Политики «сдерживания»: Корейская война 7 глава

«Существует определенное различие подходов к проблеме Суэцкого канала. Это различие покоится на вещах довольно фундаментального характера. В определенных районах три нации воедино связаны договорами, скажем, в границах действия Атлан­тического пакта... Там все трое... выступают воедино.

Другие проблемы связаны с другими районами и имеют то или иное отношение к так называемой проблеме колониализма. В связи с этими проблемами Соединенные Штаты играют несколько отличную, независимую роль»²³.

Правовая интерпретация Даллеса, однако, приобрела особую юридическую силу в будущем, когда все развернулось шиворот-навыворот. Ибо союзники Америки вос­пользовались именно этой аргументацией, когда Америке потребовалась их поддержка во Вьетнаме и в прочих так называемых «внедоговорных районах». Так, например, во время войны на Ближнем Востоке 1973 года европейские союзники Америки запрети­ли ей прокладку воздушного моста в Израиль над их территориями, перевернув наиз­нанку суэцкий сценарий. С той поры именно американские союзники отказывались распространять свои обязательства по НАТО за пределы четко очерченных границ этого договора. Ибо Великобританию и Францию в 1956 году буквально взбесила не только и не столько чисто правовая интерпретация ситуации Даллесом, сколько его подчеркнутый намек на то, что на Ближнем и Среднем Востоке Соединенные Штаты определяют для себя жизненно важные интересы совершенно иным способом, чем их европейские союзники.

Как особо наглую выходку это воспринял Лондон, ибо всего лишь за день до пресс-конференции Даллеса Идеи телеграфировал Эйзенхауэру, что речь идет уже не о Насере, но о Советском Союзе:

«Мы про себя уже не сомневаемся в том, что Насер, нравится ему это или нет, на самом деле в настоящее время находится в руках русских, так же как Муссолини на­ходился в руках Гитлера. Было бы столь же неэффективным выказать свою слабость Насеру, с тем чтобы привлечь его на свою сторону, как если бы такая слабость была выказана Муссолини» ⁴.

Для Идена заявление Даллеса означало, что Соединенные Штаты не согласны с его основополагающим заявлением относительно того, что истинная угроза Египту проистекает из Советского Союза. Он хотел поставить египетский вопрос в рамки теории «сдерживания», а Даллес, похоже, списал все дело в разряд колониальных споров, которых Соединенные Штаты, желая сохранить имидж моральной незапят­нанности, якобы знать не знали.

Трудно поверить, чтобы Даллес не отдавал себе отчета в том, какую он ведет опас­ную игру. Хотя он и действовал, словно верил, будто американская публика лучше всего воспримет возвышенные, самоуверенно-морализаторские проповеди, но он ведь обладал обширным практическим опытом. Даллес так потом и не объяснил, чем ру­ководствовался во время Суэцкого кризиса. Допустимо, однако, что он тогда разрывался между двумя противоречившими друг другу побудительными мотивами. С уче­том его отношения к коммунизму, Даллес, по всей вероятности, соглашался с анали­зом Идена и Молле относительно опасности советского проникновения на Ближний и Средний Восток. Возможно, этим объясняется сходство его интерпретации мотивов поведения Насера с иденовской, а также резкость его отказа в отношении Асуанской высотной плотины, резкость, которая удивила даже британский кабинет (в целом предупрежденный об этом шаге).

Но одновременно Даллес являлся государственным секретарем у президента, кото­рый был до такой степени страстным противником войны, каким может быть только опытный военный. Эйзенхауэра не интересовали нюансы баланса сил: даже если на Ближнем и Среднем Востоке в долгосрочном плане и существовала опасность для глобального равновесия, то Эйзенхауэр полагал, что Америка достаточно сильна, что­бы отразить ее на более позднем этапе, причем задолго до того, как встанет вопрос выживания. Для Эйзенхауэра Суэцкий кризис был не настолько угрожающим, чтобы удостоиться применения силы. Независимо от доброй улыбки на его лице, Эйзенхау­эр был весьма сильной личностью и не слишком приятной в общении для тех, кто ему противоречил.

Как заявил однажды Дин Ачесон, эффективность действий государственного сек­ретаря зависит от того, знает ли он, кто такой его президент. Даллес, безусловно, знал, а вот Идеи и Молле, полагавшие, что Эйзенхауэр всего лишь номинальная фи­гура с приятной внешностью, не знали. Они предпочли не обратить внимания на на­меки, содержавшиеся в письме Эйзенхауэра Идену от 2 сентября относительно кон­ференции по вопросам морского судоходства, где он еще раз предупреждал в отношении применения силы:

«...Народы Ближнего Востока и Северной Африки, а в определенной степени и всей Азии, и всей Африки консолидируются против Запада в такой степени, что, как я опасаюсь, этого нельзя будет преодолеть не только в течение жизни одного поколе­ния, но и в продолжение целого столетия, особенно если не забывать об умении рус­ских вносить смуту».

Даллес оказался между решительным Эйзенхауэром и рассерженной группой евро­пейских союзников. Идеи и Молле перешли ту грань, когда отступление было еще возможно, и их бесило несоответствие между твердостью постановки Даллесом задач и постоянным отказом от средств практического их достижения. Они так и не поня­ли, до какой степени Эйзенхауэр был убежденным противником применения силы и до какой степени решающей была его точка зрения. Для Даллеса пропасть между его союзниками и Насером представляла меньшую проблему, чем пропасть между прези­дентом и его личными друзьями в Европе. Он делал ставку на собственную одарен­ность и ловкость, чтобы маскировать эту пропасть, в надежде на то, что время может изменить точку зрения либо их, либо Эйзенхауэра, а то и вынудит Насера совершить какую-то ошибку, и эта ошибка разрешит дилемму. А в итоге — Даллес вынудил Францию и Великобританию рискнуть всем.

Дилемма даллесовской тактики нашла свое полное отражение в вопросе одного из журналистов на пресс-конференции 13 сентября: «Господин секретарь, коль скоро Соединенные Штаты объявили заранее, что не будут применять силу, и коль скоро Советский Союз оказывает пропагандистскую поддержку Египту, не отдает ли это ко­зырные карты в руки Насеру?» И хотя Даллес дал туманный ответ, будто бы победу одержит моральная сила, вопрос попал прямо в точку.

Растущие расхождения между демократическими странами заставили Кремль под­нять ставки. Потрясши Вашингтон, он заменил западную помощь в деле сооружения Асуанской плотины своей собственной и увеличил объемы поставок оружия на Ближний Восток. Неистовствующий Хрущев заявил югославскому послу: «Не забы­вайте, что, если начнется война, мы будем всемерно поддерживать Египет. Если бы ко мне пришел мой сын и сказал, что собирается добровольцем сражаться в Египте, я бы сам одобрил его решение» ⁷.

После пресс-конференции Даллеса 2 октября, когда тот вторично исключил при­менение силы, отчаявшиеся Великобритания и Франция решились действовать само­стоятельно. До начала британско-французской военной интервенции оставалось лишь несколько тактических шагов. Одним из них было окончательное обращение к Орга­низации Объединенных Наций, сыгравшей во всем этом весьма странную роль. По­началу Великобритания и Франция, полагаясь на американскую поддержку, решили вообще не привлекать к этому делу Организацию Объединенных Наций, опасаясь со­лидарности группы неприсоединившихся стран с Египтом. Когда же дипломатические расхождения достигли предела, Франция и Великобритания все же обратились к Ор­ганизации Объединенных Наций. Это было нечто вроде последнего отчаянного жеста, долженствующего продемонстрировать: из-за беспомощности международной органи­зации у них не остается иного выбора, кроме как действовать самостоятельно. Таким образом, Организация Объединенных Наций, призванная разрешать международные споры, превращалась в последний барьер, через который следует перескочить, прежде чем прибегнуть к силе, и даже в своего рода оправдание для подобного шага.

Неожиданно и на сравнительно короткий срок Организация Объединенных Наций оказалась на высоте положения. Частные консультации с египетским, британским и французским министрами иностранных дел привели к договоренности по шести принципам, которые были весьма близки к мнению большинства на конференции по вопросам морского судоходства. Были учреждены египетский оперативный совет управляющих и надзорный совет пользователей каналом. Споры между двумя совета­ми подлежали разрешению посредством арбитража. Эйзенхауэр был в восторге, когда он выступил перед телезрителями 12 октября:

«У меня есть новость. У меня, как мне кажется, есть самая лучшая на сегодня для Америки новость.

Ход урегулирования Суэцкого спора сегодня днем в Организации Объединенных Наций оказался в высшей степени удачен. Египет, Британия и Франция встретились друг с другом в лице своих министров иностранных дел и договорились о совокуп­ности принципов, на основе которых вести переговоры; и, похоже, дело обстоит так, что теперь очень крупный кризис остался у нас за спиной».

Хотя Эйзенхауэр и не сказал прямо: «Вот-вот настанет мир», — но радость, вы­званная его заявлением, все равно оказалась преждевременной. На следующий же ве­чер, 13 октября, когда от Совета Безопасности ожидалось подтверждение «шести принципов», произошел неприятный сюрприз. Двумя отдельными этапами голосования принципы были одобрены единогласно, но меры по их воплощению в жизнь бы­ли забаллотированы Советским Союзом, наложившим вето.

«Шесть принципов» были последним шансом урегулирования кризиса мирным пу­тем. Американское давление на Египет могло бы побудить эту страну обратиться к Советскому Союзу, чтобы тот снял свое вето, если, конечно, предположить, что вето возникло не в результате предварительного сговора этих стран. Затем, конечно, следо­вало ожидать американского давления на Советский Союз — предупреждения, что в случае прямого противостояния Соединенные Штаты выступят на стороне своих со­юзников. И это, возможно, удержало бы Советский Союз от приверженности нало­женному им вето. Но Соединенные Штаты преисполнились решимости как сохранить дружбу со своими союзниками, так и одновременно не закрывать пути к сближению с группой неприсоединившихся стран. Попытка Америки силком свести воедино само­стоятельные, не связанные друг с другом направления политики сделала войну неиз­бежной.

Идеи и Молле соглашались с каждой из формул, предложенных для того, чтобы избежать войны: с конференцией по вопросам мореплавания и судоходства, с учреж­дением ассоциации пользователей канала, а теперь и с «шестью принципами». В каж­дом отдельном случае начало было многообещающим; Америке ни разу не приходи­лось использовать свое дипломатическое влияние для того, чтобы открыть дорогу разработанным Даллесом или согласованным с ним предложениям. Но даже несмотря на то, что у Великобритании и Франции было множество вполне понятных причин прибегнуть к войне, они возложили на себя фатально тяжкое бремя тем, что разрабо­тали в качестве предлога очевидную до смешного стратагему. Разработанная Франци­ей схема требовала, чтобы Израиль вторгся в Египет и стал продвигаться к Суэцкому каналу, а затем Великобритания и Франция стали бы настаивать на том, чтобы во имя свободы судоходства как Египет, так и Израиль отошли бы на десять миль от ка­нала. В случае отказа Египта, который заранее имелся в виду, Великобритания и Франция оккупировали бы зону канала. Что бы предпринималось потом, остается не­ясным. План следовало пустить в ход за неделю до президентских выборов в Америке.

От этого замысловатого плана проиграли все. Во-первых, он абсолютно не вязался с дипломатией, проводимой с момента захвата Насером Суэцкого канала, ибо целью ее было установление какого-то подобия международного контроля над каналом. А поскольку все предлагавшиеся международные гарантии свободы навигации были от­вергнуты, то следующим логическим шагом напрашивалось введение в действие Ве­ликобританией и Францией одного из этих отвергнутых планов при помощи силы. И хотя, без сомнения, их односторонние действия встретились бы с широчайшим их неприятием, они, по крайней мере, были бы понятны в свете предшествующей ди­пломатической деятельности. В противоположность этому реальный, предпринятый Францией и Англией маневр был чересчур прозрачен и чересчур циничен.

Каждому из партнеров было бы лучше, если бы они добивались своих целей неза­висимо друг от друга. Великобритания и Франция поставили под сомнение свои пре­тензии на статус великих держав, поскольку получилось, будто им не обойтись без помощи Израиля, чтобы приняться за Египет. Израиль утратил моральное преимуще­ство, обретенное из-за отказа соседа обсуждать установление мира, тем, что позволил использовать себя как орудие колониализма. Позиция Великобритании в Иордании и Ираке, ключевых своих бастионах на Среднем Востоке, была ослаблена. Эйзенхауэр был глубоко оскорблен маневром, который явно увязывался с его предполагаемым нежеланием делать избирателей-евреев своими антагонистами в последнюю неделю предвыборной кампании. Требуется особенное умение, чтобы найти такой внешне­политический ход, который вбирал бы в себя недостатки каждого возможного курса, или создать такую коалицию, которая бы делала каждого из ее членов слабее. Вели­кобритания, Франция и Израиль ухитрились в этом преуспеть.

Явно не обращая внимания на ожидающее их международное возмущение, Велико­британия и Франция усугубили свои политические проблемы тем, что избрали для се­бя изощренную военную стратегию, внешне выглядевшую как преднамеренное про­медление. 29 октября Израиль вторгся на Синай. 30 октября Великобритания и Франция потребовали, чтобы обе стороны отошли от канала, которого израильские войска еще не достигли. 31 октября Великобритания и Франция объявили, что введут свои сухопутные силы. И все же британские и французские войска высадились в Егип­те только через четыре дня, причем так и не выполнили поставленную им перед ними задачу захватить канал за те несколько дней, что они находились на этой территории.

Зато никто не рассчитывал, что Америку вдруг охватит праведное негодование. 30 октября, через сутки после исходного выступления Израиля, Соединенные Штаты поставили на голосование в Совете Безопасности жесткую резолюцию, требующую от израильских вооруженных сил «немедленно отойти... за установленные линии пере­мирия». Не было предъявлено требования осудить подстрекаемый Египтом терро­ризм или незаконную арабскую блокаду Акабского залива. Когда Великобритания и Франция вступили в конфликт 31 октября, Эйзенхауэр накинулся и на них в своем телевизионном обращении в тот же день:

«Точно так же, как самоочевидное право любой из этих наций — принятие по­добных решений и совершение подобных действий, наше право — если это продикто­вано нашим об этом суждением — с ними не соглашаться. Мы полагаем, что эти дей­ствия предприняты ошибочно. Ибо мы не принимаем использования силы в качестве мудрого и надлежащего способа урегулирования международных споров».

Столь абсолютный отказ от применения силы вовсе не был принципом, распро­страняемым администрацией Эйзенхауэра на самое себя, — к примеру, когда она двумя годами ранее организовала свержение правительства Гватемалы. Не вела она себя так и двумя годами позднее, когда Эйзенхауэр приказал американским войскам вступить в Ливан. Зато теперь в первый и единственный раз Соединенные Штаты го­лосовали вместе с Советским Союзом против своих ближайших соратников. Эйзен­хауэр заявил американскому народу, что, поскольку он ожидал применения Велико­британией и Францией в Совете Безопасности права вето, он передаст вопрос на рассмотрение Генеральной Ассамблеи, где права вето не существует.

2 ноября Генеральная Ассамблея потребовала положить конец военным действи­ям, проголосовав за это подавляющим большинством: шестьдесят четыре голоса про­тив пяти. А во время заседания в ночь с третьего на четвертое ноября была вынесена еще более решительная резолюция, и началось обсуждение вопроса о направлении миротворческих сил ООН в зону Суэцкого канала. Это явилось символическим шагом для облегчения эвакуации британских и французских войск, ибо войска ООН никогда не находятся на территории суверенной страны против ее желания, а Насер наверняка бы потребовал их удаления.

К 5 ноября были сформированы миротворческие силы ООН. В тот же самый день Великобритания и Франция объявили, что их войска уйдут, как только силы ООН прибудут на место, — вероятно, не без задней мысли, что их войска могут стать час­тью контингента ООН. В довершение к мучительному для Америки объединению с Советским Союзом в деле унижения ее ближайших союзников советские войска в тот же самый день раздавили венгерских борцов за свободу, встретившись лишь с отрешенно вежливым «осуждением» со стороны ООН.

В ночь с 5 ноября, через неделю после британско-французского ультиматума и че­рез двадцать четыре часа после того, как советские танки стали крушить венгерское восстание, Советский Союз подал голос. Явный разрыв между Америкой и ее союз­никами позволил Москве выступить в роли защитника Египта с минимальным риском, завалив всех буквально лавиной бумаг. Министр иностранных дел Шепилов написал председателю Совета Безопасности; премьер-министр Булганин обратился к Идену, Молле, Эйзенхауэру и премьер-министру Израиля Давиду Бен-Гуриону. Тема всех пяти посланий была одна и та же: «заранее запланированная агрессия» против Египта должна прекратиться; Организации Объединенных Наций следует предпри­нять совместные усилия на этот счет; Советский Союз готов сотрудничать путем пре­доставления своих военно-морских и военно-воздушных сил.

И, словно все эти заявления не носили достаточно угрожающий характер, в по­слании Булганина содержались конкретные предупреждения, приспособленные к каждому из адресатов. Идеи, к примеру, удостоился первой четко выраженной совет­ской угрозы применения ракет против западного союзника Америки, пусть даже в форме риторического вопроса:

«В каком положении оказалась бы Великобритания, если бы она была атакована более сильными государствами, обладающими всеми видами современного разруши­тельного оружия? А ведь эти страны могут в настоящее время воздержаться от на­правления морских или воздушных сил к берегам Британии и воспользоваться иными средствами — например, ракетным оружием».

И чтобы это было правильно понято, Булганин прибавил еще одно угрожающее заявление: «Мы полны решимости сокрушить агрессоров силой и восстановить мир на Ближнем Востоке»³³. Точно такие же предупреждения были направлены Молле. А послание Бен-Гуриону хотя и было менее конкретным, зато еще более устрашающим, поскольку там подчеркивалось, что действия Израиля «ставят под угрозу само суще­ствование Израиля как государства».

И наконец, в послании Эйзенхауэру Булганин предлагал предпринять совместную советско-американскую военную акцию, чтобы положить конец боевым действиям на Ближнем Востоке. Он даже зашел' до такой степени далеко, что сделал намек на третью мировую войну: «Если эта война не будет пресечена, то она может принести с собой опасность перерастания в третью мировую войну». А поскольку это заявление исходило от единственной, кроме Америки, страны, способной начать такого рода войну, то намек был весьма зловещим.

Советские угрозы несли в себе бесшабашную браваду, которая являлась отличи­тельной чертой хрущевской дипломатии. В тот самый момент, когда советские войска со зверской жестокостью давили борцов за свободу в Венгрии, Советский Союз ли­цемерно оплакивал судьбу предполагаемых жертв западного империализма. Только безудержность характера могла позволить Хрущеву во весь голос угрожать третьей ми­ровой войной в 1956 году, в то время как Советский Союз был безгранично слабее, чем Соединенные Штаты, особенно в ядерной области. Советский Союз не только не был готов к открытой схватке, но, как стало совершенно очевидно, Хрущев в таком случае был бы принужден к столь же позорному отступлению, как это на деле случи­лось через шесть лет в период Кубинского ракетного кризиса.

Эйзенхауэр с возмущением отверг предложение о совместных с Советским Союзом военных действиях и предупредил, что Соединенные Штаты выступят против любого советского одностороннего военного шага. Одновременно советское предупреждение интенсифицировало нажим Соединенных Штатов на Великобританию и Францию. 6 ноября давление на фунт стерлингов приобрело тревожные размеры. В противопо­ложность прежнему образу действий Америка осталась в стороне и отказалась пред­принять шаги по успокоению рынка.

Подвергшийся нападкам в палате общин, практически лишенный опоры со сторо­ны стран Содружества, целиком и полностью брошенный на произвол судьбы Соеди­ненными Штатами, Идеи подошел к канатам ринга и показал белое полотенце. 6 но­ября он согласился на прекращение огня, начиная со следующего дня. Британские и французские войска находились на месте менее сорока восьми часов.

Британско-французская экспедиция была из рук вон плохо продумана и по-любительски осуществлена; будучи запланирована от отчаяния и лишенная четкой политической цели, она была обречена на неудачу. Соединенные Штаты никогда не поддержали бы столь ущербное по сути предприятие. И все же остается гнетущий во­прос, должна ли Америка была отмежевываться от союзников столь грубо. Действи­тельно ли Соединенные Штаты должны были выбирать одно из двух: поддержать британско-французскую авантюру или открыто ей противостоять? С правовой точки зрения, у Соединенных Штатов не было обязательств перед Великобританией и Францией за пределами четко очерченной территории, охватываемой НАТО. Но во­прос стоял не только и не столько правовой. Действительно ли национальные интере­сы Соединенных Штатов заключались в том, чтобы научить уму-разуму двух ближай­ших союзников Америки до такой степени безжалостным образом, чтобы полностью лишить их возможности совершать самостоятельные действия?

Соединенные Штаты вовсе не были обязаны подталкивать Организацию Объеди­ненных Наций на скоропалительные решения, что, однако, было сделано, или под­держивать резолюции, игнорировавшие источники провокации и целиком сконцент­рированные на ее прямых последствиях. Соединенные Штаты могли бы обратить внимание на различные аспекты международного характера - на незаконнную араб­скую блокаду Акабского залива или на подстрекаемые Насером террористические рейды в глубь Израиля. Более того, они были обязаны связать осуждение британских и французских действий с осуждением советских действий в Венгрии. Действуя так, словно Суэцкий вопрос является исключительно морально-правовым и лишенным какой бы то ни было геополитической основы, Соединенные Штаты уходили от учета реального положения вещей. Они словно бы не видели, что безоговорочная победа Насера, при которой Египет не давал бы абсолютно никаких гарантий в отношении функционирования канала, была бы также победой радикальной политики, подпиты­ваемой поставками советского оружия и поддерживаемой советскими угрозами.

Суть проблемы была концептуальной. Американские руководители во время Суэц­кого кризиса выдвинули три принципа, каждый из которых отражал давнишние ак­сиомы: то, что американские обязательства в отношении своих союзников определя­ются конкретными документами юридического характера; что обращение к силе со стороны любой нации нетерпимо, за исключением узкопонимаемых случаев самоза­щиты; и, самое главное, что Суэцкий кризис открыл для Америки возможность реа­лизовать на деле свое истинное призвание, а именно, быть лидером мира разви­вающихся стран.

Первое было подчеркнуто в обращении Эйзенхауэра 31 октября, где он обрушил на Великобританию и Францию всю дипломатическую мощь Америки. «Не может быть мира вне права. И не может быть такого права, когда мы будем требовать от тех, кто противостоит нам, одного кодекса международного поведения, а от наших дру­зей — другого». Представление, будто международные отношения целиком и пол­ностью определяются в рамках международного права, уходит своими корнями в глубь американской истории. Предположение, будто Америке следует вести себя как беспристрастному, базирующемуся только на нормах морали арбитру поведения стран, независимо от собственных национальных интересов, геополитики или союз­ных обязательств, является частью ностальгии по давно прошедшим временам. В ре­альном же мире дипломатия включает в себя, хотя бы отчасти, умение делать выбор в каждом отдельном случае и отличать друзей от оппонентов.

Строго конструктивистская точка зрения, заключающаяся в том, что единствен­ным законным поводом для войны является самооборона, была выдвинута в декабре 1956 года Джоном Фостером Даллесом, который толковал статью I договора о созда­нии НАТО именно как создающую подобное обязательство:

«...Вопрос заключается в том, что мы воспринимаем данное нападение при данных обстоятельствах как нарушающее Устав Организации Объединенных Наций и статью I собственно Северо-Атлантического пакта, требующую от всех договари­вающихся сторон отказаться от применения силы и разрешать все свои споры мир­ным путем. В этом и заключается суть нашей жалобы: в том, что был нарушен дого­вор, а не в том, что отсутствовали консультации».

Никто до этого еще не интерпретировал статью I договора о Северо-Атлантическом пакте столь пацифистски; никто этого не делал и после. Само пред­ставление о том, что устав военного союза предусматривает обязательное для его чле­нов требование разрешать все споры мирным путем, может свести с ума кого угодно. Во всяком случае, вопрос не был чисто правовым: требовалось уяснить, предполагает ли общее членство возможность иметь свои собственные жизненно важные интересы, или это напрочь исключается. Разве столь предосудительно для каждого из союзников питать некую надежду на понимание, независимо от расхождения во взглядах по тому или иному поводу?

Джордж Кеннан и Уолтер Липпман, двое великих оппонентов в споре на раннем этапе зарождения политики сдерживания, безоговорочно думали именно так. Джордж Кеннан призывал к терпеливому пониманию:

«Мы спотыкались в ряде случаев в прошлом; но наши друзья не использовали это против нас. Более того, на нас лежит тяжкая доля ответственности за то отчаяние, ко­торое подвигло французское и британское правительства на столь плохо продуманную и жалкую акцию»³⁸.

Уолтер Липпман пошел еще дальше и стал утверждать, что успех Великобритании и Франции — в интересах Америки:

«Франко-британскую акцию будут судить по результатам... Американские интере­сы, пусть даже мы дистанцировались от принятия самого решения, заключаются в том, что Франция и Британия должны теперь добиться успеха. Как бы нам ни хоте­лось, чтобы они вовсе не начинали, мы не можем теперь хотеть, чтобы их постигла неудача».

Третья предпосылка американской политики — тайная мечта стать лидером мира развивающихся стран — оказалась неосуществимой. Ричард Никсон, возможно, луч­ше всех из числа послевоенных американских руководителей изучивший, в чем за­ключаются национальные интересы страны, поставил Америку в авангард антиколо­ниальной борьбы 2 ноября, за четыре дня до выборов, когда провозгласил:

«Впервые в истории мы продемонстрировали независимость от англо-французской политики в отношении Азии и Африки, которая представляется нам отражением ко­лониальной традиции. И эта декларация независимости наэлектризовала весь мир»⁴⁰.

В свете более поздних заявлений Никсона трудно поверить, что это заявление от­ражало что-то большее, чем следование указаниям.

И это еще не все, что случилось. Насер вовсе не стал вести более умеренную по­литику как в отношении Запада, так и в отношении своих арабских союзников. Его радикализм не позволил ему признать, что он был спасен лишь благодаря американ­скому нажиму, даже если бы он и был склонен размышлять по этому поводу. Наобо­рот, чтобы произвести впечатление на свое радикальное окружение, он ужесточил на­падки на умеренные прозападные правительства на Среднем Востоке. В течение двух лет с момента Суэцкого кризиса было свергнуто прозападное правительство Ирака, и на его месте возник один из самых радикальных режимов арабского мира, в свое вре­мя породивший Саддама Хуссейна. Сирия также становилась все более и более ради­кальной. Через пять лет египетские войска вступили в Йемен, как оказалось, в бесплодной попытке свергнуть существующий режим. А поскольку в итоге стратеги­ческие позиции, оставленные Великобританией, унаследовала Америка, именно на Америку обрушилась вся ярость насеровского радикализма, кульминацией чего явил­ся разрыв дипломатических отношений в 1967 году.

Не улучшила Америка и своего положения среди прочих неприсоединившихся стран. Не прошло и нескольких месяцев с момента Суэцкого кризиса, как она уже ста­ла котироваться среди неприсоединившихся стран не выше, чем Великобритания. Дело было не в том, что большинство неприсоединившихся стран вдруг почему-то разочаро­валось в заокеанской великой державе, — они просто осознали свои дипломатические возможности. Если говорить о Суэцком кризисе, эти нации помнили не то, что Соединенные Штаты поддержали Насера, а то, что Насер добился успеха, ловко натравли­вая сверхдержавы друг на друга. Суэцкий кризис также впервые послужил неприсоеди­нившимся странам базовым уроком основополагающих истин «холодной войны»: ока­зание давления на Соединенные Штаты обычно приводило к заверениям с их стороны в добром отношении и к попыткам снять источник недовольства, в то время как по­пытки давления на Советский Союз могли оказаться рискованными, ибо неизменным ответом Советского Союза была порция неприятных контрмер.

На протяжении десятилетий после Суэцкого кризиса эти тенденции в значитель­ной степени усилились. Осуждение американской политики превратилось в ритуал конференций неприсоединившихся стран. Осуждение советских действий в качестве одного из итогов периодически проводимых встреч неприсоединившихся стран было весьма редким и непрямым. Поскольку статистически невероятно, что Соединенные Штаты всегда неправы, направленность неприсоединившихся стран отражала расчет интересов, а не моральность суждений.

⇐ Предыдущая28293031323334353637Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: