Жизнь на потолке

Перенесемся в сравнительно недавнее прошлое, когда в конструкторском бюро, руководимом Сергеем Павловичем Королевым, проектировался первый в мире космический корабль «Восток». Что, собственно, проектировалось? Летательный аппарат. Машина для полета в космосе. Несмотря на то что Валерий Быковский в 1963 году пролетал в таком корабле почти пять суток и в газетах справедливо писали, что он «жил в космосе», «Восток» был все‑ таки аппаратом для полета, а не для жизни, в том смысле, какой подразумевался в газетах. В пассажирском самолете мы с вами едим, пьем, спим, но мы «летим» все‑ таки, а не «живем» там. В 1970 году А. Николаев и В. Севастьянов уже жили в «Союзе‑ 9»: два отсека корабля создавали иллюзию некой квартиры. Орбитальная станция «Салют» – просто космический дом. Этот прогресс космической техники чаще всего отмечался чисто количественно, сравнивались данные по весу и объему, а ведь свершились важнейшие качественные перемены: за десять лет советская космическая техника, совершенствуясь в разных направлениях, превратила транспортное средство в жилищное. Для подобного превращения в кораблестроении потребовались века. Закон развития науки и техники – от простого к сложному. Двигаясь от простого к сложному, мы получили современную электрическую лампочку, автомобиль, ускоритель элементарных частиц. «Восток» в этом смысле был созданием уникальным: никто нигде никогда не строил космических кораблей. Эскизные наброски Кибальчича, Циолковского и Цандера не представляли практически никакой ценности для его конструкторов. Это был редчайший в науке и технике случай, когда начинали с нуля. Но когда абсолютно новаторская общая задача была разбита на задачи частные, руководствуясь чисто инженерной психологией, конструкторы начали оглядываться: а что более или менее похожее уже существует? Поэтому кресло гагаринского корабля было спроектировано на основе авиационных кресел‑ катапульт, предком его скафандра был костюм летчиков‑ высотников. Пульт управления также отчасти напоминал размещение приборов в самолетах и т. д.

Все это говорится вовсе не в укор космическим конструкторам. Авиация – область техники, наиболее близкая к космонавтике, – обязана была поделиться с ней своими достижениями. Если бы космические конструкторы творчески не воспользовались авиационным опытом, они поступили бы крайне неразумно, а процесс создания космической техники затянулся бы на многие годы. Кроме того, к космическим стартам готовились в первую очередь профессиональные летчики, поэтому любые привычные для них «авиационные» конструкторские решения были желательны даже с чисто психологической точки зрения.

Кандидат технических наук С. Дарский в работе «Эргономика на космическом корабле» отмечает, что «при создании корабля „Восток“ была предпринята попытка построить кабину в соответствии с рекомендациями инженерной психологии (или, как теперь говорят, эргономически рационально). Впервые в практике строительства летательных аппаратов была создана единая система средств информации и средств ручного управления. Появились многофункциональные приборы, облегчающие труд космонавта».

Это истинная правда, но все это появилось прежде всего потому, что отвечало последнему слову науки и техники, являлось высшим ее достижением, а не потому, что учитывались условия именно космического полета. В дальнейшем единые системы средств информации и многофункциональные приборы появились на многих чисто земных объектах.

Усложнялась техника, росли космические экипажи, расширялись программы научных исследований, увеличивалось количество клавиш и индикаторов на пультах управления, но это опять‑ таки были количественные изменения. Философия конструкций оставалась прежней, будь то «аппарат для полета» – «Восток» или «аппарат для жизни» – «Салют». Внутри их делали по земному образу и подобию, все эти кресла, пульты, шкафчики, панели. Оговариваюсь специально: речь не идет о специфических для космической техники системах, таких, как системы ориентации, например, в которых земные образы и подобия отыскать труднее. Я говорю лишь о внешнем мире, окружавшем космонавта в полете. Своеобразие поведения предметов, и особенно жидкостей в невесомости, разумеется, тоже требовало инженерных ухищрений, конструкторского остроумия и придавало (на радость журналистам) определенную пикантность космическому существованию: пища в тубах, электробритва‑ пылесос, оригинальные ассенизационно‑ санитарные устройства и т. п. Но если исключить эти чисто специфические детали, космический мир, окружавший человека, внешне очень напоминал мир земной. Сфотографировав пульт управления в спускаемом аппарате «Союза», вы без труда убедили бы даже технически грамотного человека, что перед ним кабина нового воздушного лайнера, а фотографию отсеков «Салюта» легко можно принять за изображение, скажем, подводной научно‑ исследовательской лаборатории. Любопытная деталь: в работе С. Дарского об эргономике космического корабля, на которую я ссылался, ни разу даже не упоминается слово «невесомость» или его синонимы.

Ту же самую картину мы наблюдаем и в истории развития американской космонавтики. И там авиационные корни, и там подобие земных интерьеров, и там перенос в космос привычного земного окружения. Я далек от мысли о каком‑ либо заимствовании. Речь может идти лишь о подобии логики научного поиска: и мы, и американцы начали танцевать от одной печки.

Невесомость заявила о себе сразу: Юрий Гагарин вспоминал, как у него куда‑ то «уплыл» карандаш. Из своего первого 18‑ суточного полета Виталий Севастьянов привёз домой на намять шерстяные носки с дырками, продранными на мизинцах: именно этими местами он отталкивался, когда «плавал» в «Союзе‑ 9». Андриян Николаев часто отдыхал «на потолке»: там просторнее. Инстинктивно космонавты искали наиболее удобных, естественных взаимоотношений с невесомостью. Астронавт Чарлз Конрад принимал участие в конструировании лунной кабины «Аполлона». Ограниченные размеры кабины мешали установить у пульта управления кресло или даже табурет. Конструкторы упорно искали выход. С большим трудом Конраду удалось убедить их выбросить эту «мебель» и ограничиться фиксаторами для ног. Он, уже дважды летавший до этого в космос, знал, что в невесомости сидеть перед пультом управления ничуть не легче, чем стоять.

В советской орбитальной станции «Салют‑ 4» велоэргометр был установлен на «потолке», что не мешало одному из космонавтов тренироваться в то время, когда другой работал на полу.

Невесомость все время старалась продемонстрировать перед нами наши новые возможности, которые она нам предоставляла. А мы, повинуясь веками выработанному в нас земной тяжестью консерватизму, словно робели воспользоваться ее дарами. Но ужели дело только в робости и забвении всех парадоксов мира невесомости?

Нет. Любая система, аппаратура или прибор создавались с обязательным учетом специфических условий работы в космосе, прежде всего – с учетом невесомости. Но на первых порах трудно было чисто умозрительно представить себе, а как будет лучше и удобнее жить и работать человеку в космосе. Кроме того, подготовка к полету длилась подчас много месяцев, и во время тренировок в земных условиях космонавты должны были отработать всю свою программу, рассчитанную для условий космических.

Конструкторы понимали: то, что хорошо для космоса, может не годиться на Земле, и наоборот. Скажем, панели солнечных батарей раскрываются в невесомости с помощью простого пружинного механизма. Но если этот механизм испытать на Земле, он может и не вытолкнуть панели, поскольку на Земле они имеют вес, а в космосе не имеют. Сила же пружины в невесомости не меняется. Но, допустим, для страховки можно сделать мощную пружину, которая и на Земле раскроет панели. Но тогда «крылья» батарей разрушатся под собственной тяжестью. Для испытаний сложенные гармошкой панели ставили вертикально, наподобие ширмы, внизу приделывали колесики, и когда пружинный механизм срабатывал, панели катились на этих колесиках по гладкому полу.

В отличие от космических кораблей, орбитальные станции, как и солнечные батареи, предназначены для работы только в условиях невесомости. Однако и они конструировались «по земным правилам». Мне приходилось бывать в макетах орбитальных станций «Салют» и «Скайлэб». «Салют» внутри действительно напоминает подводную лодку: есть отсеки, посередине проход, существуют пол и потолок, по бокам – аппаратура и агрегаты. Пространство «Скайлэба» организовано несколько иначе, но и там есть совершенно определенные полы и потолки, и там конкретно и точно существуют понятия «вверху», «внизу», «сбоку». Если продолжить морские аналогии, «Скайлэб» – это скорее машинное отделение большого парохода. Там то же деление на отсеки, но соединены они вертикальными трапами. Короче, на Земле в «Салюте» вы будете чувствовать себя нормально, если станция лежит, а в «Скайлэбе» – если она стоит.

Почему так? Предполагаю, что компоновка лишь отражает многолетние традиции ракетостроения двух стран. Известно, что в Советском Союзе орбитальная станция монтировалась в горизонтальном положении. В этом же положении космонавты проводили в ней все тренировки. Сборка ракеты‑ носителя, пристыковка к ней космического аппарата, их наземные испытания и транспортировка ракетно‑ космического комплекса на стартовую площадку также происходят горизонтально: ракета лежит. У американцев те же работы выполняются вертикально: ракета стоит. Таким образом, компоновка внутри орбитальной станции происходит по принципу «как удобнее и привычнее». Удобнее и привычнее для конструктора, но одновременно удобнее и привычнее для космонавта. Инженеры‑ проектировщики намеренно, вполне сознательно старались создать в космосе земные интерьеры, освободить нервную систему космонавта от необходимости дополнительной психологической адаптации. В космосе на него и без того наваливалось так много разных не изведанных ранее переживаний, что усиливать их непривычной, хотя, быть может, и более рациональной, удобной в новых условиях, обстановкой не следовало. Конструкторы понимали, что в космосе их орбитальные станции не лежат и не стоят, понимали, что пол и потолок в невесомости – абстрактные понятия. Понимали, и закрывали на это глаза, и чертили трапы, бессмысленные уже потому, что они потеряли свои функции.

Только в самое последнее время при размещении различных систем внутри орбитальных станций начали учитывать невесомость и позволять себе такую планировку интерьеров, которая не является наивыгоднейшей для земных условий. Перед полетом «Союза‑ 21» к «Салюту‑ 5» я беседовал об этом с командиром новой космической экспедиции Борисом Волыновым.

– Думаю, что размещение примерно одной трети приборов и оборудования «Салюта‑ 5» подразумевает, что в космосе пользоваться им будет удобнее, чем на Земле, – рассказывал космонавт. – Невесомость способна экономить жизненное пространство. Например, вакуумная емкость, предназначенная для лучшей адаптации организма к условиям полета, расположена на «стене», и влезть в нее можно удобнее всего, двигаясь по «стене». В земных условиях ее надо было бы монтировать на полу, потому что, если бы даже кто‑ нибудь подсадил бы меня и я влез бы в нее на стене, она сорвалась бы вниз под тяжестью моего тела…

Итак, мы вступаем в пору признания невесомости как одного из решающих факторов космического конструирования. Если начальный этап освоения космоса характеризуется сознательным отходом от тех возможностей, которые предоставляет человеку невесомость – и в этом есть своя логика! – то теперь уже можно угадать в будущем такую организацию пространства, которая может вообще не иметь земных аналогов. Но что такое в принципе организация пространства? Это – архитектура.