Ранняя история современных кельтских королевств 5 глава

Ирландские боги всегда изображаются прекрасными обликом и великолепно одетыми. У Луга золотой шлем, золотые доспехи и, кроме того, его знаменитый щит. Ранняя поэма использует фигуру "Луг щита, светлый sсal", то есть светлый призрак или дух (см. ниже с. 274), а в поздней саге "Судьба сыновей Туренн" он появляется с магическим оружием своего воспитателя Мананнана из Земли Обетованной. Самого Мананнана при его первой встрече с Фиахной Финдом сага описывает так:

 

"На нем был зеленый одноцветный плащ, и заколка из белого серебра в плаще на его груди, и сатиновая рубашка на его белой коже. Золотой обруч на его волосах и две золотые сандалии на его ногах".

 

И снова мы вспоминаем галлов, описанных Аммианом Марцеллином (XV, XII): [191]

 

"...все они вообще опрятны и чистоплотны, и в тех областях, а особенно у аквитанов, редко можно встретить даже самую бедную женщину в лохмотьях..."*

 

Мы никогда не встречали, чтобы боги собирались в Тир Тайрнгире или Тир-на-нОк; но посещали эти страны вместе с королем Тары, наносящим туда временный визит. Эти посещения представляют собой нечто вроде мистерии. Одна из ранних ирландских повестей под названием Baile in Scail рассказывает, как легендарный король Конн Ста Битв был внезапно охвачен магическим туманом, когда он был на королевском валу Тары с тремя друидами и тремя поэтами. Сквозь туман к нему подъехал всадник, который взял его с собой в свой дом в крепости с золотым деревом у двери. В доме был бог Луг, необычайно высокий и прекрасный, а рядом с серебряным чаном, наполненным элем сидела прекрасная девушка, носящая имя "Власть над Ирландией". Из золотой чаши она разливает для Конна разные напитки; и когда Конн делает глоток, Луг, стоящий рядом, поочередно называет одного из потомков Конна, который будет править Ирландией, и Конн записывает их имена огамом на деревянных табличках. Наконец туман рассеивается, и Конн со своими спутниками оказываются в Таре³⁹. Эта повесть символизирует притязания гойдельских правителей Тары на свое божественное право на власть - вероятно, здесь же содержится указание на то, что это божественное право происходит от культа, принесенного из-за моря и заменившего древних местных богов. Сходное приключение - мистерия, как мы можем его назвать,- случилось с внуком Конна, Кормаком мак Артом, однако в данном случае вместо Луга крепостью в Земле Обетованной правит Мананнан мак Лир. В этой повести Мананнан похитил жену, сына и дочь Кормака и отвез их в свой чудесный дом; однако когда он возвращает их Кормаку, он заявляет:

 

"Я говорю тебе, о Кормак, что до сего дня ни твоя жена, ни твоя дочь не видели лица мужчины с тех пор, как они были взяты от тебя из Тары, и что твой сын не видел лица женщины. Забери свою семью,- говорит воин.- Я Мананнан мак Лир, король Земли Обетованной, и для того чтобы ты увидел Землю Обетованную, я привел тебя сюда"⁴⁰.

 

Это мистерия в греческом смысле - провидение Земли Обетованной. В некотором роде это и речь в защиту своего образа жизни (apologia pro vita sua) Мананнана, однако в ней остается недосказанным все [192] самое важное. Мананнан - единственный ирландский бог, который никогда не приобретал в литературной традиции полностью человеческого облика. Он всегда оставался духовной сущностью.

Это необычная история или ряд историй. Для разума современного человека из всех ирландских богов Мананнан наиболее далеко отстоит от представлений нашего мира. Не последний ли это след пифагорейской концепции самотождественности личности, занесенный в Ирландию из позднего средиземноморского мира через Галлию? Мы знаем, что друиды исповедовали такую философию в Галлии; и мы видели, что ирландская мифология тесно связана не только с мифологией галлов, но и с мифологией Уэльса и даже Шотландии. Это не изолированная мифология, а прекрасный цветок всего древнего кельтского мира.

Ирландская мифология, так же как и греческая, демонстрирует четкий водораздел между мифологией и религией. И в греческой, и в ирландской цивилизации религиозные культы в какой-то отдаленный период, должно быть, дали толчок развитию мифологии; но мифы совершили далекое путешествие во времени и иногда в пространстве от своих первоначальных культовых истоков. Они дошли до нас не как религия, а как литературные сюжеты. Уже не существует ни страха, ни почтения к древнейшим богам, и постепенно, по мере расширения этой пропасти и ослабления религии и веры, изображения этих богов окрашиваются легким юмором и даже грубыми шутками. Во второй битве при Маг Туиред Дагда, когда-то считавшийся "Господином Великого Знания" (см. выше с. 179), становится гротескным и нескладным стариком, "столь толстым и неуклюжим, что люди смеялись, когда он пытался двигаться". Он обладает котлом, в который входит 80 галлонов молока и столько же мяса и жира - целиком козьи, овечьи и свиные туши. Из всего этого для Дагды готовится каша. Его ковш велик настолько, что на нем могут поместиться мужчина и женщина. Однако, и это выглядит достаточно странным, подобные насмешки не затрагивают Луга и Мананнана. Они выделены в особый класс. Почему? Их красота и достоинство никогда не меркнут, как и великолепие их облика.

В великой битве, установившей независимость богов от фоморов, именно Луг, заморский пришелец, Луг Всех Ремесел (Samildanach), ведет богов к победе; и это несмотря на то, что тут же присутствует Дагда, представитель более древних местных богов, также владевший всеми ремеслами и всем знанием. Можем ли мы предположить, что культ перерождения вытеснил древний культ мертвых из холмов-сидов и даже более древний и более распространенный культ природы - рек [193] и источников, столь хорошо засвидетельствованный в Галлии? Возможно, широкая пропасть, отделившая ирландскую мифологию от религиозного культа, является единственной причиной того, что христианские монахи не ощущали ничего недозволенного в том, чтобы записывать в своих книгах мифологические повести. С другой стороны никакие сомнения не мешали им записывать содержащиеся в мифологических историях магические действия. Так, постоянно упоминается таинственная практика наложения магических запретов, известных как гейсы (gessa), и именно нарушение личных гейсов Конайре Мором, легендарным королем Ирландии, привело его к гибели в повести "Разрушении Дома Да Дер га". Широко известно ясновидение, а его проявления часто вводятся глаголом adciu, "видеть",- то есть видеть внутренним зрением: "Вижу красное, вижу очень красное"⁴¹. Свободно используются чары и заклинания. Техника достижения чудесного видения дословно приводится в одном ирландском тексте и известна как Imbas forosnai, "озаряющее знание", названия других заклинаний записаны вместе со свойственными им поэтическими формулами.

Ирландская мифология - это загадочный мир воображения. Древние народы Средиземноморья имели полное право говорить про кельтские народы, даже про галлов, что они живут "за закатом солнца, вдали от нашего мира". Однако, пожалуй, еще больше кельты были удалены от мира Средних веков. Ирландские боги - не "маленький народец" и не "феи", но высокие, прекрасные и светлые; во всей своей физической силе, власти и чистоте облика и даже одежды они превосходят смертных. Они напоминают описания галлов, которые мы находим у античных писателей. Они не ведьмы и не демоны, не детские выдумки и уж тем более не вульгарное изображение магической власти. Сверхъестественное и непостижимое наделено сдержанностью и достоинством. Никакие вопросы вины, наказания или суда в загробной жизни не тревожат безмятежность того, что Джерард Мерфи назвал "странной красотой" кельтской мифологии. Именно эта странная красота потусторонней атмосферы придает особую притягательность ирландскому мифологическому циклу. [194]

 

ГЛАВА 8

Кельтское христианство и его литература

 

Принятие христианства Галлией было медленным и постепенным процессом. Мы не располагаем никакими сведениями о начальных эта­пах обращения, но уже во II веке нам известны свидетельства совре­менников о христианах в Лионе и Вьенне. Общиной Лиона руководил епископ Потин и священник Ириней, в конце концов унаследовавший его кафедру. В 177 г. на маленькую общину обрушились невероятно суровые преследования, многие верующие были брошены в темницу и обречены на жестокие пытки и смерть. Среди мучеников был и епископ Потин. Так как в это время ему было 90 лет, вряд ли он мог вступить на епископскую кафедру незадолго до этих событий, и, таким образом, мы имеем право предположить, что христианская община в Лионе к тому времени существовала уже достаточно давно, несмотря на отсыл­ку Евсевия (Церковная история V, 13) к «тем, через кого были установ­лены наши дела», и утверждение Сульпиция Севера, что Евангелие за­держалось на пути в Галлию, пересекая Альпы.

Наши сведения об этих преследованиях и их последстиях происхо­дят из Послания, написанного галликанскими церквами церквам Азии и Фригии, извлечения из которого приводятся Евсевием, епископом Кесарийским (около 260 — около 340), и из какого-то числа рассказов о галликанских мучениках и их писем. Это Послание является «первым документом галльской церкви и в сущности достоверно»¹. Оно было включено Евсевием в его Собрание о Мучениках. Ныне оно утеряно, но некоторые выдержки из него сохранились в Церковной истории (V. 1-3)², являющейся нашим самым полным и самым надежным источником информации об общей ситуации в Лионе и об отдельных мучениках и их страстях. Дополнительная информация приводится Григорием Турским [195] (около 540-594), имевшим доступ к некоторым не дошедшим дс нас источникам, возможно лионским, и записавшим их главным обра­зом в своем труде «О славе мучеников» (De Gloria Martyrum, сар. 48' Само послание было написано «слугами Христа в Вьенне и Лионе братьям в Азии и Фригии», а также Элевтерию, епископу Рима. Евсевий, по-видимому, имевший перед глазами их письмо, говорит (V. 3, 4) что оно было отвезено в Рим священником Иринеем:

«Мы попросили доставить тебе это письмо нашего брата и сообщ­ника Иринея,— писали они папе,— и мы просим тебя, будь к нему рас­положен: он ревностен к завету Христову». (V. 4)

Согласно свидетельству св. Иеронима³, Ириней выполнил свок миссию, и у нас нет оснований сомневаться в этом. Его отсутствие в Лионе является достаточной причиной того, что он не подвергся пре­следованиям. Позднее свидетельство говорит о его мученичестве, не оно довольно туманно, а время и причина его смерти неизвестны.

Согласно Григорию Турскому⁴, Потин был, вероятно, первым епис­копом Лиона. О судьбе самого Иринея (около 130 — около 200) извест­но немногое. Григорий Турский утверждает, что он был «направлен» (directus) в Лион св. Поликарпом, епископом Смирны. Евсевий цитирует письмо, якобы написанное Иринеем другу, в котором Ириней гово­рит, что мальчиком слушал в Смирне св. Поликарпа (около 69 — око­ло 155), епископа-мученика, и внимал его рассказам о его общении ее св. Иоанном и другими учениками, видевшими Господа⁵. Ириней вполне возможно, находился в Риме, когда св. Поликарп прибыл туда для обсуждения с Аникетом вопроса о Пасхе, и Евсевий сообщает о дружеских отношениях между двумя епископами⁶.

У нас нет оснований сомневаться в том, что Ириней действительно учился у греческих учителей в Малой Азии и Риме, и в самом деле его высокая репутация ученого человека полностью согласуется с такой подготовкой. Очевидно, он много писал, и хотя многое из его трудов исчезло, сохранилось достаточно латинских, сирийских и армянских переводов, чтобы показать, что он сделал многое для придания лион­ской церкви характера важного связующего звена между церквами Во­стока и Запада. Он был в действительности первым великим право­славным теологом, и, за исключением недавно открытого армянского перевода «Демонстрации Апостольского Учения», его теологические труды посвящены апологетике христианства и защите православие. Главной его работой была книга Adversus Omnes Haereses, представляв­шая собой прямую атаку на гностицизм и сохранившаяся целиком г раннем латинском переводе, хотя и была написана и частично дошла [197] до нас на греческом. Греческий все еще оставался основным языком церкви, но Лион был латинским городом, и Ириней извиняется за осо­знаваемые им недостатки своего греческого стиля на основании того, что он живет среди кельтов и по большей части говорит на «варвар­ском диалекте»⁷.

Самым интересным достоверным фактом, известным о его деятель­ности в качестве епископа, является его вмешательство около 190 г. в знаменитую дискуссию о Пасхе, столь популярную в следующие века. Между различными европейскими и азиатскими церквами с апостоль­ских времен существовали расхождения как относительно даты, так и способов празднования Пасхи. Азиаты, полагаясь на древнюю мест­ную традицию, рассматривали Пасху как годовщину смерти Спасителя и соблюдали строгий пост, на какой бы день недели она ни выпала, даже на воскресенье; и даже в Риме они продолжали следовать своим традиционным обычаям, заявляя, что они не могут отречься от обы­чая, происходящего от великих светил церкви, умерших в Азии, в осо­бенности от апостола Иоанна. В 189 г. папа Виктор был склонен ис­ключить азиатов из общения; однако епископы настаивали на мире, а среди них был и Ириней. От имени братьев, руководимых им в Галлии, он написал послание, подчеркивая, что спорным вопросом является не только вопрос о дате, но и о том, как поститься, и что эти различия возникали постепенно в течение долгого периода времени; он напом­нил Виктору о более миролюбивом отношении к азиатским братьям его предшественника Аникета и его преемников. Виктор благоразумно согласился с советом Иринея примириться.

Ириней упоминает церкви в Германии⁸ и в кельтских странах, и, по-видимому, к тому времени христианство уже получило достаточно широкое распространение в Галлии, возможно, с Лионом в качестве материнской церкви, центра⁹. Во II веке в Галлии больше неизвестно ни одной другой епископской кафедры. После смерти Иринея первым упомянутым в документах галльским епископом был Сатурнин Тулузский, на основании текста «Страстей» которого начало его епископ­ского служения можно отнести к 250 г.; а современные документы по­казывают, что к этому времени Галлия имела признанную епископ­скую организацию, особенно на юге, в городских районах. Прогресс христианизации в Северной Галлии был менее заметен, так как здесь древние галльские пахотные земли, в отличие от долины Роны, предо­ставляли меньше естественных возможностей для развития организа­ции новой религии.

Четвертый век стал новой эпохой для галльского и в целом за­падного христианства, которая наступила с правлением Константина Великого (274-337), ставшего верховным Августом в 313 г. и в тот же год вместе со своим зятем Лицинием выпустившего знаменитый Милан­ский эдикт, который давал христианам большие преимущества. В 323 г он стал единственным императором Запада и Востока, и, хотя Констан­тин официально не принадлежал к христианскому вероисповеданию до своего крещения на смертном одре, он помогал церкви, поощряя ее как в правовом, так и в политическом отношении. Преследования ушли в прошлое. По всей империи установилась полная свобода совести.

Поставив христианство на место официального культа императора в качестве государственной религии, Константин создал объединяю­щий принцип управления, руководствующегося в своих действиях под­держкой народной религии. В надежде содействовать единству церкви, он с особой ревностью стремился к подавлению схизмы и ереси. Его внимание привлекла донатистская схизма, особенно сильная в афри­канской церкви, и в 314 г. он созвал в Арле собор епископов западных провинций, на котором присутствовали епископы Испании, Италии. Африки и даже Британии¹⁰, чтобы обсудить различные вопросы хрис­тианского учения, среди них вопрос Пасхи.

Донатистская схизма в рамках западной церкви имела местное, ле­кальное значение. Гораздо более важным был арианский вопрос, раз­деливший весь христианский мир. Конфликт начался в Александрии в начале IV века. Его непосредственным инициатором стал священник Арий, который, следуя учению Лукиана Антиохийского, отрицал истин­ную божественность Христа. Поднятый вопрос был, конечно, фун­даментальным и возбудил яростные споры по всей ойкумене. В надеж­де поддержать единство между двумя частями своей империи, а также церквами Востока и Запада Константин созвал в 325 г. Никейский собор. На соборе присутствовало более трехсот епископов, большинство из них представляло церкви, связанные с Александрией и Антиохией; Британия представлена не была, а Галлия насчитывает одну скромную подпись

В самой Галлии самой выдающейся церковной силой и протагони­стом в арианском споре был св. Иларий, ставший епископом Пуатье вскоре после 350 г. Его блестящие писания явились главным вкладе у Галлии в вопросы, разрывавшие в то время церковь, и вместе с произ­ведениями св. Афанасия заложили основу православия западной церк­ви. В течение изгнания во Фригию примерно с 356 по 360 г., куда Ила­рий был сослан вследствие своей несгибаемой позиции по отношению к арианству, он стал мощнейшим столпом Западной Церкви, тем более влиятельным из-за своего близкого знакомства с Восточной Церковью, к которому его вынудило изгнание. В свободное время, появившееся y него в результате запрета на епископское служение, он написал свое [198] величайшее произведение, «О Троице» (De Trinitate). Между тем вскоре после возвращения Илария в Галлию в 360 г. галльские епископы по­слали письмо, в котором они свидетельствовали ему свое почтение и подтвердили свою приверженность Никейскому Символу Веры. Это письмо является знаком окончания арианского кризиса в галльской церкви, и Сульпиций Север утверждает, что Илария повсюду призна­вали человеком, вернувшим церковь к ее прежнему состоянию¹¹. И его красноречие, и его ученость были высоко оценены его современника­ми ¹². Он умер около 367 г. В истории галльской церкви его имя являет­ся первым великим именем, которое мы встречаем среди мыслителей после Иринея. Его главным достижением была консолидация западно­го православия. На фундаменте, заложенном в течение IV века, христи­анство постепенно укрепилось в качестве национальной галльской цер­кви и создало систему церковной организации, естественно образовав­шей составную часть римской гражданской администрации, внутри которой она и появилась и благодаря которой она приобрела финан­совую стабильность.

В течение правления Константина многие церкви получили широ­кие полномочия для обустройства в городских пределах. Епископ, те­перь ставший должностным лицом, естественно, сам обосновался в городе, а церковная организация повсюду следовала моделям граж­данских служб империи. К концу IV века почти в каждом городе был свой епископ. К моменту смерти Феодосия в 395 г. церковь Галлии была уже организована в структуру диоцезов с четкой епископской иерархией. На протяжении этого периода христианство широко рас­пространилось в Галлии. Знать присоединялась к церкви не только в городах, но и пригородах (vici), которые сформировали ядро «прихода» с церковью и священником, такие как церковь вблизи Бордо, упомяну­тая св. Паулином Ноланским¹³. Такие городские приходы посещались епископом во время его епископских поездок и описаны Сульпицием Севером в его «Житии св. Мартина», гл. 11 и cл. С распространением зеры среди христианской землевладельческой аристократии возникли частные церкви, строившиеся на средства землевладельцев на их соб­ственных землях. Одним из самых интересных мест в личной переписке между Сульпицием Севером и св. Паулином является повторяющаяся тема гордости и удовольствия от строительства и украшения их соб­ственных церквей.

Термин «Галльская Церковь» носит слишком общий характер и точ­нее обозначает церкви галльских провинций. Не существовало единого церковного центра, галльского архиепископства. Церковь была орга­низована в соответствии с границами провинций, которые обладали [199] преимуществом перед епископами в решении важных дел, таких как назначение епископов и возведение новых церквей. Постепенно воз­никли провинциальные соборы, на которых председательствовал епис­коп гражданской метрополии. В 392 г. св. Амвросий говорит о мно­гочисленных соборах галльских епископов. Уже в 404 г. папа Инно­кентий I в письме Витрицию, епископу Руана, запретил епископам выносить свои разногласия на суд епископов из других провинций, при­зывая их устраивать свои дела, прибегая разве только к помощи Апо­столического Престола ¹⁴.

Традиционная римская политическая система, в рамках которой развивалась церковь, оказала определенное влияние на природу хрис­тианского богослужения. Поэт Авсоний из Бордо, сам исповедовав­ший христианство, очевидно, рассматривал свое присутствие на утрен­ней молитве в своей личной церкви как обязанность; но религиозные обязанности занимают в его «ежедневных делах» определенное место. и когда ему кажется, что, как он наивно говорит, «Богу было принесе­но достаточно молитв», он как ни в чем не бывало начинает отдавать рутинные приказания повару Сосии. Даже в конце V века письма и поэмы Сидония Аполлинария, епископа Оверни, будучи и изящными. и личными, и интимными, производят скорее впечатление произведе­ний церковного служащего, чем человека с внутренней глубоко рели­гиозной жизнью и представлениями. Однако мы не должны вслед за Сальвианом считать, что галльские епископы не заботились о своей пастве должным образом. Во время голода епископы щедро выдавали зерно из своих собственных амбаров, отправляя свои запасы за свой счет в самые нуждающиеся районы, выходя далеко за рамки своих должностных обязанностей. В действительности наши данные говорят о тщании, с которым они выполняли свой долг.

В этот период становления официальной христианской организа­ции, гражданского мира и православия в Галлию из Восточного Сре­диземноморья проник новый свет, вдохнувший в новую религию стрем­ление к более интенсивной духовной жизни. С III века н. э. среди хри­стианских общин в Сирии и Месопотамии распространился египетский аскетизм, побуждавший верующих оставить суету мира и удалиться в пустыню, где они могли бы посвятить себя жизни в одиночестве и ду­ховному созерцанию. В Египте начиная с III века ревностным претво­рением в жизнь религиозных принципов отличались два района. В пу­стынях Нитрии, Скета и Климакса на запад от дельты Нила жило мно­жество христианских аскетов, некоторые из них пребывали в полном одиночестве и вели простую и строгую жизнь, соблюдая свои собствен­ные правила, без общей дисциплины, и только по субботам и воскресеньям [200] собираясь вместе на евхаристию. В Верхнем Египте принципы общежития были разработаны в начале IV века Пахомием, военная выучка которого в прежней светской жизни, вероятно, отчасти помог­ла ему успешно организовать киновийную жизнь и установить общие правила в его монастыре Табеннеси.

Обе эти формы аскетизма в IV веке проникли в Западную Европу и, можно сказать, трансформировали официальную религию. Известия об интенсивной религиозной жизни отцов-пустынников впервые, дол­жно быть, достигли Галлии через св. Афанасия, изгнанного из Алек­сандрии, где он был епископом, и проведшего 336 г. в Трире. Между 356 и 362 гг. он написал «Житие св. Антония», который прожил 35 лет в одиночестве в заброшенном римском форте в горах Писпира между Нилом и Мертвым морем, и эта блестяще написанная биография не могла не оказать своего воздействия на религиозное рвение западных христиан. Постепенно идеал отшельничества, исходящий от отшель­ников Нижнего Египта, распространился и достиг Галлии, отчасти благодаря рассказам путешественников, побывавших там, как мы уз­наем из «Диалогов» Сульпиция Севера; отчасти из сведений о неболь­ших общинах, подобных тем, что существовали на островах неподале­ку от итальянского побережья, о которых мы читаем в поэме «О своем возвращении» (De Redito Suo) Рутилия Намациана, описывающей воз­вращение автора из Италии в Галлию и мимоходом упоминающей о маленьких общинах на островах Горгон и Капрария.

В начале V века идеал отшельничества вдохновил св. Онората, по­лучившего образование в Греции, основать монашескую общину на острове Лерин у берегов Прованса. Ученость и усердие в вере ее мона­хов быстро завоевали этой маленькой общине престиж, почти равный авторитету западного университета поздних эпох. Вскоре после осно­вания островной общины в Южном Провансе возникли киновийные монастыри, из них самым известным был монастырь Сен-Виктор под Марселем. Влияние этих двух монастырей было обширным, в первую очередь благодаря их интеллектуальной активности. Из будущих епис­копов, воспитанных в Лерине, сам Онорат, Евхерий Лионский, Фауст Ризский, Цезарий Арльский входят в список самых знаменитых цер­ковных имен V века в Галлии, а «Уложения» (Institutes) и «Собеседова­ния» (Conferences), написанные Иоанном Кассианом, аббатом соседне­го киновийного монастыря Сен-Виктор под Марселем, являются важ­нейшими произведениями, посвященными монашеской дисциплине в Западной Церкви до введения Устава св. Бенедикта.

Одновременно с этими знаменитыми монастырскими организаци­ями в Галлии успешно развивались и более скромные, не столь строгие [201] монашеские общины, возможно, возникшие в результате распростра­нения практики частных церквей. Св. Иероним говорит о домашнем монастыре, «Хоре благословенных»¹⁵ в Аквилее, в котором он встре­чался с Руфином. Св. Августин сообщает об общине за городскими стенами Милана во главе со св. Амвросием и о другой общине в Трире, в которой он нашел книгу с «Житием св. Антония»¹⁶, и, вероятно, сле­дует добавить сюда общину, описанную св. Витрицием, епископом Руана, в его «О восхвалении святых» (De Laude Sanctorum) ¹⁷. Мы виде­ли, как Сульпиций Север в Галлии, а его старый друг и корреспондент св. Паулин в Ноле, в Италии, соперничали друг с другом в строитель­стве и украшении своих частных церквей, предназначенных для исполь­зования их общиной. Сульпиций Север говорит, что он был окружен «толпой монахов» (turba monachorum), а в своих «Диалогах» он изо­бражает сцену, в которой его друг Постуманий, недавно вернувшийся после своей жизни с одним отшельником в североафриканской пустыне, рассказывает о своих впечатлених внимательным слушателям. Новое видение христианства, порожденное восточным мистицизмом и аске­тизмом, пришло к св. Паулину как откровение ослепительной сла­вы, властный зов оставить мир и передать свое достояние и все свое имущество — свои regпа, как называет их Августин,— Христу. Следуя этому зову, Паулин основал частный монастырь в Ноле, в Кампании, где он жил со своей женой-испанкой Тсрасией отныне как брат и сест­ра. Он называет свою общину топаsterium ¹⁸, а о его немногих избран­ных насельниках говорит как о «монашеском братстве» (fraternitas monacha)¹⁹. Его переписка со старым другом и наставником Авсонием является красноречивеишим свидетельством той непреодолимой силы, с которой новый аскетический идеал взорвал спокойную официаль­ность галльского христианства.

Великим зачинателем монашеского движения на Западе был св. Мар­тин, епископ Тура²⁰. Он родился скрее всего в 316 г., а умер в 397-м. В прежней жизни он был солдатом римской армии в Паннонии — со­временной Венгрии — вблизи Дуная, однако, обратившись в христиан­ство, он искал и обрел освобождение от военных властей, когда войско находилось в Вормсе; но точная дата неизвестна. Он провел некоторое время в отшельнической келье в Милане; однако все это происходило именно в тот период, когда достиг своей кульминации арианский спор, и Мартин, очевидно, уже тогда глубоко восхищался Иларием Пуатьеским, духовная жизнь которого, как и его собственная, большей частью сформировалась под влиянием греческой церкви. После возвращения Илария в Рим из изгнания Мартин искал встречи с ним, а затем по­следовал за ним в Галлию. Там он поселился под покровительством [202] Илария, начав жизнь аскета с несколькими монахами в пещерах и дере­вянных кельях в Лигюже, а позднее основав свой magnum monasterium, «большой монастырь», Мармутье в окрестностях Тура. Лигюже был первым монастырем в Галлии, а Мартин — первым епископом-мона­хом. Эта фигура была характерна исключительно для «кельтской цер­кви», что стало ее отличительной чертой на протяжении нескольких последующих столетий.

В своей деятельности Мартин предстает перед нами одновремен­но организатором и мистиком, и эти качества в соединении с епископ­ским патронажем великого Илария дали ему возможность стать осно­вателем традиционного западного монашества. Иларий, конечно же, оказал на его жизнь огромное влияние, и не подлежит сомнению, что труды Мартина на протяжении всей его жизни вдохновлялись и на­правлялись самим Иларием. Сложно сказать, до какой степени Мар­тин обязан столь быстрым ростом своего авторитета, сначала в Гал­лии, а затем и в Британии, своему ученику Сульпицию Северу, посвя­тившему значительную часть своей жизни и литературной деятельности созданию образа учителя. Мартин не оставил после себя собственных произведений, но привлекательность сочинений Севера и непосред­ственность нарисованной им картины неотделимы от вдохновлявшего их святого.

Примечательно, что западное монашество, вдохновляемое и под­держиваемое Иларием, столпом западного православия, стало предме­том активного осуждения со стороны галльских епископов. Это может показаться странным, но таковы факты. Об этом постоянно говорится в переписке между Сульпицием Севером и св. Паулином Ноланским. Демократическая система, всегда преобладавшая в монашеских общи­нах, была совершенно чужда церковной иерархии, основанной на сис­теме римской гражданской администрации. Растущая вражда между епископами и монахами в Галлии стала особенно очевидной в начале V века, а епископское осуждение в особенности относилось к назначе­ниям монахов на вакантные епископские кафедры. Недовольство этой практикой недвусмысленно выражалось и папским престолом и было озвучено в знаменитом письме Cuperemus quidem, обращенном в 428 г. Целестином, епископом Римским, к епископам Вьенна и Нарбонна по случаю епископских выборов на Арльскую кафедру. Папа протестует против избрания «странников и чужестранцев» (peregrini et extranei) на епископские кресла через голову местного клира, известного своей па­стве и имеющему право на продвижение по службе в тех районах, где они трудились. Он открыто выражает свою неприязнь к епископам-монахам. [203]

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: