 |
Выбор. Первый счет
|
|
|
|
Выбор
«Белая полоса» – всего‑ то каких‑ нибудь полтора‑ два километра, на протяжении которых в пене опрокидывающихся бурунов разыгрывается процесс прибоя. Но вовсе не такая узенькая полоса – с точки зрения того, кто должен идти на ее изучение. Она полна самых бурных перемен.
Еще на подходах к ней, в открытом море, раскачиваются ветром волновые качели. Вверх – вниз. Гребень – впадина. На глубоком месте волны свободно совершают свое движение. До дна еще далеко, и волны до него не достают. Но вот прибрежное мелководье, дно уже близко, и волна сразу чувствует дно. Форма ее искажается. Нижняя часть волны, ложбина, начинает отставать. А гребень уходит вперед. И наконец с волной происходит примерно то же, что и с бегущим человеком, споткнувшимся о порожек. Человек клюет носом. И гребень волны, вставший почти отвесно, также в какой‑ то момент клюет вперед, опрокидываясь. Рушится в пене. Волна споткнулась о мелководье.
Вслед за разрушением формируется новая волна, ближе к берегу. И эта новая волна споткнется о еще более мелкое место. И так много раз на протяжении прибойной зоны: ряды вздымающихся бурунов и через несколько шагов вновь рассыпающихся. Уже другая по форме волна и уже другой характер движения. Несмотря на разные вращения и завихрения, все больше прямого движения воды вперед. Все больше стремления к берегу. Прибойный поток.
И наконец, совсем вблизи у берега происходит последнее разрушение этой последней волны. И весь остаток ее энергии уходит уже полностью на прямой накат, взбегающий по береговому склону. Клокочущий брызгами широкий пенистый язык взлетает на пляж. Заплеск. Заключительный акт того, что происходит на протяжении прибойной зоны. А затем откат языка обратно. В береговой науке так и установлено: прямой поток и обратный поток. Два связанных друг с другом движения, от которых и зависит главным образом обработка морского пляжа.
|
|
|
Движение воды поднимает с близкого дна наносы. Подхватывает их, несет в ту или иную сторону. Песок, гравий, гальку. Выбрасывает на берег или, напротив, смывает с него. Непрестанный, быстро переменчивый процесс. Достаточно одного волнения, чтобы песчаный берег уже изменил свою геометрию: и профиль склона, и очертания по урезу. Гибкая динамика. Ее законы и выявлял Владимир Витальевич Лонгинов, проводя свои многолетние эксперименты над прибойным потоком на разных берегах.
А что же все‑ таки ему, Гуделису, взять для начала? Он остановил свой выбор вот на этом последнем звене из всей цепи морского прибоя – поток заплеска, лижущий пляж. Решающее соприкосновение воды с сушей. Регулярно работающий механизм: вперед – назад, как качели. И в то же время наиболее близкий к исследователю, находящемуся на берегу. Наиболее доступный пока что для их малых сил, для их группы.
Его бьет по ногам язык заплеска, перекатывая погремушку сотен подхваченных песчинок, а Гуделис думает о том, что в этом простом движении воды уже проявляется нечто гораздо большее. Он знал: где‑ то здесь, вдоль берегов, проходит, должен проходить так называемый Большой поток.
Большой поток наносов. Его открыл еще в тридцатых годах, накануне войны, рижский инженер‑ гидротехник Рудольф Янович Кнапс, сначала наблюдая тревожное явление на берегах его родной Латвии: крупные заносы придонными песками портовых каналов и сооружений, образование отмелей, мешающих судоходству. Как видно, все – от постоянного, определенного перемещения этих песков. Первое подозрение на существование какого‑ то общего потока наносов. А затем Кнапс вычислил его теоретически по формулам, определяя: как же должны передвигаться прибрежные наносы в этом районе Балтики при господствующих здесь ветрах и волнениях?
|
|
|
Он получил: действительно, по всему этому району, начиная с юга, от Самбийского полуострова, откуда протягивается коса, по ее берегам, и дальше, к северу по литовскому побережью, и еще дальше, опять же на север по берегам Латвии до самого Рижского залива, должно происходить общее стремление наносов в общем главном направлении – с юга на север. Как бы единый поток, пробирающийся вдоль берегов на протяжении четырехсот километров. Большой поток.
После войны, когда молодой геолог Витаутас Гуделис копался в песках своего побережья, он находил во множестве вещественные подтверждения такого потока. Золотистые камешки янтаря и зеленоватые зерна глауконита, щедро рассыпанные по берегам наподобие хвоста кометы, – именно так, как показывали вычисления Кнапса, Гуделис и дал в географии это название: Восточно‑ балтийский поток наносов.
Или попросту – Большой поток.
Он существует уже по крайней мере пять или шесть тысяч лет, откладывая свой могучий отпечаток на весь этот район Балтики. Это он поставлял тот строительный песчаный материал, из которого выросла Куршская коса с ее чудом больших дюн. Он и теперь, несомненно, продолжает оказывать свое влияние на всю жизнь здешних берегов, возникая каждый раз во время прибоя, в перекатах волн, в штормовых течениях, в набегах заплесков, хлещущих сейчас Гуделиса по ногам.
Первый счет
Два Витаутаса встали на первый счет. Витаутас Гуделис – возле одного контрольного стержня, вбитого в песок берегового склона. Витаутас Минкявичюс – возле другого стержня, там пониже к воде. У них в руках по секундомеру. И каждый раз, когда пробегает между стержнями язык заплеска, они щелкают, отмечая время, и громко выкрикивают его. Стасе Мочякене ставит пометку в тетрадочке под каждым номером заплеска. Потом они произведут пересчет времени на скорость. Скорость заплесков.
Уже какой‑ то подход к буйству стихии.
Часами качается море. Часами стоят они в набегающей воде. Уже мокрые от непрерывных брызг. И ветер пробирает набухший защитный костюм. Фиксация заплесков продолжается, пока другая пара – студенты‑ практиканты – не станут им на смену. Количество номеров в тетрадочке растет.
|
|
|
А еще чуть подальше от берега – там, где разбивается последняя волна, посылающая прямой прибойный поток и заплеск на пляж, – там двое под непрерывным хорошим душем держат в воде высокую тяжелую рейку, стараясь, чтобы она упиралась все время в дно. И с берега читают в бинокль по разноцветным делениям рейки параметры волн – их высоту, их период. Пытаются прочитать в этих капризных колыханиях вверх и вниз. И все это тоже идет в тетрадочку.
Насквозь «мокрый опыт». Но в результате его можно уже делать сопоставления. Сравнивать показания волн с тем, какая получалась при этом скорость заплеска. Строить графики.
Он остался памятным, тот день, когда уже в Вильнюсе, в Отделе географии, Стасе Мочякене внесла в кабинет Гуделиса готовые, набело прорисованные графики, составленные на основании всех записей в тетрадке. Все, кто был причастен к этим первым наблюдениям на берегу, сгрудились вокруг стола, рассматривая россыпь условных кружочков на разграфленной бумаге. Черные и белые кружочки, означающие прямые и обратные потоки заплесков. То густое скопление их в одной части графика, то рассеивание как бы хвостом, то отдельные резкие вылеты в сторону… Все что‑ то означало. Те самые зависимости и соотношения, которые ищет наука во всяких явлениях и которые пытались теперь установить они в этом первом знакомстве с работой моря.
Далеко еще не все становилось сразу ясным даже в столь аккуратно выведенных графиках. Многое еще требовало объяснений. Особенно вот эти разные отклонения от только что найденных зависимостей. «Почему? » – стучал карандашиком Гуделис. И было только ясно, что нужно повторять и повторять.
Поток заплеска поглотил их внимание не на один год. С каждым выездом к морю брали они снова и снова эти бегущие пенистые языки под наблюдение. В разные моменты волнения. На разных участках косы и литовского побережья. На разных береговых склонах – то более крутых, то совсем отлогих.
|
|
|
Силу волнения измеряли при этом не только у самого берега, но и там, подальше в море. На береговой авандюне – на той, кажется, где происходил у них первый научный разговор с Владимиром Витальевичем Лонгиновым, – водрузили приборный столик. Самодельный столик, который сколачивали тут же, как робинзоны, из того, что море вечно выбрасывает на берег: бревна, ящики, доски. На нем установили трубу волномера. А потом вдвоем или втроем пускались вплавь, помогая друг другу ставить в море буек с тяжелым камнем, на тросике, как на якоре. По прыжкам этого буйка – красный клоунский колпачок, танцующий на волнах, – определяли в трубу опять же высоту и периоды волн уже более точно. Конечно, насколько мог улавливать глаз. И снова сравнивали с тем, как ведут себя при этом потоки заплесков на пляже.
И следующий шаг. Попытка ответить на самый важный вопрос: что же делают с прибрежными наносами заплески? Куда и сколько их перегоняет эта качель прямых и обратных потоков? Погремушка песчинок, то взбегающая вверх, на пляж с языком заплеска, то откатывающая обратно, все время говорит о том, какая тут происходит перетасовка. А каков ее баланс?
Они вбивали в песок по склону пляжа ряды тонких стержней, гуськом в воде, – «по методу Лонгинова». И подсчитывали линеечкой прибыль‑ убыль песка у каждого стержня после прошедшего шторма, после того как здесь поработали заплески. Изменения по профилю склона.
А потом придумали разбивать такими же стержнями целую площадку пляжа, как шахматную доску, на клетки‑ квадраты. И снимали «урожай» наносов с каждого квадрата, подсчитывая их баланс уже по площади. Это уже «метод Гуделиса».
В каждой пригоршне песочка, переброшенной по склону пляжа, зафиксированной линеечкой у стержня, проглядывал этот Большой поток, о котором теперь Гуделис стремился все время что‑ то еще узнать.
Море не так‑ то просто отдавало им свои секреты. Уж на что, казалось бы, такая понятная вещь, как обыкновенный поток заплеска. А на самом‑ то деле… Даже измерить, скажем, скорость обратного потока – уже задача. Обратный поток не имеет того ярко выраженного края, как язык прямого заплеска, взбегающий на берег. Только по мокрому следу, быстро сохнущему, можно следить за движением отката вниз. Неверная, неясная кромка между темным и светлым песком, как бы сползающая по склону, непрерывно меняющая свои оттенки. Они понимали, что измеряют обратный поток пока лишь очень приблизительно. И надо еще подумать, как его схватить. Упрямец «обратный»!
Море жестко диктовало свои условия. Било яростно, когда надо стоять как вкопанному по ходу заплесков с секундомером в руке. Подвергало шеренги и квадраты расставленных стержней иногда такому обстрелу, что все приходило в расстройство. Заносило стержни с головкой, подмывало, разбрасывало по пляжу. И весь опыт надо было повторять сначала.
|
|
|
Ну что ж, и сначала. Еще и еще раз. Это не в тихой пристани, это – море. А работа у моря требует, между прочим, и еще одного: терпения и терпения. «Адского терпения! » – как выразился однажды профессор Зенкович.
Приходилось «ходить на волну» с узким стаканчиком в руках и бросаться вперед, в самое кипение буруна. И в тот же момент производить операцию, которая в обычных условиях где‑ нибудь в лаборатории сущий пустяк, – наполнить стаканчик водой. А здесь, в ревущем котле прибоя… Надо еще донести стаканчик в сохранности обратно до берега, чтобы его не вырвало, не разбило волной. Он наполнен драгоценной мутью взвешенных в воде песчинок. По этой мути будут определять степень того, насколько вздымает и несет с собой волна рой наносов. Степень взмученности.
Даже сильный, рослый Минкявичюс, неутомимо бродивший по пескам больших дюн, не мог выдержать более двух‑ трех заходов подряд на волну. Отлеживался, переводя дух, среди береговых холмиков под солнцем. А затем снова: «Пошли! »
Вода в Балтике, скажем прямо, не самая теплая. Только входишь – и брр! А им приходилось и плавать, и нырять, и стоять… Сколько же раз? Кто это считал?
Современных гидрокостюмов в их распоряжении еще не было. Поневоле обращались к домашнему средству. Баночки с вазелином. Густо обмазывали друг друга, собираясь на «водные процедуры». Все‑ таки какая‑ то защитная пленка от холода воды. Ходили, поблескивая на солнце как лакированные. Вазелиновые робинзоны. И даже чуточку этим гордились – таким отличием от простых смертных. Особая работа!
Но такая «особая работа» далеко не всем приходилась по нутру. Некоторые не выдерживали. Стасе Мочякене, тоненькая девушка, и та оказалась тверже, терпеливее иных молодцов по виду. Не всякий, кто готовится стать географом, может стать береговиком – сражаться с причудами моря, с этим предметом исследования, как с противником. Гуделис всякий раз угадывал по глазам новичка: готов бить отбой. И вряд ли мы увидим его снова на следующий год здесь, в береговой экспедиции.
И все же за этот начальный период исследований, довольно кустарный и даже в какой‑ то мере еще ученический, – в течение нескольких экспедиций они сумели собрать не такой уж малый багаж фактов. До двух тысяч разных наблюдений. И все над потоками заплесков. Материал, из которого можно уже извлекать определенные выводы.
Несколько страничек их сообщения на эту тему заняли скромное место в академическом сборнике среди потока других ученых публикаций. Первый голос с литовского побережья. Но его тотчас услышал, оценил внимательный читатель в Москве, Владимир Витальевич Лонгинов. «Эта работа является наиболее интересной из всех известных мне исследований в данном направлении», – приписал он к своей уже выходящей из печати статье. Три строчки краткого примечания, которые они читали и перечитывали у себя в Вильнюсе не один раз.
Но когда Лонгинов снова приехал к ним на косу – «для обмена мыслями», – они вполне убедились, что за этими тремя строчками скупой похвалы надо было читать еще и настоятельное приглашение. Следовать дальше.
«Дальше» – по понятиям береговика – это прежде всего еще глубже в воду, еще смелее по всей широте прибойной зоны.
|
|
|
