 |
Поединок. ФЕДОР КАЛАШНИКОВ
|
|
|
|
Поединок
Подвиг у красненских берез не был последним в жизни Маши Порываевой. Раненная, истерзанная пытками в Щукине, она еще выиграла поединок с двумя матерыми врагами в отделении службы безопасности в Опочке.
Начальник отделения капитан Крезер был садистом. Он не любил, когда на допросах присутствовал кто‑ либо, кроме него и переводчика. Капитан обожал мягкую мебель и обычно допрашивал, удобно расположившись на кушетке. Задавая вопросы, листал журналы, небрежно копался в бумагах, чистил ногти, но за жертвой следил зорко и, как ястреб, налетал на нее, чтобы причинить неожиданную резкую боль или нанести увечье.
На допросе Порываевой привычный порядок пришлось изменить. Первым допрашивал разведчицу представитель контрразведки Горбатов. Крезер в душе не переваривал этого русского, но побаивался его. Сын псковского помещика, в прошлом царский военный атташе, в годы гражданской войны офицер армии Юденича, Горбатов имел какие‑ то особые заслуги перед нацистами, и в штабе группы армий «Север» с ним считались.
Когда полуживую Машу ввели в кабинет следователя, Крезер был взбешен. Ему только что сообщили о смерти офицера‑ эсэсовца, раненного разведчицей. Горбатов же отнесся к этому безучастно. «Красный десант» его почти не интересовал. Вот если бы от арестованной можно было узнать что‑ либо об агентурной разведке, действовавшей в тылу фашистских войск под Ленинградом или на Калининском фронте…
– Ну‑ с, барышня, нам переводчик не нужен, – начал допрос Горбатов, – мы земляки и коллеги. Назвались вы, кажется, Зоей. Не будем играть в прятки, милая. Мне преотлично известно, что вы не просто партизанка, а ротармейка, как называют женщин из военных наши друзья‑ немцы. Так вот, Зоя, всякий попавшийся разведчик или гибнет, или меняет хозяина. Это – закон. Гарантирую вам жизнь за откровенные ответы на мои вопросы. А затем мы вас подлечим и будем вместе работать… – Горбатов запнулся и с пафосом закончил: – На благо свободной России! Предлагаю вам спасение. Одно только ваше «да» – и опять для вас жизнь раскроется во всей красе, и не будет камеры, где отчаяние и безысходность. – Горбатов наклонился к Маше и зловеще прошептал, кивком головы показывая на Крезера: – В гестапо не шутят, они замучают и выпотрошат вас. Соглашайтесь – не пожалеете. Мы, сотрудники абвера, люди чести.
|
|
|
И тут Маша не выдержала – заплакала. Заметив ее слезы, Горбатов презрительно подумал: «Быстро же она сдалась…» – и, стараясь быть ласковым, продолжал:
– Ну, а плакать не нужно. Вы так молоды, а живем мы, к сожалению, один раз. Я не тороплю, расскажете все завтра.
– Зачем же завтра, – вскочила Маша, – решим сразу. Ты что же, иуда, подумал, что я по своей молодости плачу? Нет! Я плачу потому, что не могу тебя, фашиста, уничтожить!
Услышав слово «фашист», Крезер подошел к Порываевой.
– Ну, что я вам говорил, Горбатов? Это большевитска дурь. Бить девка надо.
– Пожалуй, вы правы, капитан. – Горбатов безнадежно махнул рукой. – Фанатичка.
К допросу с щипцами в руках приступил Крезер…
Медленно бледнеет за окном небо. Пройдет еще несколько минут, и алая полоска утренней зари возвестит людям начало нового дня. Маша знает: это ее последнее утро. В общей камере рассказывали: Крезер приказал устраивать казни только по утрам. А ее казнят сегодня. Какое сегодня число? Кажется, тринадцатое. Чуть больше года назад в это время она уезжала из Москвы… Милый, славный город. Сейчас он, наверное, затемнен. Но придет время, и вновь россыпь золотых огней будет украшать по вечерам его площади, набережные Москвы‑ реки и родную Домниковку…
|
|
|
Маша пошевелилась. Все. тело пронзила нестерпимая боль. На спине точно костер полыхал. Простреленная рука налилась свинцовой тяжестью. Горела и грудь, искалеченная Крезером. Над подвалом послышались тяжелые шаги. Противно заскрипела дверь. Вместе с потоком свежего воздуха донеслось:
– Выходи!
В тридцати шагах, у стены сарая, покачивались два человеческих тела. Рядом свисала петля. Навстречу шел Крезер. Его холеное лицо было тщательно выбрито, а прилизанные волосы зачесаны назад. «Как на парад собрался, гад», – подумала Маша. И вдруг перед ее мысленным взором всплыло другое лицо – в оспенных щербинах, милое лицо Никанора Ивановича. Вот он улыбнулся ей и, как тогда, год назад, при прощании, положил руки на потемневшую, исхлестанную дождями калитку, повторил напутственные слова: «Жить будем по нашим, советским законам».
– Германское командование решило повесить тебя. Ты есть не зольдат, а разбойник, – пролаял Крезер.
Разведчица резко шагнула в его сторону и запела:
Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо…
Может быть, вспомнилось Маше, как, услышав впервые слова этой песни у пионерского костра, горько оплакивала она гибель юного барабанщика.
Крезер вздрогнул и отступил назад.
Вся устремленная вперед, с пылающим взором, девушка была прекрасна в своем последнем порыве. Измученная пытками, с руками, скрученными проволокой, она была сильнее своих врагов. Крезер не выдержал. Выхватив из кармана браунинг, он дважды выстрелил в грудь Порываевой. Сзади раздался насмешливый голос Горбатова:
– Сдаете, капитан, нервишки шалят!
Крезер обернулся и, не в силах сдержаться, зло бросил:
– Проклятый страна ваша!
Заметив подходившего палача, показал на тело Порываевой и срывающимся голосом закричал:
– Вешать, вешать!..
Майское утро. Бежит, торопится в школу девчушка. В одной руке сумка, в другой бубенчики ландышей. Школа на горке, за высокими березами.
У большого белого камня остановилась первоклассница. Посмотрела на вырубленный в нем девичий профиль. Тихонько положила цветы к подножию.
Это тебе цветы, Маша.
И белый камень с высеченными на нем горьковскими словами поставлен в честь тебя, Машенька.
|
|
|
И школа, что высится на пригорке, твоим именем теперь зовется. И нет в Москве ныне Домниковки. Есть улица Маши Порываевой.
Теплый ветер доносит к Машиным березам гул вышедших в поле тракторов. «Идет, гудет зеленый шум, весенний шум». Многие из тружеников богатого и дружного колхоза «Весенний луч», что ведут битву за высокий урожай, вступали в свое время в пионеры, становились комсомольцами, помня о твоем мужестве, Машенька с Домниковки.
ФЕДОР КАЛАШНИКОВ
|
|
|
