Сознание и контроль действия 7 глава

Известный русский психофизиолог Евгений Николаевич Соколов объяснил возникновение ориентировочной реакции отклонением пара­метров раздражителя (интенсивности, цвета, продолжительности, рит­мической структуры) от его нейронной модели (Соколов, 1958). Такая «нейронная модель стимула» выполняет роль обучаемого, или самонас­траивающегося, фильтра на входе в восходящую активирующую ретику­ лярную формацию (см. 2.4.3). По мере повторения стимуляции модель

³³ Считается, что комплекс психофизиологических изменений, характерный для ори­ентировочной реакции, обеспечивается одной из базовых систем эмоциональной регуля­ции поведения, в основном связанной с такими отрицательными эмоциями, как тревога и страх (Gray, 1987). Можно также предположить участие мотивационной системы поис-320    ка и предвосхищения подкрепления (система SEEKING — см. 9.4.3).

уточняется и все более эффективно блокирует доступ к ретикулярной формации, что ведет к угасанию ориентировочной реакции. Стимул, параметры которого отличаются от записанных в нейронной модели, не может быть отфильтрован, ретикулярная формация активируется, и возникает ориентировочная реакция, тем более выраженная, чем боль­ше степень отклонения.

Экспериментальные данные свидетельствуют об исключительном многообразии изменений, вызывающих ориентировочную реакцию. Среди них оказались не только сенсорные, но и семантические измене­ния, например, когда при последовательном предъявлении букв в алфа­витном порядке одна из них вдруг оказывалась явно не на месте. Возни­кающие в связи с этим вопросы живо напоминают дискуссию о ранней или поздней локализации фильтра в исследованиях внимания (см. 4.1.2). Существует также отличное от общепринятого, но вполне правдоподоб­ное мнение, согласно которому ориентировочная реакция возникает в основном в ответ на субъективно значимую информацию и при этом не угасает (Bernstein, 1979). В самом деле, ориентировочная реакция сохра­няется на повторные предъявления собственного имени, на слова, под­крепленные ударами электрического тока, и, скажем, на многократное возникновение одних и тех же, но потенциально опасных транспортных ситуаций (см. 3.3.2). Новизна, согласно этой точке зрения, имеет само­стоятельную биологическую значимость. Когда в ходе повторных предъявлений типичных психофизических раздражителей их новизна исчезает, а никакого другого особого значения у стимула не обнаружива­ется, то естественным образом угасает и ориентировочная реакция.

Не вдаваясь в теоретические споры о природе ориентировочной ре­акции, мы подробнее остановимся на современных исследованиях, ко­торые демонстрируют роль вызывающих непроизвольное внимание факторов новизны, неожиданности и необычности, на разных уровнях когнитивной организации поведения. Основная функция непроизволь­ного внимания состоит в мониторинге изменений окружения {«процес­ сы бдительности» — англ. vigilance или познеровское alerting — см. 4.3.3). Первый их этих примеров имеет отношение к наиболее быстрой зри­тельной реакции организма человека, называемой эффектом дистрак- тора. Вероятным субстратом этого эффекта является средний мозг (верхние бугры четверохолмия) — древнейшая структура, участвующая в переработке зрительной информации и регуляции движений глаз.

Если во время свободного обследования окружения или любого изоб­ражения, допустим, через 70 мс после начала одной из фиксаций в поле зрения в стороне от фиксируемой точки на короткое время внезапно возникает контрастное пятно («дистрактор»), то наши глаза реагируют на это событие несколько неожиданным образом. Вместо того, чтобы прервать текущую фиксацию и переориентироваться на внезапный раз­дражитель для его обследования, глаза просто замирают в актуальном

321

положении, так что средняя продолжительность фиксаций, во время которых предъявляется дистрактор, увеличивается по сравнению с кон­трольными условиями («без дистрактора») как минимум на 15—20%. Увеличение продолжительности фиксации означает задержку следующе­го саккадического скачка. Можно попытаться определить временные характеристики этого эффекта более точно, сравнив функции вероятно­стей возникновения саккады в зависимости от времени, прошедшего после начала фиксаций с дистрактором и без дистрактора. Результаты этих сравнений неизменно показывают, что эффект дистрактора макси­мально сказывается на поведении глаз уже через 90—100 мс после его появления (Pannasch et al., 2001)³⁴.

Эффект дистрактора обычно считается в нейрофизиологической ли­тературе оптомоторным рефлексом, замыкающимся на уровне среднего мозга. Это предположение было в последнее время поставлено под со­мнение экспериментами, доказывающими, что речь идет о простейшей форме ориентировочной реакции. Эти эксперименты показали, что для возникновения подобного эффекта дистрактор вполне может быть слу­ховым или тактильным, а не зрительным. Далее, оказалось, что этот эф­фект обнаруживает постепенное угасание (привыкание) при повторных предъявлениях и восстанавливается, как только изменяются параметры дистрактора. Эта адаптивность весьма любопытна, так как ее трудно было бы ожидать от столь раннего уровня обработки. Поэтому значение имеют новые электрофизиологические данные, доказывающие, что речь идет именно о субкортикальных процессах: самые быстрые компоненты кортикальных вызванных потенциалов в ответ на дистрактор регистри­руются уже после того, как возникают описанные изменения в поведе­нии глаз (Marx, Pannasch & Velichkovsky, 2003).

С мониторингом отклонений от привычного течения событий или от ожидаемого вида объектов связывают и ряд других эффектов, возни­кающих на значительно более высоком уровне, безусловно, вовлекаю­щем кортикальные процессы. В исследованиях зрительного поиска хо­рошо известен феномен асимметрии поиска. Так, мы быстрее находим перевернутую вверх ногами цифру в нормально ориентированных циф­рах по сравнению с нормально ориентированной цифрой среди перевер­нутых. Необычное действительно «бросается в глаза»: в случае дистрак-торов это отвлекает, в случае целевых объектов помогает задаче поиска³⁵.

³⁴ Надо сказать, что такие времена реакции совершенно нетипичны для человека.
Простейшая двигательная реакция на зрительный раздражитель требует не менее 180 мс,
акустический сигнал — примерно на 40 мс меньше Поведенческие ответы порядка 100
мс характерны скорее для значительно более простых организмов, например, насекомых,
к которым относится мировой чемпион по скорости реакции богомол. Тормозящий мо­
торику эффект неожиданного зрительного изменения используется многими видами ба­
бочек, которые, демонстрируя в ситуации опасности пестрый узор крыльев, успевают
психологически обездвижить преследователя и улететь (Schienoff, 1985).

³⁵ Кроме того, практически всегда значительно легче найти «то, что есть», чем «то,
чего нет». Например, нам легче обнаружить букву «Q» по отличающему ее хвостику среди

322   множества «О», чем, наоборот, найти «О» среди «Q».

Рис. 4.16. Асимметричный поиск, зависящий от знакомости дистракторов и целевых букв

Интересно, что предвнимательная обработка опирается здесь на цифры, а не на элементарные признаки (см. 4.2.3). Влияние обучения можно проиллюстрировать с помощью следующего примера. Для русскоязыч­ных читателей и без того более сложный поиск двух отличающихся по ориентации букв латинского алфавита на рис. 4.16Б по сравнению с 4.16А будет дополнительно осложнен высокой степенью знакомости и «нормальной ориентацией» элемента «И». Аналогичные эффекты могут возникать и при использовании сложного невербального материала, на­пример, фотографий лиц или изображений животных.

Одним из самых увлекательных разделов современной экспери­ментальной психологии является уже упоминавшийся феномен слепо­ ты к изменению (см. 3.3.3). На самом деле, речь идет о гетерогенной группе феноменов, известных под этим общим названием. На рис. 4.17 показан один из методический приемов (методика фликера), применя­емый для создания слепоты к изменению. Здесь иногда можно чрезвы­чайно долго смотреть на две сменяющие друг друга картинки и не заме­чать их различия. Несмотря на интенсивные исследования, начавшиеся примерно в середине 1990-х годов, единое теоретическое объяснение этих феноменов до сих пор отсутствует (Simons & Rensink, 2005). Вы­раженная нечувствительность к изменениям объектов и сцен, которые, казалось бы, должны вызывать всплеск непроизвольного внимания, на­блюдается в следующих условиях:

1) изменения происходят на фоне других, обычно более глобаль­ных изменений, таких как включение и выключение изображения, саккадические скачки, моргания, движение объектов или синхронизиро­ванное с искомыми изменениями появление посторонних раздражите­лей — дистракторов;

2) изменения происходят в сценах, включающих более 3—4 объек­тов, поскольку эта величина (а не «магическое число» Миллера — см.

323

 

Рис. 4.17. Методика фликера, широко используемая в исследованиях слепоты к изме­нению

324

2.1.3) лимитирует объем зрительных компонентов рабочей памяти (см. 5.2.3);

3) изменения происходят одновременно с выполнением задачи,
требующей высокой концентрации внимания и/или участия высоких
уровней обработки, прежде всего процессов коммуникации с другими
людьми;

4) изменения иррелевантны по отношению к содержанию выпол­
няемой задачи;

5) некоторые из примеров «слепоты к изменению» используют при­
ем постепенного введения изменений — если они происходят достаточ­
но градуально, то не замечаются нами, в особенности когда одновремен­
но реализуется и, по меньшей мере, одно из предыдущих условий

Просмотр этого списка показывает, что слепота к некоторому из­менению часто возникает в условиях, когда мы либо не можем, либо, в известном смысле, не хотим обратить на него внимание. В условиях 1) и 2) это сделать крайне трудно, так как каждое глобальное зрительное событие (даже столь естественное, как саккадический скачок или мор­гание — см 3.1.1) заново запускает процессы «амбьентной», про­странственной ориентировки, не совместимые с одновременной внима­тельной идентификацией локальных событий. Методика фликера, очевидно, использует именно эти механизмы. В условиях 3) и 4) мы ре­шаем другие задачи и, следовательно, игнорируем или подавляем ирре-левантную информацию. К этой группе относятся яркие примеры не­внимания, описанные в развитие классической работы Найссера и Беклина по селективному смотрению (см. 4.2.1). Например, когда в та­ких экспериментах во время показа спортивных игр — отслеживаемой и иррелевантной — экран пересекала дама с зонтиком (или в одном из ва­риантов экспериментатор, переодетый гориллой!), это нелепое событие

в самом центре поля зрения обычно не замечалось испытуемыми³⁶. На­конец, условие 5) просто отражает сдвиги порогов детекции изменений. Медленные изменения перестают быть стимулом для непроизвольного внимания и должны отслеживаться произвольно, в режиме выполнения самостоятельной сознательной задачи (Saiki, 2002).

В последние годы было проведено несколько демонстраций слепо­ты на изменения в реальных условиях (Simons & Levin, 1998). В одной из них участвующий в эксперименте психолог с картой города в руках ос­танавливал случайного прохожего и задавал ему вопрос о том, как он может пройти к определенному зданию. Пока прохожий определялся с ответом, двое фиктивных рабочих проносили между прохожим и задав­шим вопрос деревянную панель, за которой происходила замена спро­сившего на другого участника эксперимента, так что, когда панель про­носилась, перед прохожим стоял уже другой человек. Примерно в 40% случаев эта подмена не замечалась (надо сказать, впрочем, что ни пол, ни возраст, ни общий вид в таких опытах не менялись). Эти наблюдения иллюстрируют не только особенности нашего восприятия, но и особую когнитивную сложность коммуникативных задач. Не случайно воры-карманники часто стараются вовлечь свою жертву в процесс общения, во время которого подельник обследует карманы. Характерно, что и здесь последующие попытки опознать участников эпизода часто оказы­ваются малоуспешными. Другой известный пример — общение при уп­равлении автомобилем. В отличие от разговора с попутчиком, темп и характер которого зависят от обстановки на дороге, разговор по телефо­ну навязывает водителю свой ритм, в результате чего вероятность ава­рии возрастает в несколько раз.

Начав рассмотрение непроизвольного внимания с простейших эво­люционных механизмов, мы приблизились к процессам, связанным с семантикой (значением) и прагматикой (смыслом — см. 7.1.2) ситуации. Хотя появление структур, аналогичных среднему мозгу, и префронталь-ной коры разделяют миллионы лет эволюции, принцип остается тот же — внимание привлекает все новое, необычное и неожиданное. Мы уже упоминали в предыдущей главе (см. 3 3.3), что варьирование реле­вантности событий в традиционных экспериментах на слепоту к изме­нениям позволяет практически полностью снимать эти эффекты (Vfelichkovsky et al., 2002a). Здесь особенно сильно выступает роль эксперт­ных знаний, так как лишь тот, кто знает, что релевантно, а что нет, спосо­бен использовать подобную семантическую информацию. Эксперты в определенных областях более чувствительны к изменению переменных,

³⁶ Как показывают новые исследования, речь идет, по-видимому, все-таки о подавле­
нии иррелевантнои информации — полнота «счепоты» к таким дополнительным измене­
ниям тем выше, чем более они похожи на мешающую решению задачи цепочку событий
(Most et al, 2001)                                                                                                                                325

меняющих смысл ситуации (см. 8.3.4). Надо сказать, что в случае высших когнитивных механизмов непроизвольное внимание может выступать и в метакогнитивной функции — неожиданный вывод или новое, только что пришедшее в голову сравнение способны приковать наше внимание значительно более прочно, чем появление в поле зрения дамы с зонтиком.

При столь важной роли внимания в структурировании деятельно­сти человека совсем не удивительно существование мощных и бурно развивающихся технологий, использующих непроизвольное внимание. Этой цели служат современные средства рекламы и компьютерной пре­зентации данных, а также театральные и кинематографические приемы подсвечивания, ритмического движения, группировки, музыкального сопровождения. Древние интеллектуальные технологии риторики и по­ этики представляют собой приемы повышения выразительности уст­ной и письменной речи, что достигается с помощью необычных и яр­ких сравнений, введения ритмической структуры или постановки вопроса к аудитории, на который тут же дается заранее подготовленный ответ («риторический вопрос»).

Для невербальных технологий коммуникативного воздействия — иконописи, рекламы и типичных для эпохи массовых войн плакатов жанра «Ты записался добровольцем?» — характерно использование приема преследующего взгляда³⁷. Действительно, как мы видели выше (см. 3.4.4), уже в конце первого месяца жизни глаза становятся особен­но привлекательным стимулом нашего окружения. Нейрофизиологи­ческие исследования выявляют существование нейронов, чувствитель­ных к: положению зрачка в схеме лица. Эти нейроны локализованы в передних височных долях коры и в расположенной непосредственно под ними миндалине (амигдале), участвующей в переработке эмоциональной информации (см. 5.3.2). Высокая чувствительность к направлению взгляда другого человека, особенно в сочетании с движениями его рук, позволяет поддерживать состояния совместного внимания (joint attention) по отношению к одним и тем же предметам непосредственного окру­жения³⁸. Внутри состояний совместного внимания и развиваются пер­воначально речевые и социальные компетентности ребенка (Tomasello, 1999b). Поэтому они представляют собой непроизвольную основу раз­вития произвольно контролируемых форм активности.

¹⁷ Психофизические основания, делающие возможным возникновение эффекта «пре­следующего взгляда» в случае изображений на плоскости, обсуждаются в работе Кёнде-ринка и ван Дорн (Koenderink & van Doom, 2003).

⁵⁸ Сочетание направленности взгляда и движений руки исключительно успешно исполь­зуется иллюзионистами для демонстрации волшебных исчезновений и превращений пред­метов (Tatler & Kuhn, in press). Оно же может использоваться в качестве средства отвлече-326   ния внимания противника в спорте.

4.4.2 Произвольное внимание и контроль действия

Курт Левин (Lewin, 1926/2001) предложил рассматривать сознательные намерения (интенции) и обусловленные ими произвольные действия как квазипотребности — напряженные системы, аналогичные мотивам деятельности, но возникающие на относительно короткое время и включающие в себя ситуативные, «полевые» влияния. Подобно настоя­щим потребностям, квазипотребности сенсибилизируют наши восприя­тие и мышление по отношению к релевантным аспектам ситуации. Ко­ординационная структура действия (которая, по нашему мнению, и есть внимание — см. 4.1.1) обычно удерживает динамический баланс эндо­генных и экзогенных влияний вплоть до достижения удовлетворитель­ного результата и исчезновения квазипотребности. Это описание отра­жает, быть может, наиболее фундаментальную дилемму организации поведения: продолжать ли попытки достижения поставленной цели или же сменить цель и выполняемое действие с учетом изменившихся об­стоятельств (Goschke, 2002).

Как мы только что видели при обсуждении непроизвольного вни­мания, этот баланс может временно сдвигаться в направлении домини­рования ситуативных факторов. Один из разделов прикладной психоло­гии занимается описанием и классификацией повседневных сбоев в выполнении запланированных действий — вошел в комнату, чтобы най­ти книгу, а оказался у телевизора; хотел снять деньги в банкомате, но по­чему-то начал набирать на клавиатуре привычный номер телефона и т.д. Как правило, во всех этих случаях можно найти комбинацию факторов, ослабляющих произвольное внимание, и наличие ситуации, побуждаю­щей нас привычно делать нечто иное. Произвольный контроль ослабля­ется в состояниях утомления и стресса, а также под влиянием фармако­логических веществ. Такой сдвиг принимает постоянный характер при нарушениях работы фронтальных отделов мозга. Пожалуй, самым дра­матическим проявлением таких нарушений является эффект «расторма-живания» привычных схем предметных действий — пациентка с пора­жением лобных долей, увидев на столе врача спицы, берет их и без всякого повода начинает вязать, не будучи способной прервать дей­ствие. Эта клиническая разновидность полевого поведения называется синдромом утилитарного поведения (Lhermitte, 1983).

Связь лобных долей с контролем поведения известна в неврологии и нейропсихологии, по крайней мере, со второй половины 19-го века, ког­да был подробно описан случай Финеаса Гейджа — бригадира строите­лей железной дороги, которому при случайном взрыве вылетевший из шурфа лом разрушил обе лобные доли. Современники были поражены, что, несмотря на массивные разрушения префронтальной коры, созна­ние и все основные познавательные функции Гейджа, такие как вос­приятие, память и речь, остались сохранными. Однако он явно перестал в должной мере контролировать свое поведение и мышление, которые

стали импульсивными и во все возрастающей степени асоциальными — изменилась сама личность Гейджа. Опираясь на нейропсихологический материал двух мировых войн, А.Р. Лурия описал так называемый лобный синдром, в состав основных симптомов которого входят дезорганизация стратегического и оперативного планирования деятельности, неспособ­ность пациента подчинить движения выражаемым в речи намерениям, неустойчивость внимания, а также неспособность переключиться на ре­шение новой задачи, замену рациональных, целесообразных действий «эхопрактическим» повторением движений и инерционных стереоти­пов. В современной нейропсихологии продолжаются споры о том, суще­ствует ли на самом деле некоторый единый лобный синдром. Сегодня в этом контексте чаще всего используется несколько громоздкий термин дезэкзекутивный синдром (см. 5.2.3, 8.1.1 и 9.4.3).

Неоднородна уже анатомическая структура фронтальных долей. Занимая у человека не менее трети всего объема коры, они разделяются на несколько отделов. Наиболее задние, примыкающие к продольной (разделяющей левое и правое полушария) борозде отделы выполняют моторные функции. Далее в переднем направлении следуют премотор-ная кора, включающая, среди прочего, зону Брока (одна из важнейших речевых зон, обычно локализованная в левом полушарии — см. 7.1.1), фронтальные глазодвигательные поля и дополнительные моторные поля. Собственно префронтальная кора в свою очередь разделяется на дорзола-теральную, вентролатеральную и медиобазалъную кору, причем в составе последней иногда выделяют орбитофронтальную кору и фронтополярную кору — наиболее выдвинутый вперед участок мозга.

Фронтальные доли не вполне симметричны: премоторные отделы левого полушария, участвующие в регуляции речи (зона Брока), об­ширнее правых. Одновременно на последнем этапе эволюции — в ант­ ропогенезе — происходит ускоренное развитие правых фронтополярных отделов мозга. Фронтальные отделы связаны практически со всеми ос­новными структурами коры и подкорковых образований, включая ба-зальные ганглии, таламус и средний мозг. Эти связи относятся к числу наиболее поздно развивающихся в онтогенезе — они частично устанав­ливаются только к четырем годам, а их полное оформление продолжа­ется, как минимум, до окончания подросткового возраста (см. 2.4.4 и 9.4.2). К фронтальным долям (ее медиобазальным отделам) непосред­ственно примыкают структуры передней поясной извилины (anterior cingulate cortex), образующие с ними единую функциональную систему (см. 4.3.3).

Большинство нейропсихологических моделей подчеркивают ско­рее поведенческие аспекты выпадения функций фронтальных отделов мозга. Для А. Р. Лурия и его прямых последователей с лобными долями были связаны прежде всего планирование, регуляция и контроль теку­щей деятельности. В последние годы получены многочисленные дан- 328

ные, свидетельствующие о ведущей роли префронтальной коры в пре­образованиях и интеграции знаний (см. 5.3.3, 7.4.2 и 8.2.1). Согласно обсуждаемой ниже теории Д. Нормана и Т. Шаллиса (Norman & Shallice, 1987), префронтальные структуры являются субстратом системы внима­тельного контроля. Одним из источников данных для модели служат всевозможные ляпсусы — ошибочные действия, часто возникающие при внезапных прерываниях текущей деятельности, таких как телефон­ные звонки. Когда внимание отвлекается, то резко усиливается вероят­ность того, что действие начнет протекать по некоторому привычному, накатанному руслу. Совершенно очевидно, что произвольное внимание представляет собой атрибут процессов контроля, необходимых для пре­одоления автоматических тенденций выполнения привычного, хорошо заученного действия (см. 4.3.1 и 5.1.3).

Неоднородность выполняемых лобными долями функций затруд­няет нахождение для них «общего знаменателя». Эти функции выявля­ются с помощью различных методов, причем наряду с нейропсихологи-ческим анализом отдельных случаев в последние годы все большую роль начинают играть данные нейровизуализации — трехмерного мозгового картирования, проводимого в процессе решения задач здоровыми ис­пытуемыми. Мы кратко остановимся на основных группах выявляемых таким образом функций (см. 8.1.1 и 9.4.3). Первая группа связана с при­ нятием решений и со сменой задачи. Именно в этом отношении пациен­ты часто не способны выйти за рамки заданной ранее установки, что проявляется как в трудностях инициации нового действия, так и в не­способности остановить старое. Патологическое повторение отдельных действий и мыслей — персеверация — характерный признак этих нару­шений. Данные мозгового картирования в задачах принятия решения и при смене задачи говорят о ведущей роли левых префронтальных струк­тур и правой фронтополярной коры.

Вторая группа функций по своей направленности в известном смысле противоположна первой, так как они препятствуют смене за­дачи. Для подобного длительного удержания внимания, по-видимому, существенны дорзолатеральные отделы правого полушария и медиоба-зальные структуры фронтальной коры (Brass et al., 2005). Многие опе­раторские задачи инженерной психологии, такие как обнаружение око­лопороговых и редких сигналов (задачи на «бдительность»), относятся к этой категории (см. 2.1.2). Поражение дорзолатеральной коры обус­лавливает картину крайней лабильности и отвлекаемое™ «лобных» па­циентов. Можно сделать вывод, что контроль действия есть динамичес­кий баланс — состояние левиновской «квазипотребности» — тенденций сохранения и смены задачи. Разумеется, в установлении и изменении отмененного баланса принимают участие и другие группы механизмов мозга, прежде всего, связанные с речью (зона Брока и расположенные спереди от нее структуры левой профронтальной коры), а также эмоци-

329

ями и мотивацией (медиобазальные отделы фронтальных долей, лимби-ческая система)³⁹.

В 1980-х годах было предложено несколько теоретических описа­ний процессов контроля действия. Наиболее известной стала модель произвольного и автоматического контроля, которую разработали До­нальд Норман и английский нейропсихолог Тим Шаллис (Norman & Shallice, 1986). Модель дает несколько более дифференцированное опи­сание процессов контроля, чем это было типично для двухуровневых моделей, рассмотренных нами в предыдущем разделе (см. 4.3.3). Авто­ры постулируют три уровня функционирования модели. Высший уро­вень образуют процессы произвольного (сознательного) контроля, осуществляемые системой «внимательного руководства» {supervisory attentional system). На втором уровне находятся полуавтоматические, обычно не осознаваемые процессы, функция которых состоит в уста­новлении приоритетов (contention scheduling) и разрешении локальных конфликтов между процедурами третьего уровня. Этот последний уро­вень связан с процессами полностью автоматической обработки, кото­рые разворачиваются под контролем хранящихся в памяти схем при­вычных действий.

Несколько загадочная система внимательного (произвольного) руко­водства, которая образует центральный элемент данной модели, может быть охарактеризована с помощью следующего перечня условий дея­тельности, требующих ее непременного участия:

1) выполняемое действие включает этапы принятия решения и пла­
нирования;

2) в процессе решения возникают непредвиденные трудности;

3) процессы решения являются новыми или плохо выученными;

4) задача представляется сложной или даже опасной;

5) решение предполагает преодоление очень сильного привычного
ответа.

Если произвольный контроль нарушен, модель предсказывает пере­ход контроля к схемам привычных предметных (утилитарных, эхопрак-тических) действий — как это часто и наблюдается при поражениях лобных долей. Усилия последних лет были направлены на проверку нейрофизиологической реальности этой системы. В частности, было ус­тановлено существование нескольких подсистем, взаимодействующих между собой при решении тех или иных задач. Например, по мнению

³⁹ Поддержание длительного (sustained) внимания — в течение времени, выходящего за рамки оперативного контроля действия, — является областью исследований, которая относится скорее к сфере психологии мотивации, личности и саморегуляции деятельно­сти. Соответственно, решение таких задач оказывается тесно связанным с индивидуаль­ными психофизиологическими характеристиками. Примерами могут служить традици­онные операторские задачам на бдительное отслеживание некоторого критического сиг­нала (см. 1.2.2), а также процессы решения научных проблем, которые могут растяги-330   ваться на десятилетия (см. 8.3.2).

канадского исследователя Дональда Стасса (Стасс, 2003), левая пре-фронтальная кора, по-видимому, участвует в сдвигах критериев выбора ответа — в смысле теории обнаружения сигнала (см. 2.1.2), а дорзолате-ральные участки правой префронтальной определяют релевантность той или иной информации, то есть то, что вообще становится для нас «сиг­налом», а что «шумом». Таким образом, различные подсистемы пре-фронтальных областей представляют собой не автономные модули, а компоненты некоторого единого механизма. Несмотря на эти уточне­ния, в теоретическом отношении система «внимательного руководства» продолжает оставаться подозрительно похожей на гомункулуса (см. 2.1.3). Мы подробнее остановимся на этой проблеме при обсуждении другой похожей структурной единицы — блока «центрального исполни­теля» современных моделей рабочей памяти (см. 5.2.3) и при анализе общей организации когнитивно-аффективных механизмов (см. 9.4.3).

Предыдущая15161718192021222324252627282930Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: