 |
Огонь из всех блистеров
|
|
|
|
И вот прилетел с доплатой треугольничек от Федора Моторзина. «Ездовский сорвал экспедицию! » – разнеслось по отделу. Следом явились и сами герои: виновник катастрофы Ездовский, свидетель происшедшего Моторзин. Федор принимал сочувствия, расстраивался от них и злел. Ездовский выслушивал Чемпалова с терпением, склонив виновную голову.
– Что объяснять? – говорил он, покусывая губу. – Виноват, Денис Григорьевич.
– Вас зачем посылали?
– Запускать счетчик Гейгера, – покорно отвечал Ездовский.
– А вы что делали?
– Их и запускал… Потом поднял сцинтиллятор.
– Поднял сцинтиллятор… Вы получили задание на сцинтиллятор?
– Нет.
– Может быть, задание давалось по особым каналам? Без нашего ведома? Через голову отдела?
– Нет.
– На чем же были основаны ваши заверения, будто вы делали запрос, получили «добро»?
Ездовский молчал, покрывшись краской.
– Соврали, мягко выражаясь? Так? Придется ответить. И за монитор, и за срыв экспедиции!..
Разбирательство шло при открытых дверях в точном смысле этого слова: кабинет Дениса Григорьевича был нараспашку, распаленный завлаб присутствием третьих лиц не стеснялся. К тому же факты, которые он приводил, были бесспорны. Лично Ездовскому собственная вина представлялась до того очевидной, что он и не пытался оправдываться.
Но, странное дело, чем заметнее проявлялась покорность затюканного Ездовского, тем резче не совпадала она с настроением, которое складывалось по ходу этой истории за стенами чемпаловского кабинета.
Володя Битехтин, раб и певец цветного фото, привез из Якутска, впервые им увиденного, три цветные катушки. Между тем он ходил из кабинета в кабинет с пустыми руками и речи вел не о проявителе, не о контрастной бумаге, но о грандиозной буче вокруг доклада руководителя якутской лаборатории. «Три дня как на качелях! » – говорил Володя. Он не столько рассказывал, сколько демонстрировал это волнующее событие, включая магнитофон. В тех местах, где записанные на пленку участники якутской дискуссии превозносили достоинства своих новых схем и особенно сцинтилляторов, вторить им в сложившейся обстановке Володя не решался, он замедлял вращение пленки, выражение острого тревожного любопытства на его лице сменялось растроганностью. «Видите! » – призывал Володя свидетелей, указывая на диск…
|
|
|
Послушав якутян, разговорилась за своим столиком Люда. «Все знают, – сказала она, – какую важность придает Константин Михайлович и другие товарищи… да, Данков, хотя он и не наш сотрудник… какие они возлагают надежды на нейтроны, входящие в состав космического излучения. Ведь нейтроны раскрывают тайны магнитных полей! Но что мы видим? Нейтронный монитор два часа пощелкает, два месяца стоит, а Денис Григорьевич самоустранился, взваливает все на других. А так относиться к Ездовскому разве справедливо? Конечно, надо выяснить, что натворил Сергей Трофимович в своей экспедиции, но как он здесь работал – неизвестно. Очень старался, очень много вкладывал сил…» – «Ты чего это разошлась, Людмила? » – «Не разошлась. Вот дождусь собрания… будет же когда‑ нибудь у нас собрание? Вот тогда разойдусь, все выскажу».
Техник Юрий Шубочкин сочинил басню. Прежде подобная слабость за ним не замечалась. Да и Шубочкин уверял, что в прошлом он безгрешен. Басня сочинялась, объяснял Шубочкин, сама, читал он ее с выражением. Она начиналась эпически: «В одном НИИ, святилище наук, в лаборатории обосновался Жук…» В конце, по закону жанра, давалась мораль: «Наука там не процветает, где серый Жук, оберегая сук, всем ярким мушкам крылья подрезает…» Басня вызвала удивление, восторги, страхи. Раздался возглас: «Съедину, Съедину предложи! » Редколлегия «Космика» испытала замешательство, прения длились два часа. Решающим оказалось слово редактора, ветерана отдела Съедина, писавшего когда‑ то фельетоны. Он сказал: «Если смолчать, то кого обманем? Себя обманем. Так дальше нельзя. Я – за». Большинством голосов редколлегия приняла басню к печати. Когда это решение было проведено, Съедин издал шумный вздох, давно, казалось, стоявший в его высоко поднятой груди.
|
|
|
«Несогласованный огонь из всех блистеров по одному объекту», – говорил Чадов, понимая, что оставаться в бездействии ему нельзя, и страшась последствий, какие неминуемо вызовет его вмешательство, попытка придать разрозненным залпам организованный характер.
Аттестат зрелости, полученный в те дни Шубочкиным, явился поводом для небольшого торжества. Несмотря на предательский запах хлебной опары, сопровождавший приготовление в аппаратной грога, фактор внезапности удалось соблюсти. Юрия призвали в последний момент, когда все было готово. В своей рабочей лыжной куртке («Пришел‑ то в чем… срам. Предупредили бы, собаки…») он стоял перед столиком, середину которого занимали чайник с недегустированным напитком, десяток граненых стаканчиков, торт, вафли, и слушал текст коллективного приветствия.
– Пусть этот подарок, – с выражением читала Люда, удерживая до поры одну руку за спиной, – напомнит тебе о необходимости броситься в бой, едва ты увидишь несправедливость или обиженного.
Юра проявил уверенное знание ритуала, левой рукой приняв подарок – статуэтку Дон Кихота, – а правой обменявшись с Людой рукопожатием. Все это получилось у них весьма элегантно.
Подарок Юре понравился.
– Главное, тоже с книгой, – говорил он, рассматривая погруженного в раскрытый фолиант рыцаря и осторожно проверяя, как извлекается из ножен и вставляется обратно золоченая булавка его шпаги.
Деловые тосты шли вперемежку с репликами:
– Ножа нет, торт будем раздавать с отвертки.
– За нейтронный монитор! Давненько я на нем не работал!
– Пусть будут сцинтилляторы!
– Сцинтилляторы и полупроводники!
– Грог напиток морской, надо, чтобы покачало.
|
|
|
Люда, сепаратно чокаясь с Чадовым, говорила:
– Как считаете, Константин Михайлович, могут мне поручить мониторы на «Заре»? Я во все постараюсь вникнуть… Могут, правда? Вот увидите… Вы даже не представляете, как мне «Заря» подходит. Уплыву отсюда, далеко уплыву… а монитор рядом, и снимаю нейтронную компоненту… Я вам тогда открыточку пришлю. С видами острова Пасхи…
– Когда идет работа над одной проблемой, – говорил Костя, – каждый сотрудник должен быть ферзем.
– Голова тоже нужна, – заметил Шубочкин.
– Производственное совещание, – вставил Съедин, – или научно‑ техническое совещание.
– Нам наступают на пятки, – повторял Ездовский. – О якутянах не говорю – Брайен Эвиот наступает!
– Коллективные обсуждения в масштабе лаборатории – вот что необходимо, – сказал Чадов. – Сразу все прояснится, станет на свои места.
– В лобовую атаку, Константин Михайлович? Так я тебя понимаю? – спросил Шубочкин.
Чадов улыбнулся:
– Так понимаешь. На встречный огонь.
– А что… Я с аттестатом. Могу идти и на встречный огонь.
– Боязнь быть не похожим на других убивает гражданское чувство, – говорил Съедин. – А у нас кто не похож на заданный образец, тот смешон, жалок, опасен… Надо написать обо всем Комлеву. – Смелость, проявленная Съединым при обсуждении Жука, жаждала развития и поддержки.
Трудно сказать, какая судьба постигла бы идею редактора, если бы не появление в лаборатории Данкова. Задержавшись в дверях, он сделал знак Чадову и попятился было назад, но его схватили под руки, вытащили к столу. Дима поздравил именинника, чокнулся со всеми, выждал с полминутки за столом, после чего увлек с собой Чадова и Ездовского – они исчезли. Под конец вечера явился Чадов:
– Завтра пишем письмо Комлеву!
Не подписали письмо двое: Моторзин и Битехтин.
|
|
|
