Плач по лльюэлину ап Гриффидду 1 глава

(отрывки)

Мое сердце похолодело в груди от страха

и жалости по королю Аберфрау.

Он давал ясное золото щедрой рукой;

золотой венок был его заслугой...

Увы моему господину, непревзойденному ястребу!

Увы печали его падения!

Увы утрате, увы судьбе,

Увы новости, что он повержен!

Плач достигает кульминации в строках, приобретших особую изве­стность среди валлийцев и в самом деле представляющих собой величе­ственное выражение печали. Музыка стиха с его богатым орнаментом здесь не только замещает поэзию. Звук и смысл сливаются в красноре­чивом потоке, вдохновленном гневом и печалью:

Разве вы не видите порывов ветра и дождя?

Разве вы не видите, как сталкиваются дубы?

Разве вы не видите, как море кидается на землю?

Разве вы не видите истины в его трудах?

Разве вы не видите солнце, как оно спешит по небу?

Разве вы не видите звезды, как они падают?

Разве вы не поверите в Бога, доверчивые люди?

Разве вы не видите мир в опасности?

О, ради тебя, Господи, да не набросится море на сушу!

Что осталось нам такого, из-за чего мы остаемся здесь? [328]

Некуда бежать от темницы страха, негде переждать.

Томительное ожидание!

Нет ни совета, ни ключа, ни пути изгнать из наших душ смятение страха¹³.

Богатая схема аллитерации и рифмы, известная как cynghanedd, еще не достигла своего полного развития к моменту написания этой поэмы, но в данном случае создается такое впечатление, как будто это уже произошло ¹⁴. Читателю следовало бы услышать этот отрывок по-вал­лийски, чтобы получить подлинное впечатление о его красоте.

Поэмы придворных поэтов читались при дворах придворными бар­дами, другой вид развлечения находился в ведении рассказчика (cyfarwydd). До нас дошло немногое из репертуара их повестей, известных как «Мабиногион» с тех пор, как стал популярным знаменитый пере­вод леди Шарлотты Гест. Но это название относится собственно к че­тырем повестям, которые описываются в рукописи как «ветви Мабино­гион», так что обычно мы говорим о «четырех ветвях».

«Четыре ветви Мабиногион» — своего рода чудо. Они появились в XI веке, написанные анонимным автором, причем мы не можем приве­сти для них никаких параллелей из прозы раннего периода, и все же их автор был мастером прозы, писавший простым, красноречивым и пре­красным стилем. Стиль намного превосходит содержание повестей, так как повествование не всегда последовательно или ясно мотивировано, а между четырьмя историями отсутствуют содержательные связи. Ис­тория о Манавидане — продолжение истории о Бранвен, а Придери появляется во всех четырех; женитьба Пуйлла и Рианнон упоминается в повести о Мате. Однако все четыре повести независимы друг от дру­га. Тем не менее «Четыре ветви Мабиногион», очевидно, являются про­изведением одного редактора, человека, собравшего вместе отрывки исчезающей традиции и обладавшего даром композиции и чувством стиля. Самыми интересными кажутся повести о Бранвен и Мате.

Мэтью Арнольд сказал о «Мабиногион»: «Средневековый рассказ­чик выступил в роли грабителя древности, тайной которой он не обла­дал полностью». Гриффидд в своем исследовании Мата аб Матонви показал, как много может дать современный ирландский и шотланд­ский фольклор, чтобы пролить свет на композицию «Мабиногион», и вместе с тем установил в ирландской мифологии общность происхож­дения бога Лугом и героя Финна мак Кумала. Впрочем, его предпо­ложение, что «Четыре ветви» изначально были последовательностью историй, главным героем которых был Придери, не выглядит убеди­тельным. Джексон¹⁵ более тщательно исследовал этот вопрос и убедительно [329] доказал, что эти повести были скомпилированы образованны­ми собирателями древностей уже после того, как исчез институт про­фессиональных рассказчиков (cyfarwydd), и что они происходят из раз­ных источников, интернациональных фольклорных мотивов, древней кельтской мифологии и заимствований из ирландских саг. Редакция «Мабиногион» в том виде, в каком мы ею располагаем, является про­изведением одного исключительно одаренного автора.

Повесть о Бранвен, дочери Ллира, во многом связана с Ирландией. Матолх, король Ирландии, приезжает просить руки Бранвен, сестры Брана Благословенного, короля Британии. Когда она прибыла в Ир­ландию, на нее наложили жестокое наказание в отмщение за оскорбле­ние, нанесенное Матолху во время его пребывания в Британии. Бран узнает об этом и приходит с войском, чтобы спасти ее. Воины с обеих сторон гибнут в битве. Семеро выживших валлийцев приносят голову Брана и хоронят ее в Лондоне.

Некоторые эпизоды этой истории вводят мотивы, знакомые нам по ирландским сагам. Профессор Мак Кана провел тщательное исследо­вание этой повести, в котором он указывает, что некоторые эпизоды, похоже, были просто заимствованы¹⁶. Один из этих эпизодов, ирланд­ское происхождение которого было признано уже давно,— мотив Же­лезного Дома¹⁷.

В повести о Бранвен Бран Благословенный дал Матолху чудесный котел, возвращающий мертвых к жизни. Вот отрывок, рассказываю­щий о том, как он получил его:

«Однажды я охотился в Ирландии на холме над озером, что называ­лось Озером Котла. И я увидел высокого рыжеволосого мужчину, иду­щего от озера с котлом на спине. Он имел свирепый и отталкивающий вид, и с ним была женщина. И хотя он был высок, она была выше его вдвое. И они подошли ко мне и приветствовали меня. „Что вы тут де­лаете?" — спросил я у них. „Вот, господин, наше дело,— ответил он,— эта женщина вскоре должна зачать, и я хочу, чтобы ее ребенок стал самым защищенным из воинов". Я предложил им свое покровительство, и они прожили у меня год. И этот год я щедро содержал их, но не­приязнь к ним росла, и к концу четвертого месяца они стали ненавиди­мы всеми в моей стране, ибо угнетали и оскорбляли придворных и на­род. И наконец мои люди потребовали, чтобы я выбирал между ними и этими пришельцами. Я попросил совета, что с ними делать, ибо их не удавалось ни упросить, ни заставить уйти из-за их силы и воинственно­сти. И мне дали совет изготовить дом из железа. И когда он был готов, собрались вес кузнецы Ирландии, кто имел клещи и молот. И они обло­жили дом древесным углем, когда пришельцы собрались там. И мужчи­ны, женщины и дети принесли им еду и питье, и, когда они захмелели, [330] кузнецы принялись разжигать уголь и раздувать мехи, пока дом не рас­калился добела. Тогда пришельцы собрались в середине дома, пока жар не стал невыносимым, потом же он нажал на стену плечом и вырвался наружу. И то же сделала его жена, но, кроме них, оттуда никто не спас­ся. „После этого, я думаю,— сказал Матолх Браиу,— они и бежали к тебе".— „Да,— сказал тот,— они пришли и отдали мне котел"»*.

В некоторых ирландских сагах для опознания приближающегося незнакомца используется прием тейхоскопии. Наблюдатель описывает то, что он видит, и по этому описанию кто-нибудь говорит, что за человек перед ним. Часто при таком способе описания наблюдатель рассказывает спутникам о нескольких группах незнакомцев, причем напряжение все более возрастает, достигая кульминации при прибы­тии самого Кухулина, как в «Пире у Брикрена», или в описании Мак Ротом приходящих воинов для Фергуса в «Похищении Быка из Куаль-нге»¹⁸. В «Разрушении Дома Да Дерга» этот мотив вводится для описа­ния собравшихся в Доме. Ингкел говорит, что он видит, а Фер Рогайн узнает по этому описанию знакомых ему воинов. В этом рассказе один отрывок чрезвычайно напоминает эпизод из повести о Бранвен:

«—...Воистину грозен был облик, открывшийся мне. Едва не испу­стил я дух, глядя на этих троих. Ничего не бывает чудесней: две горы обок от волосатого человека, два озера с голубой гладью у горы, две шкуры у дуба, два кораблика, полные колючек на круглом щите подле них. Мнилось мне, будто вижу поток воды, где отражается солнце, и стекающие с него капли, а за ним огромную шкуру и столб королевского дворца, что будто могучее копье. Весом в пару запряженных быков было его древко. Что это было, о Фер Рогайн?

— Легко мне узнать его,— ответил Фер Рогайн,— ибо это сам Мак Кехт, сын Снайде Техсд, воин Конайре, сына Этерскела. Воистину, слав­ный боец он! В сон погружен был Мак Кехт, когда ты взглянул на него. Две горы обок от волосатого человека — два колена у его головы. Два озера у горы — два его глаза у носа. Две шкуры у дерева — два его уха у головы. Два корабля с пятью скамьями на круглом щите — два его башмака. Поток, с которого капли стекают и где отражается солнце,— сияние его меча. Столб же дворцовый — копье. Потрясает он им, так что сходятся два конца, и метает, когда пожелает. Две голубые волны — его равнопрекрасные брови на дивноцветном румяном лице»**.

В Бранвен королевские свинопасы видят людей с Острова Могуще­ства, пришедших отомстить за зло, причиненное королеве. Свинопасы идут к королю, чтобы рассказать ему об увиденном: [331]

«„Господин,— сказали они,— здравствуй!" — „Храни вас Бог,— ска­зал он,— какие у вас новости?" — „Господин,— сказали они,— у нас удивительные новости. Мы видели лес в волнах, где никогда не росло ни единого дерева".— „Поистине это удивительно, сказал он,— и что же вы видели еще?" — „Мы видели, господин,— сказали они,— высокий холм над водой, и он двигался. И на вершине его была скала и два озера по ее сторонам. И лес, и холм, и все эти предметы тоже двигались".— „Наверное,— сказал он,— никто не сможет растолковать все эти чудеса, кроме Бранвен. Пошлите за ней". И люди отправились к Бранвен. „Гос­пожа,— спросили они,— что ты думаешь об этом?" — „Хотя я давно уже не госпожа,— ответила она,— я могу сказать, что это. Это пришли люди Острова Могущества, узнав о дурном обращении со мной".— „А что за лес виден в море?" — спросили они. „Это мачты кораблей",— ответила она. „А что же,— спросили они,— за холм в стороне от ко­раблей?" — „Это Бран, мой брат.— ответила она,— идет по мелко­водью, ибо нет корабля, способного его выдержать".— „А что за скала и озера по ее сторонам?" — спросили они. „Он,— ответила она,— смот­рит на этот остров в гневе, и его два глаза по сторонам его носа подобны озерам"»*.

Мак Кана показал, что автор Бранвен заимствовал это описание из ирландской саги, а также из некоторых других ирландских повестей; и что он соткал из старых тем новое полотно, не совсем связное, но вес равно возмещающее этот недостаток своим превосходным стилем и наполняющим его духом магии.

Эти качества проявляются и в завершающем эпизоде повести, когда выжившие в великой битве в Ирландии возвращаются в Уэльс с отруб­ленной головой Брана и останавливаются на острове Гвалес¹⁹ в Пенвро. По своему происхождению это рассказ о блаженстве языческого Потустороннего Мира, но автор-монах, по всей видимости, уже не осознавал этого. Буйная фантазия ирландских описаний Потусторон­него Мира в «Плавании Брана» и «Болезни Кухулина» сменяется здесь спокойной простотой. Героям говорят, что они будут наслаждаться этим счастьем восемьдесят лет, когда они откроют дверь, ведущую че­рез Абер Хенвелен в Корнуолл:

«Там было красивое место высоко над морем, и для них приготов­лен был большой зал. И, войдя в него, они увидели две двери открыты­ми, а третья, что вела в Корнуолл, была закрыта. „Смотрите,— сказал Манавидан,— вот дверь, что мы не должны открывать". И эту ночь они пировали и веселились. И из всего их горя они не помнили ничего, ни того, что случилось с ними, ни прочих печалей. [332]

И они оставались там четыре по двадцать лет, но так, что не замеча­ли времени и не делались старше, чем были, когда пришли туда, и не было для них времени более приятного и веселого. И голова была с ними, будто живой Бран. И поэтому их пребывание там названо Госте­приимством Достопочтенной Головы»*.

Читателя «Мабиногион» прежде всего очаровывают изящество и спокойная радость этой повести. И действительно, ветвь Бранвен очень удачное произведение; в отличие от нее повесть о Мате ап Матонви — это переплетение сюжетов, которое чрезвычайно сложно распутать, но, как показал Гриффидд, отсутствие цельности и связности до некото­рой степени возмещается формальными достоинствами.

Мат — господин Гвинедда. Гвидион, сын Дона, говорит ему, что Придери, король юга, владеет чудесными свиньями, и обещает завла­деть ими. Он делает это с помощью магии, превратив поганки в коней, псов и щиты, которые он обменивает на свиней. Чары действуют лишь один день, и Гвидион бежит со своим приобретением. Придери броса­ется в погоню и погибает в битве с Матом.

Во время отсутствия Мата, Гвидион и его брат силой берут девуш­ку, держательницу ног Мата²⁰. В наказание Мат превращает их в оле­ней, свиней, волков на то время, пока они не искупят свое преступ­ление.

Гвидион уговаривает Мата взять в качестве держательницы ног Арианрод, дочь Дон, дочь его сестры, ибо это место должна занимать девственница. Однако она оказывается беременной. Ребенок, которого она носит, воспитывается Гвидионом, и в четыре года ее сын уже рос­том с восьмилетнего.

Однажды Гвидион привел мальчика к матери. Она разгневалась напоминанию о ее позоре и наложила на ребенка проклятие, что он не получит имени до тех пор, пока она сама не наречет его. Гвидион с мальчиком прикидываются башмачниками и хитростью вынуждают Арианрод дать мальчику имя Ллеу Ллау Гиффес (Светлый Ловкая Рука)²¹. Затем мать наложила на сына проклятие, что он не получит оружия, пока она сама не даст его. Гвидион волшебством сотворил вражеский флот и в чужом обличье вместе с Ллеу пришел защищать Каэр Арианрод. Арианрод дала им оружие, чтобы они могли защи­щать ее, после чего корабли исчезли. Обманутая вновь, она наложила на сына проклятие, что у него никогда не будет жены, пока она сама не даст ее. [333]

Мат и Гвидион делают для Ллеу жену из цветов и называют ее Блодьюведд (Лицо-Цветок). Однажды, когда Ллеу был при дворе, в Ардудви пришел поохотиться Грону Пебир. Он и Блодьюведд полю­били друг друга и спали вместе три ночи. Он попросил ее узнать, как можно убить Ллеу.

Как библейская Далила, Блодьюведд уговорила Ллеу раскрыть ей свою тайну. Он обладал даром волшебной неуязвимости: его нельзя было убить ни в доме, ни на улице, ни пешим, ни конным. Его мож­но было убить только ударом копья, которое следует закаливать це­лый год, и только во время воскресной мессы. И убить его можно было лишь тогда, когда он стоял бы одной ногой на спине козла, а другой на краю чана для мытья. Здесь переплетаются три фольклор­ных мотива: неверная жена узнает тайну своего мужа (SТ. К 2213.4.1); трудновыполнимые задачи (SТ. Н 1050); уникальная неуязвимость (SТ. 2 310). Джексон замечает, что сочетание двух последних выглядит архаическим, и указывает на параллель с Вритрой из Махабхараты, которого нельзя убить ни днем, ни ночью, ни камнем, ни деревом и так далее²².

Через год Блодыоведд добивается выполнения необходимых усло­вий, и Грону Пебир ранит Ллеу отравленным копьем. Превратившись в орла, Ллеу улетает.

Гвидион отправляется на поиски Ллеу, идя за свиньей, поеда­ющей червей, падающих с умирающего орла и находит Ллеу сидящим на дереве. Гвидион возвращает ему человеческий облик и исцеляет его от ран. Блодыоведд была превращена в сову, а Ллеу убивает Грону Пебира.

Мат — не очень удачная история. В ней нет главного героя, если не считать Ллеу Ллау Гиффеса. Его приключения составляют основной сюжет, но на роль главного героя больше подходит Гвидион, чем он. Ллеу можно убить определенным способом, но, по-видимому, автор забывает об этом, так как Ллеу не убивают, а лишь превращают в орла; позднее он исцеляется и мстит за себя. Впрочем, и Гвидион сначала выглядит злодеем и несет позорное наказание. Меньше всего заслужи­вает звания героя Придери. У Придери лишь похитили свиней, а затем убили его самого, когда он попытался вернуть их себе. Рождение и ранние подвиги Ллеу заставляют нас ожидать героического продолже­ния, но мы находим обычную волшебную сказку. Имя великого бога кельтов кажется в данном случае простым заимствованием.

Тем не менее эта повесть увлекательна и волшебна, в ней люди пре­вращаются в зверей, с помощью волшебства создаются корабли или жена, преступления наказаны, а добродетели вознаграждены. [334]

КИЛОХ И ОЛВЕН

Килох и Олвен — в некотором смысле самая интересная из валлий­ских саг. В ней содержится много легенд и преданий о персонажах, когда-то хорошо знакомых валлийским слушателям, а в число арту-ровских воинов включены и некоторые знаменитые фигуры ирланд­ской мифологии и героических легенд — Книхур, сын Неса, Куберт (= Ку Руи?), сын Даэре, и Феркос, сын Роха. В список имен входит и Манавидан, сын Ллира,— ирландский Мананнан. Более того, в центре повествования находятся Артур и его двор, а между тем в «Четырех ветвях» о них пет ни одного упоминания.

Эта повесть — скорее сказка, чем героическая сага, и на самом деле в общем напоминает современные ирландские сказки о сыне короля Ирландии: овдовевший король, вновь берущий себе жену, ревнивая мачеха, требующая от королевского сына найти замок великана, по­мощники, испытания, успешное завершение поиска и счастливый ко­нец, без определенной географической локализации.

Голеуддидд, жена Килидда, вынашивает сына в безлюдных местах, так как на время лишилась рассудка. Ребенок родился в свином заго­не²³ и был отдан на воспитание.

Мать мальчика вскоре умерла, и через семь лет король женился вновь. Когда королева узнала, что у короля есть сын, она попросила его больше не прятать, и его призвали ко двору. Королева предрекла ему, что он не женится, пока не завоюет Олвен, дочь Исбаддадена, Повелителя Великанов; и королевский сын тут же почувствовал лю­бовь к Олвен, «хотя он никогда не видел ее»²⁴. Его отец послал Килоха ко двору Артура просить помощи в завоевании Олвен, ибо Артур был его родичем.

Прибытие Килоха ко двору короля Артура напоминает прибытие Луга ко двору Нуаду в ирландском сказании «Битва при Маг Туиред». Сначала ему было отказано в допуске, а затем Артур приказывает его пропустить и приветствует его. Килох требует, чтобы Артур помог ему найти Олвен, и называет имена воинов Артура. Список более чем в 250 имен включает и такие, как Манавидан, сын Ллира, который никак не мог считаться воином при артуровском дворе, и заканчивается двад­цатью женскими именами. Это просто каталог имен, к некоторым из которых добавлены краткие пояснения.

Затем начинаются великие поиски. Когда воины прибывают в кре­пость Исбаддадена, пастух предупреждает их, что никто из тех, кто раньше приезжал сюда с этой целью, не возвращался живым. Они про­рываются в крепость и приветствуют великана. Его веки поднимают [335] вилами, чтобы он мог разглядеть их, и он бросает в них отравлен­ным копьем²⁵. Бедуир ловит копье и бросает его назад, раня великана в бедро.

После того как великан напрасно метнул три отравленных копья и сам получил три раны, он обратился к Килоху и возложил на него ряд невыполнимых заданий, которые он должен был выполнить, чтобы завоевать его дочь Олвен. Этот список заданий представляет собой опять же перечень фольклорных мотивов, в котором, по всей видимо­сти, отражено многое из утраченной традиции. Перечисление их до­вольно утомительно для чтения, хотя может быть и увлекательно в передаче искусного рассказчика. Перечисляются сорок заданий, на каждое из которых Килох отвечает: «Я с легкостью сделаю это, хоть это и кажется трудным». Двадцать первое задание — достать гребень и ножницы, спрятанные между ушей Турха Труйта, сына Тареда Вледи-га, чтобы расчесать волосы гиганта; и почти все последующие задания носят второстепенный характер по отношению к этому — пес, чтобы загнать кабана, свора для собаки, ошейник для своры, охотник, спо­собный удержать свору, конь для охотника и так далее.

Предыдущие задания содержат упоминания легендарных или ми­фологических фигур: Аметона, сына Дон, Мабона, сына Модрон, птиц Рианнон, котел Дуирнаха Ирландца, указывая на утерянные мифы.

Теперь начинаются великие поиски под руководством самого Ар­тура. Впоследствии выполняется много заданий, а многие из них про­сто забываются в ходе повествования. Интересен рассказ о поиске Мабона, сына Модрон. Воины идут за советом к Дрозду из Килгори, который посылает их к Оленю, который посылает их к Сове, кото­рая посылает их к Орлу, который посылает их к Лососю, а Лосось отводит их к Каэр-Лои (Глостеру), где в плену удерживается Мабон. (Здесь безыскусно воспроизводится мотив обращения к «старейшим животным».)

Между некоторыми отрывками этой повести отсутствует очевид­ная связь, как в том случае, когда Гуитир спасает от огня муравейник и благодарные муравьи приносят семена льна во исполнение одного из заданий. Но о таком задании не было речи. Позднее в истории появля­ется отступление о соперничестве Гуитира, сына Грейдаула, и Гвина, сына Нудда, из-за руки Крейддилад, дочери Ллуда, и говорится, что когда их примирили, Артур получил коня и свору, которых требовал великан.

Выполнив различные задания, Артур собрал воинов Британии и трех прилегающих островов, а также Франции, Бретани, Нормандии и Летней страны, и отправился в Ирландию охотиться на Турха Труйта. [336] Остаток саги представляет собой рассказ об этой охоте. Волшебный кабан переправляется в Британию, и его гонят через Северн в Корну­олл. Ножницы и гребень достались воинам, а кабан бежал в море.

После этого выполняется еще одно задание, и Килох с торжеством возвращается ко двору великана со всеми трофеями. Великана обезгла­вили, «и той ночью Килох спал вместе с Олвен, и она оставалась его единственной женой, пока он был жив. А воины Артура разошлись, каждый в свою страну».

Из пяти валлийских повестей, главным героем которых является Артур, «Килох и Олвен» — самая интересная. Здесь именно Артур при­нимает героя и ведет охоту на Турха Труйта. Воины, выполняющие другие задания, находятся на его службе. Он оказывается не только королем Британии, но и правителем Франции, Бретани и Нормандии; а одним из главных отрывков в повести является длинный и утоми­тельный список его воинов. Но он не стоит в центре действия. Цент­ральными фигурами являются Килох и Исбаддаден, и о самом Артуре мы узнаем совсем немного. Уже знамениты его меч Каледвулх, его щит и копье, и его корабль, Придвен (который также упоминается в древ­ней поэме «Добыча Аннувна» (Preideu Annwfn).

Другая артуровская повесть — «Видение Ронабви», странная и не­последовательная история, в которой Артур оказывается довольно блеклой фигурой. Его обрызгивает лошадь, скачущая через брод, и один из его людей бьет лошадь ножнами. Затем он увлечен игрой с Оуэном, который отказывается выполнить его требование, и обра­щается с ним как с равным. Но и здесь он великий император, и на службе у него армия норвежцев. Когда Ронабви спрашивает, не побе­жит ли это войско, ему говорят: «Император Артур никогда не бежал, и если услышат, как ты говоришь такое, ты пропал». Кроме того, все это происходит во сне, когда Ронабви спит на своей желтой телячьей шкуре.

Три другие артуровские повести, «Герайнт», «Оуэн» и «Передур», испытали сильнейшее влияние норманно-французской литературной традиции. Отношения между ними и французскими романами, «Эреком», «Ивеином» и «Персевалем» Кретьена де Труа, еще не до конца прояснены. Они не представляют собой прямого перевода с француз­ского, но считаются адаптацией французских романов, которые сами происходят из ранних валлийских источников²⁶. Обсуждение этих воп­росов выходит за рамки этой книги.

Эти романы в прозе завершают традицию и не имеют продолжения в литературе. В Уэльсе, как и в Ирландии, изначально они представля­ли устную традицию и читались при дворе короля или в домах знати [337] рассказчиками (cyfarwydd) и в более грубой форме, несомненно, рас­сказывались у любого очага. В обеих странах под норманнским влия­нием возникли новые литературные стили и жанры, и будущее принад­лежало переводам, сначала с латыни, а позже с французского. «Осада Трои», «Энеида», «Фиваида» и истории Александра, Карла Великого. Марко Поло и сэра Джона Мандевилля приобрели популярность в высших кругах, а местные легенды сохранились прежде всего в сказках, рассказываемых в сельских хижинах, как они и существуют до сих пор в некоторых частях Ирландии. Позднее в Уэльсе пышным цветом рас­цвела поэзия. [338]

 

ГЛАВА 12

Кельтское искусство

 

Из предшествующих глав явствует, что с середины первого тысяче­летия до н. э. кельты были самым могучим и самым самобытным наро­дом Европы за пределами стран Средиземноморья. Эти кельтские пле­мена, первоначально широко рассеявшиеся по Центральной Европе, постепенно сконцентрировались на западе, образовав более однород­ный в политическом отношении народ галлов. Хотя они оставили после себя лишь скудные записи, по большей части в форме надписей (см. вы­ше с. 15-16, 252), мы располагаем обширным материалом об их исто­рии и их институтах из произведений античных авторов. Все более важ­ным источником сведений об их материальной культуре и образе жиз­ни становится археология. Мы кое-что знаем о том, как они жили и умирали; как они сражались и какое оружие использовали; у нас есть сведения об их религии и мифологии, но из-за низкого уровня письмен­ной культуры в то время у нас нет письменных свидетельств самих гал­лов об их духовной и повседневной жизни.

Тем не менее ключом к пониманию этих сторон жизни кельтов мо­жет служить их искусство. С древнейших времен до последнего подъе­ма в окраинных островных государствах Запада в первые века христи­анства кельтское искусство предстает перед нами как в высшей степени самобытное явление, испытывавшее различные влияния и изменявшееся под воздействием восточных и западных культур, но так никогда до конца не растворившееся в них и даже не подвергшееся сколь-нибудь серьезной трансформации. Его отличала фундаментальная и ни на что не похожая кельтская своеобычность, сохраняющая свой характер на протяжении всей истории кельтских народов, где бы они ни находи­лись. Своими корнями искусство кельтов глубоко уходит в гальштаттскую [339] культуру первой половины первого тысячелетия до н. э. Однако искусство, которое мы определили бы как безусловно кельтское, со­впадает со «вторым» железным веком, латенским периодом приблизи­тельно с 500 г. до н. э. по 100 г. н. э. Это искусство Галлии до римского завоевания, находящееся на вершине своего развития. Впрочем, это искусство продолжало процветать в островных кельтских странах е течение первых веков христианской эры. На периферии кельтского мира оно пережило римское завоевание, а в Ирландии, куда не до­брались римские легионы, это первоначальное кельтское искусство жило и развивалось до Средних веков, лишь незначительно видоизме­нившись под влиянием новых мотивов эпохи викингов. Выдающийся исследователь искусства континентальных кельтов, ныне покойный профессор Якобсталь, обобщил свои впечатления, подытоживая свою книгу «Раннекельтское искусство»: «По моему мнению, все кельтское искусство представляет собой единство. Это — творение одного наро­да, кельтов»'.

Кельтское искусство справедливо названо первым крупным вкла­дом варваров в европейское искусство (Jacobsthal, р. 163). Истоки кельт­ского искусства неизвестны, хотя до недавнего времени господствова­ло представление, согласно которому оно в древнейший период разви­лось из одной школы; но где, когда и как? Что послужило причиной его возникновения? Ответ на эти вопросы скрыт от нас. Высказанная недавно точка зрения² избегает прямого ответа, представляя развитие кельтского искусства постепенным и весьма сложным процессом, проте­кавшим под воздействием различных условий и различных мест. И все же это — особое национальное искусство. В своих самых ярких чертах кельтское искусство отличается от искусств других народов: финикий­цев и иберов, этрусков и греков. Тем не менее кельтское искусство не было изолированным явлением, а его история свидетельствует о мно­гочисленных контактах с некельтскими народами. Они сыграли боль­шую роль в его развитии в разных аспектах и в разные периоды и по­зволяют нам составить какое-то представление о его хронологии.

Каковы же основные черты кельтского искусства, благодаря кото­рым мы можем безошибочно идентифицировать его образцы, где бы они ни были обнаружены? Возможно, самым показательным является его оригинальность, выбор и сочетание мотивов, берущих начало из мира природы, мира животных и растений, с небольшими вкраплени­ями антропоморфных элементов,— а все эти мотивы вместе образуют фантастическое творение воображения, чрезвычайно далекое от дей­ствительности. Неизменной остается утонченность композиции. Эта утонченность выражается в изысканности линий, безошибочном художественном [340] вкусе в применении данного орнамента к данному из­делию.

Художественным результатом становится достижение совершенства и изящества в разработке орнаментальных мотивов. Кельтские ху­дожники интуитивно осознавали важность плавной линии и обладали твердой рукой при ее начертании. Они любили схематизм. Для них природа была источником вдохновения, источником орнаментальных мотивов, которые воспринимались не как отражение предметной ре­альности, не как символ (мы настаиваем на этом), но как нечто, под­властное лишь чутью и умению самого художника. У кельтских масте­ров было врожденное чувство орнамента, сочетавшееся с безошибоч­ным чувством формы, особенно заметным в их монетах (см. илл. 15; Уага§пас, рр. 193-208). Их богатый и даже избыточный запас орнамен­тов, создающий впечатление почти что ужаса перед пустотой (horror vacui), щедро использовался при создании произведений искусства из любого материала. Кельтское искусство по своей сути скорее образное, чем репрезентативное. В кельтском растительном орнаменте едва ли возможно идентифицировать виды листьев. Когда кельтские художни­ки используют образы из растительного или животного мира, то это скорее стилизация, чем прямое воспроизведение, а их смешение приво­дит к появлению фантастических образов, напоминающих поздне-античные бестиарии. Эти достижения кельтского искусства наложили свой отпечаток и придали характерные черты всей его долгой истории. Они не были утеряны во время миграций и войн кельтских народов, и в период существования великой галльской нации до римского завое­вания. Мы прослеживаем черты кельтского орнамента в прекрасных изгибах стилизованного растительного орнамента на керамике Мар­ны, сохранившейся, например, в Музее Сен-Брие (St Brieuc) в Бретани, и в искусстве орнаментальных рисунков на полях ирландских мануск­риптов, появившемся несколькими веками позднее, и, возможно,— хотя в данном случае сложнее определить промежуточные этапы развития — в пиктских надгробных плитах.

⇐ Предыдущая11121314151617181920Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: