13 Цит. по: Wilfried Radewahn. Die Pariser Presse und die Deutsche Frage (Радеван Вильфрид. Парижская пресса и германский вопрос). Frankfurt, 1977. S. 104.

31 Цит. у Кеннана, Упадок европейского порядка. С. 70.

³² Цит. там же. С. 141.

³³ Речь Гладстона «Обличение зверств в Болгарии, творимых Турцией» от 9 сентября 1876 г. в кн. Великобритания: внешняя политика. Т. III. С. 2448.

³⁴ Цит. по: А. N. Wilson, Eminent Victorians (В и л сон Э. Н., Знаменитые виктори- анцы). N. Y.: W. W. Norton, 1989. Р. 122.

³⁵ Гладстон, цит. по: Carsten Holbraad. The Concert Of Europe: A Study in German and British International Theory, 1815— 1914 (Хол браад Карстен. Европейский кон­церт: очерки германской и британской теории международных отношений, 1815 — 1914). L.: Longmans, 1970. Р. 166.

³⁶ Там же. С. 145.

³⁷ Бисмарк— кайзеру Вильгельму, 22 октября 1883 года. В Собр. соч. Отто фон Бисмарка. Т. 6С. С. 282 — 283.

³⁸ Гладстон— лорду Гренвиллу, 22 августа 1873 г. // Agatha Ramm, ed. The Political Correspondence of Mr. Gladstone and Lord Granville: 1868— 1876 (Политическая переписка м-ра Гладстона и лорда Гренвилла: 1868 — 1876). V. 2. Oxford: Clarendon Press, 1952. P. 401.

⁴⁰ Приводится у Кеннана, Упадок европейского порядка. С. 39.

⁴¹ Там же. С. 258.

Окончание главы 6, имеющееся только в оригинальном издании в твердой обложке.

В сорокалетний период по окончании наполеоновских войн политика поддержа­ния равновесия сил достигла своего апогея. В течение этого срока она срабатывала бесперебойно, поскольку равновесие было заранее тщательно сбалансировано и, что самое главное, подкреплялось чувством единства ценностей, по крайней мере, среди консервативных дворов. После Крымской войны произошла постепенная эрозия этого чувства, и все вернулось к ситуации XVIII века, ставшей гораздо более опасной из-за внедрения современных технологий и возрастания роли общественного мнения. Даже деспотические государства могли апеллировать к широкой публике, стращая ее иноземной угрозой, — и это пугало зарубежной опасности подменяло демократиче­ский консенсус. Национальная консолидация европейских государств уменьшала число игроков на поле. Дипломатические комбинации все чаще уступали демонстрации силы. Крах всеохватывающей концепции легитимности подорвал предпосылки для

морального сдерживания.

Несмотря на историческое предубеждение Америки против системы равновесия сил, эти уроки имеют самое прямое отношение к американской внешней политике после окончания «холодной войны». Впервые в истории Америка стала частью меж­дународной системы в качестве сильнейшей страны. Но хотя Америка в военном от­ношении является сверхдержавой, она более не может никому навязывать свою волю, поскольку ни ее мощь, ни ее идеология не влекут за собой возникновение имперских амбиций. А наличие ядерного оружия, в чем у Америки абсолютное преобладание, вызывает тенденцию к уравнению применяемой силы.

Таким образом, Соединенные Штаты во все большей и большей степени оказы­ваются в мире, имеющем множество сходных черт с Европой XIX века, хотя и в ми­ровом масштабе. И можно надеяться, что возникнет нечто, напоминающее систему Меттерниха, где равновесие сил будет подкрепляться ощущением единства ценностей. А в нынешнюю эпоху ценности эти должны носить демократический характер.

И в то же время Меттерниху не пришлось создавать легитимный порядок; он уже в существенной степени сложился. В современном же мире демократия далеко не универсальна, и там, где она провозглашается, может существовать множество «демократий». С точки зрения Соединенных Штатов, разумно будет попытаться под­крепить равновесие моральным консенсусом. Чтобы быть верной себе, Америка должна попытаться выковать моральный консенсус в максимально широком плане, предопределяющий глобальную приверженность демократии. Но он не должен отры­ваться от анализа равновесия сил. Ибо стремление к моральному консенсусу оборачи­вается против самого себя, если оно разрушает равновесие.

Коль скоро система меттерниховского типа, основанная на легитимности, уже не­возможна, Америке придется научиться действовать в рамках системы равновесия сил, каким бы непривычным и неестественным ни казался подобный курс. В XIX ве­ке существовали две модели системы равновесия сил: британская модель, олицетво­ряемая подходом Пальмерстона — Дизраэли, и бисмарковская модель. Сущностью британского подхода являлось ожидание прямой угрозы равновесию сил, и лишь при ее наличии осуществлялось вмешательство, причем почти всегда на стороне более слабого; подход же Бисмарка сводился к тому, чтобы предотвратить само возникно­вение вызова путем установления тесных отношений с максимально возможным чис­лом сторон, посредством создания накладывающихся друг на друга систем альянсов и путем использования появляющегося в результате этого влияния для внесения уме­ренности в требования спорящих сторон.

Как бы странно это ни могло показаться в свете опыта Америки в отношениях с Германией в ходе двух мировых войн, стиль Бисмарка в отношении поддержания равновесия сил более созвучен традиционному американскому подходу к междуна­родным отношениям. Метод Пальмерстона — Дизраэли требует неуклонного отстра­нения от споров и безжалостной подчиненности конфликтующих концепций равно­весия. Для Америки окажется очень трудным привыкнуть к отстраненности и безжалостности, не говоря уже о готовности интерпретировать международные собы­тия строго в смысле соотношения сил.

Политика позднего Бисмарка была нацелена на поиск упреждающего сдерживания посредством своего рода консенсуса в отношении общности целей с той или иной группой стран. Во взаимозависимом мире Америке будет трудно воплощать на прак­тике прежнюю роль Великобритании, сводившуюся к «блестящей изоляции». Но столь же маловероятно, что ей удастся создать всеобъемлющую систему безопасности, равно применимую ко всем частям света. Наиболее вероятным — и конструктивным — решением была бы частично перекрещивающаяся система союзов, причем одни были бы нацелены на безопасность, другие — на экономические отношения. И коренной задачей для Америки была бы выработка целей и задач, проистекающих из американских ценностей, которые могли бы скрепить эти различные группировки (см. гл. 31).

В любом случае к концу XIX в. оба эти подхода к внешней политике стали устаре­вать. Великобритания более не чувствовала себя достаточно могущественной, чтобы и далее идти на риск изоляции. А Бисмарк был смещен со своей должности нетерпели­вым новым императором, который поставил перед собой нескромную задачу улучшить политику мастера. По ходу дела равновесие сил стало жестким, и Европа покатилась к катастрофе, тем более опустошительной, что никто не верил в ее возможность.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Машина политического Страшного суда: европейская дипломатия перед первой мировой войной

¹ Franz Schabel. Das Problem Bismarck (Ш н а б е л ь Франц. Проблема Бисмарка). Hochland. V. 42 (1949 - 1950). S. 1 - 27.

² Winston S. Churchill. Great Contemporaries (Черчилль Уинстон С. Великие со­временники). Chicago; L.: Univercity of Chicago Press, 1973. P. 371 ff.

³ Фридрих Великий, цит. по: Memoirs of Prince von Biilow: From Secretary of State to Imperial Chancellor (Мемуары князя фон Бюлова: от статс-секретаря до райхс- канцлера). Boston: Little, Brown and Co, 1931. P. 52.

⁴ Цит. по: Maurice Bompard. Mon Ambassade en Russie, 1903 — 1908(Бомпар Мо­рис. Мое посольство в России, 1903 — 1908). Paris, 1937. Р. 40.