Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

На пути к отчаянию; Кеннеди и Джонсон




 

Став третьим по счету президентом, обязанным заниматься Индокитаем, Джон Ф. Кеннеди получил в наследство набор укоренившихся политических истин. Как и его предшественники, Кеннеди рассматривал Вьетнам как ключевое звено глобальной геополитической позиции Америки. Он точно так же, как и Трумэн и Эйзенхауэр, ве­рил в то, что предотвращение победы коммунистов во Вьетнаме отвечает американским интересам высшего характера. И, подобно своим предшественникам, он рас­сматривал коммунистическое руководство в Ханое как представителей Кремля. Коро­че говоря, он полностью соглашался с точкой зрения двух предыдущих администра­ций, будто бы защита Южного Вьетнама жизненно важна для осуществления всемирной стратегии глобального «сдерживания».

Хотя во многих отношениях вьетнамская политика Кеннеди была продолжением политики Эйзенхауэра, имели место и существенно важные отличия. Эйзенхауэр рас­сматривал конфликт с точки зрения солдата — как войну между двумя различными обществами, Северным и Южным Вьетнамом. Для команды Кеннеди нападения Вьетконга на Южный Вьетнам не выглядели традиционной войной, как, впрочем, и псевдогражданский конфликт, характерной чертой которого стало сравнительно новое явление: боевые действия партизанского характера. Предпочтительным для команды Кеннеди решением было строительство при помощи Соединенных Штатов южно­вьетнамского государства — в социальном, политическом, экономическом и военном плане — так, чтобы оно смогло нанести поражение партизанам, не ставя под угрозу жизни американцев.

В то же время команда Кеннеди воспринимала военный аспект конфликта в еще более апокалиптических тонах, чем ее предшественники. В то время как Эйзенхауэр рассматривал военную угрозу Вьетнаму сквозь призму войны обычного типа, команда Кеннеди полагала — как выяснилось, преждевременно, — что между Соединенными Штатами и Советским Союзом уже существует ядерный паритет, что, по словам ми­нистра обороны Макнамары, делает всеобщую войну немыслимой. Администрация была убеждена, что наращивание вооружений исключит для коммунистов возмож­ность развязывать ограниченные войны типа Корейской. Методом исключения она пришла к выводу, что партизанская война является предвестником будущего, а про­тивостояние ей представляет собой решительное испытание способности Америки осуществлять «сдерживание» коммунизма.

6 января 1961 года, за две недели до инаугурации Кеннеди, Хрущев объявил «национально-освободительные войны» «священными» и гарантировал им свою под­держку. С точки зрения родившейся при Кеннеди политики «новых рубежей», эта гарантия воспринималась, как объявление войны надеждам Америки на концентра­цию усилий ради придания нового смысла отношениям с миром развивающихся стран. Сегодня речь Хрущева в самом широком смысле воспринимается, как наце­ленная против идеологических мучителей из Пекина, которые обвиняли его в прене­брежении ленинизмом, ибо он только что в третий раз продлил срок действия ульти­матума по Берлину и часто высказывал серьезнейшие оговорки в отношении ядерной войны. Но в тот момент Кеннеди — в своем первом послании «О положении страны» 31 января 1961 года — рассматривал речь Хрущева как доказательство наличия у Со­ветского Союза и Китая поползновений на мировое господство — поползновений, отчетливо провозглашенных почти только что.

В сентябре 1965 года точно такое же недоразумение имело место уже при Джонсо­не применительно к Китаю, когда министр обороны Китая Линь Бяо в своем мани­фесте по поводу «народной войны» объявил в высокопарном стиле об «окружении» промышленных держав мира при помощи революций в странах «третьего мира»2. Администрация Джонсона истолковала это как предупреждение относительно возмож­ности китайской интервенции на стороне Ханоя, игнорируя подтекст, имеющийся у Линя, а именно, упор на «собственные силы» революционеров. Подкрепленное утверждением Мао относительно того, что китайские войска не будут направляться за границу, это заявление одновременно еще и означало, причем достаточно отчетливо, что Китай не намерен вновь участвовать в коммунистических освободительных вой­нах. Похоже, обе стороны извлекли из войны в Корее один и тот же урок; и они пре­исполнились решимости больше подобных вещей не повторять.

Толкование коммунистических пророчеств администрациями Кеннеди и Джон­сона заставляло рассматривать Индокитай как нечто большее, чем просто одну из многочисленных битв «холодной войны». С точки зрения политики «новых рубе­жей», Индокитай являлся той самой решающей схваткой, которая позволит устано­вить, можно ли прекратить партизанские действия и выиграть «холодную войну». Восприятие Кеннеди этого конфликта как скоординированного глобального загово­ра заставило его прийти к выводу, что именно в Юго-Восточной Азии следует вос­становить веру в Америку после того, как над ним взял верх Хрущев на Венской встрече в июне 1961 года. «Теперь перед нами стоит проблема, — заявил Кеннеди Джеймсу Рестону, бывшему тогда ведущим обозревателем „Нью-Йорк тайме", — заставить поверить в нашу силу всерьез, и Вьетнам для этого, как представляется, самое лучшее место».

Словно в классической трагедии, где герой незаметно, шаг за шагом влеком роком посредством на первый взгляд незначительных событий, администрация Кеннеди бы­ла приведена к Вьетнаму посредством кризиса, незнакомого ее предшественникам, — кризиса по поводу будущего Лаоса. Мало можно найти народов, которые в меньшей степени заслужили бы выпавшие на их долю страдания, чем добрые, миролюбивые лаотяне. Укрытые неприступными горными хребтами, обращенными к Вьетнаму, и огражденные широкой рекой Меконг, обозначающей собой границу с Таиландом, на­роды Лаоса хотели от своего воинственного соседа только одного: чтобы их оставили в покое. Но именно этого их желания Северный Вьетнам не исполнял никогда. Стои­ло Ханою начать в 1959 году партизанскую войну в Южном Вьетнаме, как его давле­ние на Лаос стало неизменно усиливаться. Если бы Ханой попытался переправлять партизанские силы на Юг, ограничиваясь вьетнамской территорией, им бы пришлось заниматься инфильтрацией через демилитаризованную зону — так называлась демар­кационная полоса, шириной примерно в сорок миль, пролегавшая вдоль семнадцатой параллели. Это пространство могла при американском содействии наглухо закрыть армия Южного Вьетнама. Другим вариантом могло бы быть одно лишь непосред­ственное военное нападение через семнадцатую параллель силами регулярной армии, что наверняка повлекло бы за собой вмешательство Америки и, возможно, СЕАТО, — но идти на подобный риск Ханой не желал вплоть до 1972 года, то есть до заключи­тельной стадии войны во Вьетнаме.

Путем хладнокровных логических построений, характеризовавших коммунисти­ческую стратегию на протяжении всей войны, Ханой пришел к выводу, что инфиль­трация в Южный Вьетнам через нейтральные Лаос и Камбоджу повлечет за собой меньшие отрицательные последствия в международном плане, чем прямой прорыв через семнадцатую параллель. Даже несмотря на то, что нейтралитет Лаоса и Кам­боджи был гарантирован Женевскими соглашениями 1954 года и подкреплен догово­ром об образовании СЕАТО, Ханой твердо придерживался принятого им решения. По существу, Ханой аннексировал узкую полосу суверенного Лаоса и организовал на этой территории, как и в Камбодже, базы, не встретив значительного противодей­ствия со стороны мирового сообщества. Более того, за мировое общественное мнение стали выдавать безумные логические конструкции Ханоя: именно попытки Америки и Южного Вьетнама прервать ведущуюся с размахом инфильтрацию через нейтральную территорию стали осуждать, как «расширение масштабов войны».

Узкая полоса лаосской земли обеспечивала северовьетнамцев маршрутами подхода под прикрытием джунглей на протяжении примерно 650 миль южновьетнамской гра­ницы с Лаосом и Камбоджей. Свыше 6000 северовьетнамских солдат вошли в 1959 году в Лаос под предлогом оказания поддержки коммунистическому движению Патет-Лао, навязанному Ханоем после подписания Женевских соглашений 1954 года севе­ровосточным провинциям вдоль вьетнамской границы.

Как человек военный, Эйзенхауэр понимал, что защита Южного Вьетнама начи­нается с Лаоса. Он наверняка рассказал Кеннеди в период передачи дел, что готов был произвести интервенцию в Лаосе, если надо, то в одностороннем порядке. Пер­вое заявление Кеннеди по Лаосу совпадало с рекомендациями Эйзенхауэра. На пресс-конференции 23 марта 1961 года он предостерегал: «Безопасность всей Юго-Восточной Азии окажется под угрозой, если Лаос лишится статуса независимого ней­трального государства. Безопасность этой страны предопределяет безопасность для всех нас — и ее истинный нейтралитет должен соблюдаться всеми». И все же когда Кеннеди через пять дней после этого представлял свою новую политику по вопросам обороны, то настоятельно утверждал, что «коренные проблемы сегодняшнего мира не поддаются военному решению». Хотя это заявление полностью не противоречило решимости защищать Лаос, оно также не было зовом боевой трубы к началу военных действий. Ханой никогда не тешил себя иллюзиями, будто войны на самом деле нет, и готов был использовать все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы эту войну выиграть. Кеннеди же вел себя двусмысленно. Он надеялся, что ему удастся сдерживать коммунистов в основном политическими средствами, и если надо, то при помощи компромисса.

В апреле 1961 года, потрясенный неудачей высадки в заливе Свиней, Кеннеди при­нял решение не прибегать к интервенции, а вместо этого положиться на переговоры как средство обеспечения нейтралитета Лаоса. Стоило угрозе американского вмешательства исчезнуть, как на переговорах по нейтралитету обязательно должна была возобладать твердая позиция Ханоя. По правде говоря, Ханой вторично предавал нейтралитет Лаоса, взяв на Женевской конференции 1954 года обязательство уважать его.

Разрабатывая сеть снабжения, которой суждено было в будущем дублировать «тропу Хо Ши Мина», северовьетнамцы затянули переговоры на целый год. Наконец в мае 1962 года Кеннеди направил в соседний Таиланд морскую пехоту. Это повлекло за собой быстрое завершение переговоров. Все иностранные войска и советники должны были покинуть Лаос, пройдя через контрольно-пропускные пункты, находя­щиеся под международным контролем. Все тайские и американские советники ушли в соответствии с графиком; из 6000 человек вьетнамского военного персонала, во­шедших в Лаос, ровным счетом сорок человек (вот именно, сорок) прошли через международные контрольно-пропускные пункты. Что же касается остального контин­гента, то Ханой ничтоже сумняшеся отрицал, что он вообще вводился в Лаос. Теперь дорога в Южный Вьетнам была широко распахнута.

Эйзенхауэр оказался прав. Если Индокитай действительно являлся краеугольным камнем американской безопасности в районе Тихого океана, как утверждали вашинг­тонские руководители на протяжении десятилетия, то регион в целом следовало за­щищать скорее в Лаосе, чем во Вьетнаме; по правде говоря, Индокитай можно было защищать как раз только там. Даже несмотря на то, что Лаос был отдаленной страной без выхода к морю, северовьетнамцы, будучи там наводящими страх ненавистными чужеземцами, не в состоянии были бы развязать на этой земле партизанскую войну. Тогда Америка смогла бы вести там войну обычного типа, которую на деле сумела бы осуществить обученная этому армия, а тайские войска почти наверняка поддержали бы американские военные усилия. Перед лицом подобной перспективы Ханой навер­няка бы уступил, ожидая более подходящего момента для развязывания полномас­штабной войны.

Столь трезвый стратегический анализ был, однако, сочтен неподходящим для конфликта, воспринимаемого в основном в идеологическом плане. (Моя точка зрения в те времена тоже была не такой.) В течение десятилетия американские руководители выступали как ярые приверженцы идеи защиты Вьетнама, являвшегося, с их точки зрения, ключевым элементом азиатской оборонительной концепции; ревизия подоб­ной стратегии посредством внезапного превращения далекого, отсталого горного ко­ролевства в центральное звено «теории домино» могла бы разрушить консенсус внут­ри собственной страны.

Исходя из всех этих положений, Кеннеди и его советники сделали вывод, что Ин­докитай следует защищать в Южном Вьетнаме, на чьей территории коммунистическая агрессия имела для американцев какой-то смысл, абстрагируясь от того факта, что только что принятое ими решение делает поставленную задачу в военном смысле поч­ти невыполнимой. Ибо открыты были не только пути снабжения через Лаос, но и на­лицо было решение, принятое хитрым и деятельным правителем Камбоджи принцем Сиануком, полагавшим, что ставки сделаны, и согласившимся с организацией цепи коммунистических баз на всем протяжении границы Камбоджи с Южным Вьетнамом. Возникла очередная безвыходная ситуация в стиле «уловки номер 22»: если районы баз на территории Камбоджи оставить в покое, то северовьетнамцы смогут совершать нападения на юг страны и благополучно отходить в безопасные места на отдых и пе­реформирование, что делало защиту Южного Вьетнама задачей, превышающей чело­веческие возможности; если совершать нападения на территорию баз, то Южный Вьетнам и его союзники будут выставлены у позорного столба, как совершающие «агрессию» против «нейтральной» страны.

Перед лицом Берлинского кризиса было понятно нежелание Кеннеди идти на риск войны в Лаосе, на границе с Китаем, в стране, о которой наверняка слышало менее одного процента американского населения. Но альтернатива полного отказа от Индокитая даже не рассматривалась. Кеннеди не пожелал подвести черту под усилиями, приложенными в этом направлении в течение истекшего десятилетия админи­страциями от обеих партий, особенно после залива Свиней. Уход из Индокитая озна­чал бы также признание поражения перед лицом испытания, каким воспринималось противостояние новой коммунистической стратегии партизанской войны. И, что са­мое главное, Кеннеди верил в данный ему совет, а именно в то, что американская помощь позволит южновьетнамским вооруженным силам одержать победу над ком­мунистическими партизанами. В те преисполненные невинного неведения дни ни один из американских руководителей, к какой бы партии он ни принадлежал, ни в малейшей степени не в состоянии был предвидеть, что Америка прямиком направ­ляется в центр головоломки.

Кеннеди был известен тем, что в течение десятилетия публично высказывался по вопросам Индокитая. Еще в ноябре 1951 года он ухватился за тему, с которой больше никогда не слезал: одной силы для того, чтобы остановить коммунизм, недостаточно; американским союзникам в этой борьбе следует построить политический фундамент.

«Контролировать продвижение коммунизма на юг имеет смысл, но не только по­лагаясь на силу оружия. Задача скорее заключается в том, чтобы создать на месте прочное антикоммунистическое мироощущение и полагаться скорее на него, а не на легионы генерала де Латтра [французского командующего в Индокитае], как на удар­ную силу обороны».

В апреле 1954 года, во время организации Даллесом кампании «объединенных усилий» по спасению Дьенбьенфу, Кеннеди произнес в сенате речь, в которой возра­жал против интервенции, пока Индокитай остается французской колонией. В 1956 году, после ухода Франции и получения независимости Южным Вьетнамом, Кеннеди готов был подписаться под тогдашними расхожими истинами: «Это наше детище — и мы не можем его бросить на произвол судьбы». В то же самое время он подчеркивал, что этот конфликт представляет собой не столько военный, сколько политический и моральный вызов «в стране, где концепции свободного предпринимательства и капи­тализма лишены смысла, где нищета и голод — это не враги, грозящие с той стороны семнадцатой параллели, но враги, находящиеся в самой ее гуще... Мы обязаны пред­ложить им именно революцию: политическую, экономическую и социальную рево­люцию, гораздо более превосходящую то, что им могут предложить коммунисты». На карту была поставлена ни больше ни меньше сама вера в Америку: «И если эта страна падет жертвой любой из бед, угрожающих ее существованию, будь то коммунизм, по­литическая анархия, нищета и все прочее, тогда Соединенные Штаты вполне оправ­данно будут нести за это ответственность; а наш престиж в Азии упадет еще ниже». Фокус, как явно намекал Кеннеди, заключался в том, чтобы жертва была менее по­датлива агрессии. В основе такого подхода лежала новая, ранее отсутствовавшая в ди­пломатическом языке концепция, существующая у нас и поныне, — понятие «национального строительства». Предпочтительной для Кеннеди стратегией было уси­ление Южного Вьетнама, с тем чтобы он смог самостоятельно противостоять комму­нистам. Упор делался на гражданскую деятельность и внутренние реформы, а офици­альная риторика приняла новый облик, заключая в себе намек на то, что на линии обстрела во Вьетнаме находится не безопасность Америки, а американский престиж и доверие Америке.

Каждая новая администрация, обязанная иметь дело с Индокитаем, похоже, все глубже увязала в трясине. Трумэн и Эйзенхауэр приняли программу военной помо­щи; упор Кеннеди на реформы привел к росту американской вовлеченности в во­просы внутренней политики Южного Вьетнама. Проблема заключалась в том, что реформы и национальное строительство в Южном Вьетнаме могли принести плоды только через несколько десятилетий. В Европе 40 — 50-х годов Америка обеспечила подъем уже существующих стран с прочными политическими традициями посред­ством распространения на них «плана Маршалла» и включения их в военный союз НАТО. Но Вьетнам был страной совершенно новой, и там не было институтов, ко­торые могли бы явиться фундаментальной опорой. Центральной дилеммой стало то, что политические цели Америки, направленные на укоренение стабильной демокра­тии во Вьетнаме, не могли быть достигнуты за то время, которое требовалось для предотвращения победы партизан, то есть для достижения америкой своей страте­гической цели. Америке следовало менять либо военные, либо политические задачи.

Когда Кеннеди вступил в должность, партизанская война в Южном Вьетнаме до­стигла такого уровня насилия, при котором уже можно было помешать консолидации сил вокруг правительства Нго Динь Дьема, но пока еще не возникало сомнений в жизнеспособности национальной администрации. Кажущееся затишье в партизанской борьбе вызывало у администрации Кеннеди иллюзии, будто надо приложить еще одно небольшое усилие, и полная победа обеспечена. Временный спад, однако, был в пер­вую очередь связан с занятостью Ханоя делами в Лаосе; как выяснилось, это оказа­лось затишьем перед бурей. Как только открылись новые пути снабжения через Лаос, партизанская война на Юге стала усиливаться, и стоящие перед Америкой дилеммы постепенно превращались в неразрешимые.

Администрация Кеннеди вступила на путь погружения во вьетнамскую трясину в мае 1961 года, когда в Сайгон направился вице-президент Джонсон для «оценки об­становки». Такого рода миссии почти всегда являются свидетельством того, что решение уже принято. Ни один вице-президент не в состоянии прийти к независимому суждению относительно ведущейся целое десятилетие партизанской войне за двух-или трехдневный визит. Хотя ему, как правило, доступны в самом широком плане со­общения разведывательного и аналитического характера (что, конечно, зависит от личности президента), исследования этих материалов ведется недостаточно глубоко, а контроль и вовсе отсутствует. Заграничные миссии вице-президентов обычно осу­ществляются для подкрепления американского престижа или для обеспечения базы уже принятым решениям.

Поездка Джонсона во Вьетнам была классическим примером подтверждения по­добных правил. Прежде чем объявить об этой миссии, Кеннеди встречался с предсе­дателем сенатского комитета по иностранным делам сенатором Дж. Уильямом Фулбрайтом и предупредил его, что американские войска могут быть направлены во Вьетнам и в Таиланд. Сенатор Фулбрайт обещал отнестись к этому положительно и оказать поддержку при условии, что сами эти страны запросят американского содей­ствия. Фулбрайт был олицетворением классической американской реакции. Какой-нибудь Ришелье, Пальмерстон или Бисмарк задал бы вопрос, каким конкретно национальным интересам это послужит. Фулбрайта же более беспокоила правовая и мо­ральная сторона поведения Америки.

Вслед за отбытием Джонсона Совет национальной безопасности издал 11 мая ди­рективу, согласно которой предотвращение коммунистического господства в Южном Вьетнаме объявлялось национальной задачей Америки. Стратегия заключалась в том, чтобы «создать в этой стране жизнеспособное и все время демократизирующееся об­щество» посредством действий военного, политического, экономического, психологи­ческого и тайного характера. «Сдерживание» превратилось в национальное строи­тельство.

Джонсон докладывал, что самую большую опасность в Индокитае представлял не вызов со стороны коммунистов — который он по необъяснимым причинам назвал «преходящим», — но голод, невежество, нищета и болезни. Джонсон счел Дьема оча­ровательным, но «далеким» от собственного народа; у Америки, утверждал он, нет другого выбора, кроме как либо поддерживать Дьема, либо уходить". Южный Вьет­нам можно спасти, заявлял он, если Соединенные Штаты будут действовать быстро и решительно, Джонсон не объяснил, как Соединенные Штаты могут искоренить голод, нищету и болезни за тот срок, который был бы соразмерен с темпами нарастания

партизанской войны.

Провозгласив принцип, администрация была обязана выработать политику. И все же в течение трех месяцев она была занята Берлинским кризисом. К тому моменту, когда она снова оказалась в состоянии обратиться к Вьетнаму, то есть к осени 1961 года, ситуация ухудшилась до такой степени, что безопасность могла быть восстано­влена лишь посредством американского военного вмешательства в той или иной мере.

Советник президента по военным вопросам генерал Максвелл Тейлор и директор управления политического планирования государственного департамента Уолт Ростоу были направлены во Вьетнам для разработки подходящего образа действий. В отличие от вице-президента Тэйлор и Ростоу принадлежали к ближайшему кругу советников; подобно Джонсону, они придерживались давно сформировавшихся взглядов на аме­риканскую политику во Вьетнаме, с которыми они и покинули Вашингтон. Истинной целью их миссии было определение масштабов и способов увеличения степени вовле­ченности Америки во вьетнамские дела.

Как выяснилось, Тэйлор и Ростоу рекомендовали гигантское расширение роли американских советников на всех уровнях вьетнамской администрации. Следовало командировать так называемую группу по вопросам военного снабжения в количестве 8 тыс. человек якобы для оказания содействия в преодолении отрицательных послед­ствий разливов реки Меконг в районе дельты, но оснащенных достаточным коли­чеством военного снаряжения, чтобы защитить себя; значительное увеличение числа гражданских советников также являлось частью рекомендаций.

На деле результатом явился компромисс между теми представителями админи­страции Кеннеди,- кто желал бы ограничить вовлеченность Америки во Вьетнаме советнической ролью, и теми, кто выступал в пользу немедленного введения боевых подразделений и частей. Представители последней школы были далеки от единоду­шия по вопросу, в чем должна была состоять миссия американских войск; но все они, как один, недооценивали масштабность проблемы. Исполняющий обязанности заместителя министра обороны Вильям Банди сделал расчет, сводившийся к тому, что введение во Вьетнам вплоть до сорока тысяч военнослужащих, как это было рекомен­довано Объединенным комитетом начальников штабов, давало семидесятипроцент­ный шанс «заморозить происходящее». Поскольку в партизанской войне не су­ществует середины между победой и поражением, «замораживание происходящего», само собой, просто-напросто отсрочивало разгром, ставя при этом на карту веру в Америку в глобальном масштабе. Банди пророчески добавил, что обозначенные им тридцать процентов шансов на неудачу могут повлечь за собой такой же исход, кото­рый постиг Францию в 1954 году. Одновременно министр обороны Роберт Макнамара и Объединенный комитет начальников штабов подсчитали, что для достижения победы в случае открытого военного вмешательства Пекина и Ханоя потребуется при­сутствие 205 тыс. американцев. Как выяснилось позднее, это количество составляло менее половины войск, в итоге направленных Америкой для борьбы с одним лишь Ханоем.

Бюрократический компромисс часто отражает подсознательную надежду на то, что по ходу дела произойдет нечто, и от этого проблема разрешится сама собой. Но при­менительно к Вьетнаму не было никакого разумного основания для подобных надежд. И если официальные расчеты колебались между 40 тыс. человек для сохранения по­ложения в неизменном виде и 205 тыс. человек для достижения победы, то админи­страция Кеннеди не могла не рассматривать командирование 8 тыс. человек как чис­ло, либо плачевно недостаточное, либо представляющее собой лишь первый взнос на дело возвеличения всевозрастающей роли Америки. Взвешивая все «за» и «против» (причем доля «за» составляла 70 %), следовало бы положить на чашу весов и глобаль­ное воздействие катастрофы, которую потерпела Франция, но это не было сделано.

Налицо был стимул двигаться в сторону количественного наращивания вовлечен­ности, ибо Кеннеди так и не изменил первоначальное представление о том, что именно поставлено на карту. 14 ноября 1961 года он заявил своему аппарату: реакцию Соединенных Штатов на коммунистическую «агрессию» будут «изучать по обеим сто­ронам „железного занавеса"... в качестве мерила намерений и решимости админи­страции». Если Америка вместо направления подкрепления изберет путь переговоров, ее «могут на деле счесть еще более слабой, чем в Лаосе»14. Он отверг предложение Честера Боулза и Аверелла Гарримана о проведении «переговоров» относительно вы­полнения Женевских соглашений 1954 года — эвфемизм отказа от усилий, связанных с Южным Вьетнамом.

Но если идея переговоров отвергалась, а направление подкреплений трактовалось как неизбежность, американской вовлеченности с неведомым результатом можно бы­ло бы избежать лишь в том случае, если бы Ханой отступил. Для этого, однако, по­требовалось бы массированное, а не постепенное направление подкреплений, если такое вообще было осуществимо. Америка еще не была готова усесться в крапиву и понять, что истинный выбор следует делать между тотальной вовлеченностью и не­медленным уходом, а постепенная эскалация является самым опасным курсом.

К сожалению, постепенная эскалация была в то время модной. Предназначенная для того, чтобы остановить агрессию без их1ишнего применения силы, она выполня­ла еще более широкую по охвату задачу исключить упреждение политического планирования военными решениями, как это случилось накануне первой мировой войны. Строго рассчитанный ответ был, согласно первоначальному замыслу, сущностью стра­тегии ядерной войны — постепенная эскалация, позволяющая избежать всеобщего уничтожения. Но применительно к партизанской войне она таила в себе риск отрыва эскалации от результата. Каждое действие ограниченного масштаба таило в себе опасность истолкования подобной сдержанности как нежелание делать решительный шаг и тем самым поощряло бы партизан лезть по лестнице эскалации еще выше. Из­вестно: обладая достаточным временем для принятия решения, противник берется за ум лишь в том случае и только тогда, когда риск становится непереносимым.

Более внимательное отношение к анналам истории навело бы на мысль о том, что лидеров в Ханое нельзя было заставить отказаться от задуманного при помощи по­нятных лишь посвященным американских стратегических теорий, ибо эти люди гени­ально ставили себе на службу западную технологию, а демократия не была ни их ко­нечной целью, ни системой, вызывающей у них восхищение. Радости мирного созидательного труда ничуть не привлекали недавних заключенных французских тю­ремных одиночек и ветеранов партизанских сражений. Американская версия реформ вызывала у них презрение. Они всю свою жизнь боролись и страдали лишь для того, чтобы создать единый коммунистический Вьетнам и избавиться от иностранного влияния. Единственной их профессией была революционная война. Если бы Америка обшарила весь мир, она бы не нашла более твердокаменного противника.

Согласно Роджеру Хилсмену, бывшему в то время директором Бюро по вопросам разведки и исследовательской деятельности государственного департамента, целью Америки было низведение Вьетконга до уровня «голодных банд стоящих вне закона мародеров, тратящих все свои силы на то, чтобы остаться в живых». Но была ли та­кая партизанская война в истории, которая оставила бы подобный прецедент? В Ма­лайе она отняла жизнь у 80 000 британских и вдвое большего числа малайских воен­нослужащих и потребовала почти тринадцать лет на то, чтобы победить не более 10 000 человек, не имевших значительной поддержки со стороны и надежных линий коммуникаций. Во Вьетнаме партизанская армия исчислялась десятками тысяч, а Се­вер превратил себя в тыл вооруженной борьбы, создал базовые территории на протя­жении сотен миль границы и сохранял за собой право выбора, когда именно ввести в действие опытную в боевом отношении северовьетнамскую армию, если партизанские войска окажутся под чрезмерным давлением.

Америка своими маневрами загнала себя в такую ситуацию, которую в лучшем случае можно было бы назвать равновесием сил в духе Банди, для консервации кото­рой требовалось, по его расчетам, 40 тыс. военнослужащих, а в наличии их было го­раздо меньше. Когда Кеннеди вступил в должность, численность американского во­енного персонала во Вьетнаме не превышала 900 человек. К концу 1961 года цифра возросла до 3164; к моменту убийства Кеннеди в 1963 году — до 16 263. Военная си­туация, однако, улучшилась лишь незначительно.

Чем больше росла военная роль Америки в Южном Вьетнаме, тем настоятельнее делался упор на политической реформе. И чем настойчивее вел себя Вашингтон в от­ношении внутренних перемен, тем заметнее американизировалась война. Во время своего первого обзорного выступления по вопросам обороны 28 марта 1961 года Кеннеди вновь подчеркнул фундаментальное положение своей программы: независимо от мощи американских стратегических вооружений, ее могут медленно теснить на пери­ферии «посредством подрывной деятельности, инфильтрации, запугивания, косвен­ной или скрытой агрессии, внутренних революций, дипломатического шантажа, пар­тизанской войны» — то есть при помощи опасных ситуаций, выходом из которых в конечном счете могли бы стать только политические и социальные реформы, которые бы позволили потенциальным жертвам оказать помощь самим себе.

Администрация Кеннеди воспринимала как трюизм то, что потом станет одной из множества неразрешимых дилемм, связанных с Индокитаем; настоятельное требова­ние одновременного осуществления политических реформ и достижения военной по­беды создавало порочный круг. Партизаны в широких пределах имели возможность самостоятельно определять степень интенсивности боевых действий, а следовательно, и уровень безопасности, который в краткосрочном плане совершенно не зависел от темпов реформ. Чем меньшим был уровень безопасности у сайгонского правитель­ства, тем тяжелее становилась его рука. А чем больше Вашингтон воспринимал успехи партизан как результат, пусть даже частичный, отставания с проведением реформ, тем более расширялась для Ханоя свобода маневра, с тем чтобы увеличить со стороны Америки давление на сайгонское правительство, которое Северный Вьетнам жаждал и стремился взорвать. Очутившись в западне между идеологами-фанатиками в Ханое и неопытными идеалистами в Вашингтоне, правительство Дьема постепенно стиралось с лица земли.

Даже политический руководитель, в меньшей степени подвластный мандаринским традициям, чем Дьем, счел бы для себя опасным строительство плюралистического демократического общества в разгар партизанской войны, да еще в стране, раздроб­ленной на регионы, секты и кланы. Все это предприятие неуклонно подрывало дове­рие к Америке, и не столько потому, что ее руководители обманывали общественное мнение, сколько потому, что они обманывали самих себя относительно собственных возможностей, включая предполагаемую, по их мнению, легкость перенесения знако­мых институтов в среду иной культуры. В основном администрация Кеннеди претво­ряла в жизнь вильсонианские аксиомы. Точно так же, как Вильсон полагал, будто американское понимание демократии и дипломатии можно пересадить в Европу по­средством «Четырнадцати пунктов», администрация Кеннеди стремилась приобщить вьетнамцев к истинно американским правилам самоуправления. Если на Юге можно будет свергнуть деспотов и привести к власти порядочных демократов, то конфликт, бушующий в Индокитае, угаснет сам собой.

Каждая новая американская администрация стремилась поставить увеличение по­мощи в зависимость от проведения реформ. Эйзенхауэр поступил так в 1954 году; Кеннеди добивался того же в 1961 году еще более настойчиво, увязывая массивное расширение объемов помощи с предоставлением Соединенным Штатам советнической роли на всех уровнях управления. Как и следовало ожидать, Дьем отказался; лидеры борьбы за независимость редко видят выгоду в опеке. Сенатор Мэнсфидд, посетивший Вьетнам в конце 1962 года, пересмотрел свое прежнее суждение (см. гл. 25), признав, что правительство Дьема «скорее отходит от представления об ответственном перед на­родом и ответственно действующем правительстве, чем приближается к нему».

Это суждение было верным. И все же ключевой вопрос заключался в том, сложи­лась ли подобная ситуация в силу неадекватности правительства как такового, вследствие наличия культурного разрыва между Вьетнамом и Америкой, или из-за разрушительных набегов партизан. Отношения между администрацией Кеннеди и Дьемом ухудшались в течение всего 1963 года. Информация из Сайгона, до того все­цело поддерживавшего американскую вовлеченность в Индокитае, становилась враж­дебной. Критические замечания не касались целей Америки, как это будет позднее, но ставили под сомнение возможность возникновения некоммунистического демо­кратического Южного Вьетнама при наличии во главе его столь репрессивного лиде­ра, как Дьем. Дьема даже стали подозревать в поисках компромисса с Ханоем, то есть в выборе того самого курса, за отказ от которого подвергнется осуждению последую­щий южновьетнамский президент Нгуен Ван Тхиву.

Окончательный разрыв с Сайгоном был вызван конфликтом между южновьетнам­скими буддистами и Дьемом, правительство которого издало распоряжение, запре­щающее публичное использование собственных флагов сектам, религиозным группам и политическим партиям. Выполняя приказ, войска обстреляли буддистскую демон­страцию протеста, убив несколько человек в Гуэ 8 мая 1963 года. У протестующих были реальные поводы для жалоб, вскоре подхваченные международными средствами массовой информации, хотя отсутствие демократии в их число не входило. Буддисты, столь же авторитарные, как и Дьем, отказались назвать условия, на которые должен был бы согласиться Дьем, будь у него к этому наклонность. В сущности, вопрос стоял не о демократии, а о власти. Парализованное партизанской войной и неадекват­ностью собственной деятельности, правительство Дьема на уступки пойти отказалось. Вашингтон многократно усилил давление на Дьема, настаивая на отстранении от власти его брата, Нго Динь Ню, стоявшего во главе сил безопасности, причем Дьем воспринял этот демарш как силовые игры, имеющие целью отдать его на милость врагам. Окончательный разрыв произошел 21 августа, когда агенты Ню произвели на­лет на ряд пагод и арестовали 1400 <

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...