 |
Ответственность, эта ужасная ответственность
|
|
|
|
ВЫЗОВ
Если вы не попытаетесь проникнуть за стену пиара, обмана, пропаганды, встроенных автоматических ожиданий, не попытаетесь поставить под сомнение господствующую парадигму, тогда вам не удастся привнести в дискуссию хоть что‑ то новое. К какой бы профессии вы ни принадлежали, иногда просто необходимо набраться смелости и обратиться к самым проблемным точкам.
Да, далеко не в каждом интервью будут уместны вопросы, нацеленные на поиск компромата. Но большинство интервью все же таят в себе возможность более глубокого анализа. Специалисты по подбору персонала не занимаются тем, что расставляют ловушки своим будущим наемным работникам. Медсестры вовсе не ищут способов смутить пациентов. Но именно сложные вопросы помогут вам подобраться к сути вещей, и не важно, что это будет, данные о предыдущих местах работы кандидата, «мутный» финансовый отчет или противоречие, требующее объяснения.
Как руководителя направления журналистики меня часто просят оценить другие образовательные программы. В случае с одним конкретным университетом простой поиск в Google показал, что бывшие студенты часто обвиняли факультет в неисполнении обещаний. Студенты уходили из университета с огромными долгами. Факультет подвергался постоянным проверкам Департамента образования. Процент студентов, окончивших программу, был чрезвычайно низким.
В течение двух дней эксперт из другого университета и ваш покорный слуга встречались с руководством университета, преподавателями и избранными студентами. Тщательно подготовленные отчеты казались очень профессиональными. Были подготовлены блестящие презентации. Если бы у меня в папке уже не лежали материалы, полностью противоречащие всему, что я слышал от преподавателей и администрации, я бы оценил работу факультета журналистики чрезвычайно высоко, и они непременно получили бы аккредитацию. Но второй эксперт испытал те же смутные сомнения, что и я, поэтому мы решили пригласить декана факультета на кофе за пределами кампуса. Мы спросили, как вышло, что цифры, которые нам показали в Департаменте образования, так сильно отличаются от того, что сегодня нам показали на месте. А я задал вопрос об одном профессоре, чей профессиональный писательский опыт ограничивался сочинением текстов к песням в стиле кантри. На нее никто откровенно не нападал (и я почти уверен, что она ожидала такой поворот событий), но даже при ее этом объяснения показались, мягко говоря, неубедительными. Договорив, она подняла на нас взгляд, в котором читалось фальшивое, вымученное выражение. Он как бы говорил: «Вы, ребята, конечно, прекрасно знаете, что здесь на самом деле происходит, но я ни при каких условиях не признаюсь. Просто буду кивать и неуклюже улыбаться. Кофе еще хотите? »
|
|
|
Оказавшись перед необходимостью задать сложный вопрос, вы должны во что бы то ни стало проникнуть в суть происходящего. Если вы делаете это только ради того, чтобы понравиться кровожадной публике, то лучше уж вам пойти в боксеры. Но, если вы искренне хотите лучше понять суть какого‑ то явления, обязательно копайте глубже, делайте все, что возможно – в пределах разумного. Помните, что интервью – это разговор, а не допрос. В нем не заложено стремление выиграть. Ваша задача – разобраться в вопросе. Раскрыть правду.
Я брал интервью у одного выдающегося писателя и оратора, известного в религиозном мире. Выискивая темы для разговора в его работах, я заметил кое‑ что интересное, касающееся его образа жизни. Он много пишет о мистических, потаенных измерениях христианской веры, о том, как созерцание, молитва, молчание и уединение должны быть частью духовной практики любого лидера. При этом я узнал, что у моего будущего собеседника невероятно плотный график путешествий, выступлений и обширные писательские амбиции, а еще что он накопил миллион миль в своей авиакомпании, потому что преподает в двух университетах на разных побережьях и летает туда‑ сюда каждую неделю. Более того, я узнал, что один из его менторов и братьев по вере умер в относительно раннем возрасте от сердечного приступа в результате сильного стресса.
|
|
|
Вы понимаете, к чему я клоню.
Когда прошло примерно две трети интервью (которое, кстати, шло совершенно спокойно), я поднял описанную выше тему.
– Что защищает вас в жизни от катастрофы, которая постигла вашего ментора и товарища? – спросил я.
Я услышал, как вся аудитория в студии открыла рот от удивления, после чего воцарилась абсолютная тишина.
Мой собеседник всего на секунду задержал на мне удивленный взгляд – и медленно улыбнулся. Он явно соображал, что ответить.
– Вы меня схватили за хвост, – произнес он.
Зал рассмеялся. Напряжение спало. Еще какое‑ то время мы посидели друг напротив друга молча. А потом он попытался ответить на вопрос. Рассказал о своих стараниях уравновесить теорию с практикой и начать применять к своей жизни то, что проповедовал и о чем писал. Это мгновение было наполнено честностью и человечностью.
У меня и в мыслях не было его стыдить. Я просто хотел на его примере понять, как такие занятые люди могут себя защитить. Присутствовавшие в зале люди наверняка задавались тем же вопросом.
Обратить внимание на противоречие (или хотя бы на нечто парадоксальное) – вот действенный способ подступиться к сложному вопросу. Эти вопросы вовсе не обязательно должны выглядеть как обвинения. Их можно довольно мягко подать, например с помощью фразы «Помогите мне понять…». Или «Нечто произошло вот так, но вы утверждаете, что все было совсем иначе. Видите, какая путаница? ».
Я попытался сработать на явном противоречии, когда занимался очерком о Джоне Полкинхорне. Я посмотрел тогда видео, в котором Полкинхорн спорит со своим старым другом Стивеном Вайнбергом, Нобелевским лауреатом по физике. Спор произошел в Смитсоновском институте и касался веры и науки. Как я уже рассказывал выше, Полкинхорн стал англиканским священником, когда ему было за 40 и он был выдающимся физиком в Кембриджском университете. Вайнберг тоже является физиком с мировым именем. Полкинхорн и Вайнберг давно и близко дружат. В видео, которое я посмотрел, они обсуждали кварки, минимальные известные на тот момент частицы.
|
|
|
Вайнберг сказал, защищая свои позиции: «Мы верим в кварки не потому, что кто‑ то их видел, а потому, что теории тех процессов, в которых подразумевается участие кварков, работают».
Это высказывание меня удивило, потому что многие люди, считающие себя частью определенных религиозных традиций, могли бы сказать подобные слова о своей вере. Они никогда не видели Бога, но, делая Бога участником своей жизни, они чувствуют, что их жизнь становится более значимой.
Для своей статьи о Полкинхорне я взял интервью у Вайнберга по телефону. Я попытался провести параллель между его словами про кварки и необходимостью веры для человека.
– Разве и то и другое не является невидимой сущностью реального мира? – спросил я.
– Вовсе нет, – ответил Вайнберг. И объяснил, в чем, по его мнению, заключается разница.
То, что я посчитал противоречием, для него таковым вовсе не являлось. В моем вопросе не содержалось ни угрозы, ни обвинений, ни желания раскопать сенсацию. Это просто был своеобразный колодец в глубины поднятой нами темы. Вопрос вовсе не был простым, потому что он поставил Вайнберга перед необходимостью четко сформулировать свой подход к физике и свое отношение к вере в Бога.
Помните мой рассказ про Мадам Брижит, жрицу культа вуду на Гаити? Когда я брал у нее интервью, я был совершенно уверен, что у моих читателей есть сложившийся стереотип о культе вуду. Я и сам находился в его власти до тех пор, пока не прочитал о нем массу всего и не поговорил со знающими людьми. И, несмотря на то что сам по себе такой вопрос мог бы показаться бестактным, не стоит забывать, что наш разговор длился уже более часа и я добился определенного доверия жрицы, потому что дал ей понять, как тщательно готовился к нашему разговору.
|
|
|
– Заранее прошу прощения, если следующий вопрос прозвучит несколько оскорбительно, – начал я. Когда переводчик донес до нее суть этого вступления, мадам Брижит широко улыбнулась. По этой улыбке я понял, что она ожидала моего вопроса. – Просто в Соединенных Штатах единственное, что мы узнаем о культе вуду, – это сцены из фильмов ужасов, сюжеты из комиксов или рассказы миссионеров, в которых всегда фигурируют куклы и иглы и люди насылают на врагов проклятие, тыкая иглами в кукол.
Я ждал, пока мои слова переведут. Ее улыбка становилась еще шире.
– Почему люди так боятся того, что вы делаете?
Она дала мне очень элегантный ответ, полный отсылок к истории и замечаний о человеческой природе, о страхе непонятного. Она явно была готова к такому вопросу.
ОТВЕТСТВЕННОСТЬ, ЭТА УЖАСНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ
Начальник Пограничной службы, о котором я рассказывал выше, тоже ожидал сложного вопроса, но все равно не сдержался и накинулся на меня. Напомню вам: это случилось после того, как офицер Пограничной службы США выстрелил в одиннадцатилетнего мальчика, находившегося в тот момент на территории Мексики, и едва его не убил. Я задал ему вопросы об обучении, подготовке и опасности, связанными с работой в Пограничной службе. Я поездил в автомобиле одного из офицеров, чтобы испытать на себе, что из себя представляет смена на границе. Я спросил начальника об агрессии со стороны людей по другую сторону границы. Спросил о том, каково это – когда в тебя бросают камни. А потом спросил буквально следующее:
– А вам не кажется, что все‑ таки с вашей стороны имела место чрезмерная реакция? Мальчик бросил в вас камень, а в ответ получил пулю?
В ту самую секунду, когда я произнес этот вопрос, пограничник схватил стеклянную пепельницу и бросился на стол, оттолкнув ногой стул позади себя. В одно мгновение он схватил меня за грудки, размахнулся с пепельницей в руке и остановился только тогда, когда она оказалась в сантиметре от моего лица. У него было багровое от гнева лицо, когда он выкрикнул:
– Ну а вы что, не дали бы сдачи?
– Я точно не выстрелил бы в вас, – ответил я.
И тогда уже подумал, не получу ли сейчас по лицу.
Он отпихнул меня обратно в кресло, поднял с пола стул и немедленно прогнал меня и моего фотографа Юджина из кабинета. Остыть у него так и не получилось. На самом деле я уверен, что мой вопрос его не удивил. Он пытался доказать свою точку зрения. А я – свою.
Прокручивая в памяти этот случай, я вспоминаю, что в тот момент думал о разном. Например, одна из мыслей звучала как «Ну все, я труп». Вторая касалась фотографа. Я думал: «Фотографируй как можно больше, Юджин. На вскрытии пригодится». Третьей мыслью в моей голове было окончание анекдота, который мы с детьми обожаем рассказывать друг другу: «Юнга, тащи мои коричневые штаны». Как‑ нибудь могу рассказать вам весь анекдот в частном порядке, но думаю, вы и сами догадаетесь, в чем там смысл.
|
|
|
Когда мы с Юджином вышли из кабинета, около него стояла группа других пограничников, которые все слышали. На их лицах красовалась ухмылка. Батяня только что проучил врага народа. Уходя, я кивнул им, делая вид, что такое со мной происходит постоянно, ничего особенного. Пытался изобразить мужика «с яйцами». А потом дошел до парковки и обнаружил, что запер ключи в машине.
Мне пришлось проглотить свою гордость, пойти обратно и робко попросить:
– Может быть, у кого‑ то из вас есть отмычка? Мне бы машину открыть.
Какое же слово вертится у меня на языке? Ах да. Это слово «унизительно».
Позволю себе повториться: обязательно задайте сложный вопрос. Если вы этого не сделаете, ложный нарратив, глянец, тщательно проработанный имидж останется на своем месте. Точно так же мы покупаем идиотские товары, выбираем некомпетентных политиков, ввязываемся в бессмысленные войны. Укрепление мифов не служит потребностям аудитории и не помогает докопаться до правды.
Предлагаю рассмотреть пример того, как вовремя заданный сложный вопрос может развенчать пустые обещания одной местной организации. В конце 1990‑ х годов Единый школьный округ Сан‑ Диего взял известного адвоката на позицию школьного инспектора. Странный выбор, ведь у него не было никакого опыта работы в образовании, но учебный округ был в таком плачевном состоянии, и все понимали, что системе нужен кто‑ то со стороны, чтобы расчистить весь бардак.
Вскоре после поступления на службу тот адвокат нанял заместителя и присвоил ему титул «главного по инструктажу». Заместитель явился из системы государственных школ Нью‑ Йорка, наш инспектор отзывался о нем как о мессии, призванном спасти школы. В актовом зале местной школы была собрана конференция с целью представить общественности этого нового оракула.
В те дни я работал фрилансером в газете The New York Times, и мне поручили поехать на пресс‑ конференцию и задать несколько вопросов. Не о школах в Сан‑ Диего, а о сложностях нового заминспектора со школьной системой Нью‑ Йорка, которую он покидал. Мне прислали несколько документов для ознакомления.
Потом я пришел на пресс‑ конференцию и начал слушать, как инспектор цветисто расписывает достижения своего заместителя в Нью‑ Йорке и предвкушает положительные изменения в системе школьного образования, которые непременно последуют за его назначением в Сан‑ Диего. Тем же самым занимались и другие члены школьных советов. Затем сам новоназначенный чиновник выступил с заявлением о том, как много он для нас собирается сделать – и в какие сжатые сроки. Настоящий вечер чествования получился. Никто не приводил никаких фактов, скорее все событие напоминало инсценировку поговорки «хайп умирает последним».
Местные СМИ мгновенно повелись и начали задавать вопросы, которые только больше разжигали этот священный огонь. Вопросы наподобие «Как скоро оценки школьников за контрольные улучшатся после того, как вы заступите на службу? ». Совершенно серьезно.
Я поднял руку.
– А в какой мере решение перебраться в Сан‑ Диего связано с проверками в Нью‑ Йорке, где вас обвинили в нарушении нравственных стандартов и дурном исполнении профессиональных обязанностей? – спросил я.
Глядя на мины чиновников Департамента образования и журналистов местных СМИ, можно было подумать, что я только что спустил штаны и наложил кучу на их праздничный торт.
– Никак не связано, – ответил заместитель инспектора с наигранной обидой. – Я здесь для того, чтобы исправить ситуацию в Сан‑ Диего.
Репортеры стали наперебой спрашивать, как он собирается всех нас спасти, а затем снова наступила моя очередь задавать вопрос.
– А расследование того, как вы использовали своих школьных подчиненных в качестве бесплатных маляров и нянек для ваших детей? Оно не повлияло на ваше желание переехать? – спросил я.
И заместитель, и его начальник притворялись удивленными и оскорбленными, но я уверен, они подозревали, что кто‑ то узнает о том, как он сбежал из Нью‑ Йорка под особым подозрением. Они должны были знать, что им грозит.
Помните самое важное: читатели и зрители заслуживают того, чтобы от их лица кто‑ то задавал подобные вопросы. Разве родителям и сообществу преподавателей Сан‑ Диего, людям, платящим ему зарплату и доверяющим своих детей, не обязательно знать, что этот чудо‑ человек на самом деле сбежал от проблем, которые сам себе создал на прошлом месте работы?
Когда пресс‑ конференция подошла к концу, я задержался в зале, дописал свои заметки и отправил несколько цитат редактору в Нью‑ Йорк. Выходя из здания, я заметил, что новый школьный инспектор и его заместитель ожидают меня на улице у выхода.
Первым заговорил старший по должности.
– Кто вы? – спросил он.
– Дин Нельсон из The New York Times, – ответил я.
– Ну конечно, – ответил инспектор, закатив глаза. – Разумеется, The New York Times может предположить только одно: что человек уедет из Нью‑ Йорк в Сан‑ Диего только в том случае, если захочет избежать скандала.
– А это так? – спросил я.
– Конечно нет, – ответил заместитель. И повторил обещания вернуть школам Сан‑ Диего былое величие.
Мы пожали друг другу руки и разошлись.
Сильные мира сего, особенно те, кто получает зарплату из средств налогоплательщиков, должны нести ответственность за свои действия, чего они часто не понимают. Но это понимает общество. И этого заслуживает.
|
|
|
