понимаю, солнышко. Но… деньги. Где же их взять столько? Знаешь, сколько на Кубу авиабилет стоит? Можно, конечно, продать машину, но тогда на чем ездить будем, когда в Москву вернемся. Нам еще и квартиру снимать придется.
Мария тяжело вздыхает.
– Знаю. Давай будем понемногу откладывать. Я вот скоро воспитателем в детсад или ясли пойду. Как только там место освободится. Или попросим отца продать машину, и ты слетаешь. Давай подумаем, как лучше сделать.
– И Хуанито с тобой рядом там будет. Под присмотром. Что-нибудь придумаем, дорогая. Будем на всем экономить и потихоньку копить на твою поездку домой. Успокойся, родная моя, съездишь, съездишь… Подожди, потерпи еще немножко.
В штабе сидят человек двадцать офицерского состава части. Перешептываются. Смеются. Один офицер убивает муху газетой на плече другого. Тот в шутку начинает возню. Их успокаивают и разнимают.
– А чего он? Своих мух пусть бьет! Вон на нем сколько сидит!
Дверь вдруг распахивается и в комнату входит командир части. Встает полковник с краю.
– Товарищи офицеры!
Все офицеры встают по стойке смирно. Полковник всех оглядывает. Показывает на пуговку одного капитана. Тот застегивает пуговицу на воротнике.
– Вольно. Садитесь.
Офицеры части занимают свои места на скамейках, стулья и табуретках.
– Товарищи офицеры, нам поставили новую задачу. Превратить нашу воинскую часть в учебный центр для иностранных обучающихся. Срок установлен нереально малый, но мы должны уложиться. Кровь из носа. Работа найдется каждому. Спрашивать буду по всей строгости. У нас здесь проходить обучение военнослужащие из разных стран. И мы должны так обустроить наш центр и так себя культурно вести, чтобы быть обще- показательным примером. Нас будут и из Москвы постоянно проверять. В индивидуальном порядке я ознакомлю каждого из вас с новым кругом ваших новых обязанностей. И помните: «Болтун – находка для шпиона! » За секретностью будет следить Начальник особого отдела. Не огорчайте его. Спрашивать будем по всей строгости закона. С Вашими семьями встретится замполит и расскажет им, как себя надо вести, что можно, а что нельзя. Все частные и личные контакты с моего разрешения. Со всеми вопросами тоже ко мне. Но не думайте, что мы отгораживаемся стеной от иностранцев. У нас будут совместные концерты, вечера отдыха, танцев, экскурсии в Баку. Только вот заходить к ним в квартиры запрещается. А так дружите, общайтесь. Будем строить метрах в пятистах отсюда учебную площадку для ракет и штабных кабин управления зенитными комплексами для практических занятий по наведению, перехвату, ведению, сопровождению и сбиванию целей. Построим новую баню для иностранцев, три жилых корпуса, один с квартирами для офицеров и два казарменного типа для рядового состава. Столовая будет отдельная для иностранцев. Прибудут около семидесяти переводчиков со всего Советского Союза. Их поселим в крайнем от части двухэтажном доме.
– Там, где сейчас парашютоукладчицы?!
– Да. Рота девушек, укладчиц парашютов, будет переведена в расположение соседнего аэродрома. Хватит с нас конфликтов.
Офицеры зашумели. Возмущенно, недовольно, с усмешками.
– Спокойно! Спокойно, товарищи офицеры. Сколько мы, я имею в виду нас с замполитом и Ваших жен, натерпелись от Ваших походов к этим дамам за эти годы. Сколько было конфликтов, семейных драм, слез, драк, разборок из– за этих молодых особ. Хватит с нас. Не хватает еще, чтобы наши Монтекки, я имею в виду наших офицеров и рядовых, устраивали нам здесь поножовщину из-за наших Джульетт с иностранцами, тоже теми еще Капулетти. Это был бы международный скандал. Мы этого не допустим. Так что прощайтесь со своими зазнобами и возлюбленными и, если хотите, ходите к ним через пустыню пятнадцать километров. Кто действительно влюблен. Или вон развлекайтесь с девицами в Красноводске или в Баку. В меру! Для холостяков у нас квартир, вы сами прекрасно знаете, свободных нет, так что женитьба не поможет. К нам приеду преподаватели высшей категории с семьями для обучения иностранцев и управления всем комплексом. Для них построим один блочный дом, потому что приеду они надолго. За полгода обучим этих, потом на полгода приедут другие. Готовьтесь к новой жизни. Вот пока все. Обдумайте. У кого какие будут вопросы, соберемся здесь еще не раз и все обсудим и Вам разъясним. Свободны. Расходитесь.
Возбужденные новостью, офицеры, переговариваясь, сразу хватаются за сигареты, мнут их в руках, вставляют в рот, вываливаются толпой из кабинета. В штабе остаются командир части, его заместитель, начальник особого отдела, замполит, начальник по материально-технической части, снабженец и начальник медсанчасти.
– Ну, что-ж, товарищи, давайте осуждать наши первоочередные планы и действия. Завра ждем комиссию из Генерального штаба. Будем их встречать. Записывайте, что кому делать.
Мужчина смотрит в окно и спешно одевается тайком от жены, которая на кухне. И хочет незаметно улизнуть из дома. Но на пороге двери его уже встречает его супруга.
– Не пущу! Что хошь со мной делай! Не пущу и все! Хоть убей! Через мой труп!
Мужчина мнется, хочет жену отстранить от двери, но та упирается и наконец встает на колени перед мужем.
– Остынь! Не пущу. Себя зарежу и тебя!
Муж возвращается в комнату¸ садится на диван и обхватывает голову руками…
На асфальтовой дороге перед подъездами дома стоят несколько автобусов: два «ЛАЗа», «ПАЗ» и два грузовика. Девушки выносят из дома свои пожитки с бирками, отдают их солдатам. Те грузят вещи в грузовики. Девушки в гражданской одежде рассаживаются грустные по автобусам. Смотрят из окон на своих подруг, которых пришли проводить, свободные от службы, их любимые. Одна парочка целуется. Не могут оторваться друг от друга. Другая девушка со слезами на глазах машет своему возлюбленному из окна автобуса. Один офицер не может отпустить от себя свою любимую.
– Я, я, я к тебе буду ездить! Часто! Каждое воскресенье! Мы с тобой теперь на веки! Пустыня, ничто и никто не разлучит нас. Нашего ребеночка береги! Выходи за меня замуж!
– Наконец-то! Где ж ты раньше был? Дождалась! Любимый! Я уволюсь и выйду за тебя замуж и к тебе приеду.
– Буду ждать! Да! Надо было раньше это сделать!
– Быстренько, быстренько. Время ограничено. Поймите же, девушки! Ну, товарищи офицеры. Давайте, заканчивайте! – Подгоняет всех офицер с повязкой на рукаве– ответственный за освобождение помещения и отправку парашютоукладчиц. Он вытирает платком шею. Смотрит на часы. В отчаянии машет рукой. Прощание с парашютоукладчицами затянулось и надолго. Другая девушка держится за руку офицера, который не хочет отпускать ее от себя. За другую руку офицера в другую сторону тянет его жена.
– Ну, все! Хвати уж! Пошли домой! Уехала, так уехала.
– Я тебя никогда не забуду!
Подбегает офицер в форме и бросается в объятии ожидавшей его девушки.
– Ты же на дежурстве! Знаешь, что с тобой сделают, дорогой мой?
– Да, пусть хоть расстреляют. Я не мог не прийти тебя проводить. Увидимся. Я не прощаюсь.
– И я не прощаюсь, милый.
Но вот все рассаживаются по машинам. Кавалькада трогается. Офицеры провожают машины до выезда из части. Последние возгласы провожающих и уезжающих:
– Навсегда с тобой! До встречи! Береги себя! Люблю! Люблю! Люблю!
Машины уезжают и скрываются в пыли. Офицеры стоят грустные, машут автобусам вслед. Некоторые смахивают со щек слезы…
Кирпичный дом в подмосковном городке утопает в цветущем жасмине. Сирень уже отцветает. Во дворе на сдвинутых друг к дружке скамейках сидят девчата и ребята. Один из парней заканчивает настройку гитары.
|
|
|
