Глава тридцать первая 3 страница

Пока что от этих вопросов уходят, поскольку членство восточноевропейских стран в обоих этих институтах заблокировано. Однако доводы, подкрепляющие обаотказа, столь же различны, сколь велика разница между европейской и американской поли­тическими традициями. Европа приняла решение расширить Европейский Союз на восток, исходя из основополагающих тезисов «Realpolitik»: она признала принцип и предложила ассоциированное членство восточноевропейским странам при условии реформирования экономик стран Восточной Европы (и по ходу дела ограждая эконо­мику стран Западной Европы от конкуренции на какой-то более продолжительный срок). Это сделает полноправное членство техническим вопросом, который будет решен по прошествии времени.

Американское возражение против членства в НАТО этой категории стран носит принципиальный характер. Возвращаясь к историческим возражениям Вильсона про­тив альянсов, ибо они базируются на ожидании конфронтации, президент Клинтон воспользовался встречей глав государств — членов НАТО в январе 1994 года, чтобы предложить альтернативное воззрение на предмет. Поясняя, почему Соединенные Штаты не поощряют прием в НАТО Польши, Венгрии, Чехии и Словакии, он в ка­честве обоснования заявил, что Атлантический союз не может позволить себе «провести новую разграничительную линию между Востоком и Западом, которая сама по себе стала бы предвестником новых конфронтации... Я говорю всем тем в Европе и Соединенных Штатах, кто просто вынуждает нас провести новую разграничительную линию в Европе поближе к востоку, что мы вовсе не должны исключать возмож­ности наилучшего будущего для Европы, в которой демократия и рыночная экономи­ка будет присутствовать везде, как и люди будут сотрудничать везде во имя взаимной безопасности»⁵.

В духе этого президент Клинтон выдвинул схему того, что он назвал «Партнер­ством во имя мира». Он призвал все государства — преемники Советского Союза и всех бывших восточноевропейских сателлитов Москвы присоединиться к тому, что является неочерченной системой коллективной безопасности. Будучи сплавом вильсонианства и критики со стороны Уоллеса теории «сдерживания», описанной в главе 16, ока является воплощением принципов коллективной безопасности и уравнивает жертв советского и российского империализма и тех, кто довлел над ними, дает оди­наковый статус среднеазиатским республикам, граничащим с Афганистаном, и Поль­ше, жертве четырех разделов, в которых участвовала Россия. «Партнерство во имя ми­ра» не промежуточная остановка на пути в НАТО, как часто утверждается, искажая суть дела, а альтернатива членству в нем, точно так же как Локарнский договор (см. гл. 11) явился альтернативой британскому союзу с Францией, которого Франция жаждала в 20-е годы.

И все же Локарно показало, что не существует промежуточного пространства меж­ду союзом, основанным на единстве целей, и многосторонним институтом, базирую­щимся не на общности восприятия угрозы, но на выполнении конкретных условий, относящихся к системе внутреннего управления. «Партнерство во имя мира» несет в себе риск создания в Европе двух типов границ: таких, которые защищены гарантия­ми безопасности, и таких, которым в таких гарантиях отказано, — причем такое со­стояние дел наверняка явится искушением для потенциальных агрессоров и демора­лизует потенциальные жертвы. Следует, таким образом, позаботиться о том, чтобы во имя предотвращения конфронтации не была в стратегическом и концептуальном пла­не создана «ничейная земля» в Восточной и Центральной Европе — источник мно­жества европейских конфликтов.

В рамках международного сообщества окажется невозможным решить, как часть одной проблемы, двойную проблему безопасности в Восточной Европе и интегриро­вание России в мировое сообщество. Если «Партнерство во имя мира» становится как бы частью НАТО, то оно вполне способно подорвать Атлантический союз путем во­влечения его в побочную деятельность, не относящуюся к его миссии в области прак­тического обеспечения безопасности, увеличит ощущение незащищенности в Восточ­ной Европе и в то же время, будучи в значительной степени двусмысленным по сути, не сможет умиротворить Россию. И действительно, «Партнерство во имя мира» ри­скует быть воспринято как ненужное, если не опасное потенциальными жертвами аг­рессии, а в Азии оно может быть истолковано как этнический клуб, направленный в первую очередь против Китая и Японии.

В то же время важно соотнести Россию с атлантическими странами. И потому су­ществует место для института, называющего себя «Партнерством во имя мира», при условии, что он берет на себя миссии, которые все его члены истолковывают в суще­ственной своей части одинаково. Такого рода общность задач существует в области экономического развития, образования и культуры. Совещанию по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) могут быть приданы в этих целях расширенные функции, и тогда его и следует переименовать в «Партнерство во имя мира».

В случае осуществления такого рода замысла Атлантический союз будет обеспечи­вать политическую общность и всеобщую безопасность; Европейский Союз ускорит членство в нем бывших восточноевропейских сателлитов; а Североатлантический со­вет по вопросам сотрудничества (НАКК) и Совещание по безопасности и сотрудни­честву в Европе, возможно, переименованное в «Партнерство во имя мира», соотнесут республики бывшего Советского Союза — и особенно Российскую Федерацию — с атлантическими структурами. Зонтик безопасности будет раскрыт и над новыми де­мократиями Восточной Европы. А если Россия останется в пределах своих границ, то со временем упор с безопасности переместится на партнерство. Общие экономиче­ские и политические проекты будут во все большей и большей степени характеризо­вать отношения между Востоком и Западом.                             

Будущее Атлантического союза не ограничится одними только отношениями меж­ду Востоком и Западом: он сможет стать важнейшим помощником Америке в на­хождении своей роли в XXI веке. В момент написания этой книги невозможно пред­сказать, какие из предположительно поднимающихся сил будут наиболее преобладающими или наиболее угрожающими и в каких сочетаниях: будет ли это Россия, Китай или фундаменталистский ислам. Но способность Америки справиться с любым из этих феноменов эволюции будет подкрепляться сотрудничеством со сто­роны североатлантических наций. Таким образом, то, что обычно называлось «проблемами, не относящимися к сфере деятельности союза», станет сердцевиной се­вероатлантических взаимоотношений, а сам союз следует с учетом этого реорганизо­вать.

Растет американская заинтересованность в Азии, символом чего явилось предло­жение о создании Тихоокеанского сообщества, сделанное Клинтоном на встрече с главами правительств стран Азии в 1993 году. Но термин «сообщество» применим к Азии лишь в весьма ограниченном смысле, ибо отношения в районе Тихого океана фундаментально отличаются от отношений в районе Атлантики. В то время как нации Европы объединены общими институтами, нации Азии рассматривают себя как от­личные друг от друга и состязающиеся друг с другом. Отношения основных азиатских наций друг с другом обладают множеством атрибутов европейской системы равнове­сия сил XIX века. Любое значительное усиление одной из этих наций почти наверня­ка порождает ответный маневр со стороны других.

Непредсказуемой остается реакция Соединенных Штатов, которые обладают спо­собностью — но не обязательно убежденностью — действовать в значительной степе­ни точно так же, как действовала Великобритания, поддерживая европейское равно­весие сил вплоть до двух мировых войн XX века. Стабильность Азиатско-Тихоокеанского региона, наличие прочного фундамента под столь явственным его процветанием не закон природы, но следствие равновесия сил, на которое необходи­мо будет обращать все более пристальное и целенаправленное внимание в период по окончании «холодной войны».

Вильсонианство имеет мало последователей в Азии. Отсутствуют претензии по по­воду создания системы коллективной безопасности или построения сотрудничества на фундаменте общности внутриполитических ценностей даже со стороны немногих имеющихся там демократических стран. Упор делается на поддержание равновесия сил и обеспечение национальных интересов. Во всех крупных азиатских странах рас­тут. военные расходы. Китай уже находится на пути к статусу сверхдержавы. При тем­пах роста в размере 8 %, что ниже фактического в 80-е годы, показатель валового на­ционального продукта в Китае приблизится к показателю Соединенных Штатов к концу второго десятилетия XXI века. Задолго до этого военно-политическая тень Ки­тая падет на всю Азию и повлияет на расчеты других держав, какой бы сдержанной ни оказалась на деле китайская политика. Прочие азиатские нации, похоже, будут ис­кать противовес все более могущественному Китаю, как они уже это делают примени­тельно к Японии. Хотя страны Юго-Восточной Азии обязательно это заявление деза­вуируют, но они уже включают до того наводивший на них ужас Вьетнам в свою группировку (АСЕАН) в основном для того, чтобы уравновесить могущество Китая и Японии. И именно поэтому АСЕАН стремится сохранять вовлеченность Соединенных Штатов вдела этого региона.       

Япония непременно приспособится к этим меняющимся обстоятельствам, хотя, следуя национальному стилю, японские руководители произведут перемены посред­ством цепочки почти неприметных нюансов. Во время «холодной войны» Япония, от­казавшись от исторически свойственной для нее опоры на самое себя, наслаждалась покоем под защитой Соединенных Штатов. Преисполненный решимости конкурент в экономическом плане, она оплачивала свободу маневра в экономической области подчинением своей внешней политики и своих мероприятий в области безопасности Вашингтону. Пока Советский Союз мог восприниматься как главная угроза безопас­ности обеих стран, имело смысл рассматривать американские и японские националь­ные интересы, как идентичные.

Такого рода подход вряд ли останется правомерным. В обстановке, когда Корея и Китай набирают военную силу, а наименее ослабленный контингент советских во­оруженных сил находится в Сибири, японские специалисты по долгосрочному плани­рованию не будут до бесконечности целиком и полностью априорно отождествлять американские и японские интересы. Каждая новая американская администрация на­чинает срок своего пребывания у власти заявлением о пересмотре существующей по­литики (или, по крайней мере, намеком на предстоящие перемены в этой области). Конфронтация по экономическим вопросам становится скорее правилом, чем исклю­чением. В этих условиях трудно утверждать, что американская и японская внешняя политика ни в чем никогда не расходятся. В любом случае перспективы Японии по отношению к материковой Азии отличаются от американских в силу географической близости и исторического опыта. Поэтому японский оборонный бюджет ползет вверх и в итоге стал третьим в мире по размерам, а с учетом внутренних проблем России — вторым по эффективности.

Когда в 1992 году тогдашний японский премьер-министр Киичи Миядзава отвечал на вопрос, согласится ли Япония с наличием у Северной Кореи ядерных возможно­стей, он с весьма неяпонской прямотой прибег к одному-единственному слову «нет». Означало ли это, что Япония будет развивать собственные ядерные возможности? Или что она будет стремиться подавить северокорейские? Сам факт, что подобные вопросы задаются, наводит на мысль о том, что Япония, возможно, в какой-то мере освободится от якорей американской системы безопасности и внешней политики.    

Гораздо более целенаправленный анализ положения в других крупных державах показал бы, до какой степени переменчивым и даже зыбким может стать соотноше­ние сил в Азии. Политика Соединенных Штатов должна быть достаточно гибкой, чтобы оказывать влияние на все имеющиеся азиатские форумы. В какой-то степени это сейчас и происходит. Вспомогательная роль в АСЕАН (по Юго-Восточной Азии) и крупномасштабное участие в Организации Азиатско-Тихоокеанского экономическо­го сотрудничества (АПЕК) уже обеспечены.

Но и границы американского влияния на эти многосторонние институты тоже очевидны. Предложение Клинтона о большей институционализации тихоокеанского сообщества по европейской модели было воспринято с вежливой остраненностью, в основном потому, что нации Азии не рассматривают себя как сообщество. Они не желают создания институционалистских рамок, которые предоставили бы потенци­альным азиатским сверхдержавам — или даже Соединенным Штатам — решающий голос в их делах. Нации Азии открыты обмену идеями с Америкой; они также при­ветствуют сохранение значительной степени вовлеченности Америки в свои дела, с тем чтобы в экстренных случаях Америка помогла бы ликвидировать угрозу их неза­висимости. Но они слишком подозрительно относятся к могущественным соседям и, в какой-то мере, к самим Соединенным Штатам, чтобы приветствовать создание официальных, охватывающих всю тихоокеанскую зону институтов.

Способность Америки формировать события будет, следовательно, в итоге в пер­вую очередь зависеть от двухсторонних отношений с крупнейшими странами Азии. Вот почему политика Америки по отношению как к Японии, так и к Китаю — на момент написания этой книги сильно погрязшая в противоречиях — приобретает столь критически важное значение. С одной стороны, роль Америки — ключевая в смысле оказания помощи Японии и Китаю сосуществовать, несмотря на взаимные подозрения. В недалеком будущем Япония, которая столкнется с проблемой постаре­ния населения и стагнацией экономики, возможно, решит при помощи нажима утвердить свое технологическое и стратегическое превосходство, прежде чем Китай станет сверхдержавой, а Россия восстановит силы. Позднее она может обратиться к великому уравнителю — ядерной технологии.

Применительно к каждой из этих возможностей тесные японо-американские от­ношения явились бы жизненно важным вкладом в направлении сдержанности со сто­роны Японии и существенно важным фактором успокоения для других наций Азии. Японская военная мощь, привязанная к американской, беспокоит Китай и прочие нации Азии гораздо меньше, чем чисто национальные японские военные возмож­ности. А Япония решит, что ей требуется меньшая военная мощь, пока существует американская защитная сеть, пусть даже более редкая, чем раньше. Потребуется зна­чительное американское военное присутствие в Северо-Восточной Азии (Япония и Корея). В его отсутствие обязательства Америки играть постоянную роль в Азии ли­шатся опоры, а Япония и Китай подвергнутся все большим искушениям следовать национальному политическому курсу, который в итоге может столкнуть не только их, но и находящиеся между ними буферные государства.

Оживление и прояснение японо-американских отношений на базе параллельных геополитических интересов встретит на своем пути немалые препятствия. Экономиче­ские разногласия — вещь уже знакомая; препятствия культурного плана могут ока­заться еще более коварными. Наиболее болезненно — а иногда даже безумно-обостренно — они проявляются при сопоставлении различного национального подхо­да к принятию решений. Америка решает, исходя из конституционных полномочий отдельных лиц: одно из высших должностных лиц, обычно президент, иногда госу­дарственный секретарь, избирает предпочтительный курс из набора имеющихся вари­антов и делает это более или менее в силу занимаемого положения. Япония действует путем консенсуса. Ни одно отдельно взятое лицо — даже премьер-министр — не об­ладает полномочиями для принятия решения. Каждый, кто обязан будет выполнять решение, соучаствует в формировании консенсуса, который не считается достигну­тым, пока не согласятся все.                                

Практически это гарантирует, что на встрече между американским президентом и японским премьер-министром существенные разногласия могут усугубляться непони­манием. Когда американский президент выражает согласие, он заранее имеет в виду соответствующие действия; когда соглашается японский премьер-министр, он заявля­ет о своем отношении, что, по сути, означает всего-навсего то, что у него нет возра­жений по поводу американской позиции, что он ее понимает, а свое согласие пере­даст на рассмотрение соответствующей группы консенсуса. Он полагает, что это ясно и что собеседник осведомлен, что его полномочия простираются не далее этого. Для того чтобы переговоры относительно будущего Азии прошли с успехом, Америке сле­дует запастись терпением, а Япония должна осознать необходимость осмысленного обсуждения долгосрочной политики, от которой в итоге зависит будущее сотрудни­чества.

Любопытно, что прочность японо-американских отношений явится оборотной стороной китайско-американских отношений. Несмотря на значительную близость к китайской культуре, Япония всегда разрывалась между восхищением и страхом, меж­ду желанием дружить и стремлением господствовать. Китайско-американская напря­женность создаст для Японии искушение отойти от Соединенных Штатов в попытке если не усилить собственное влияние в Китае, то, по крайней мере, не ослабить его чересчур рьяным следованием Соединенным Штатам. Одновременно чисто нацио­нальный подход со стороны Японии рискует быть истолкован в Пекине как проявле­ние японского стремления к преобладанию. Хорошие американские отношения с Ки­таем являются, таким образом, предпосылкой прочного союза с Японией, а также способствуют улучшению китайско-японских отношений. В этом треугольнике исчез­новение каждой из сторон сопряжено с огромным риском. Он также чреват двусмыс­ленностями, в обстановке которых Соединенные Штаты чувствуют себя неуютно, по­скольку это противоречит американской тенденции навешивать на нации ярлыки либо друга, либо врага.,

Из всех великих и потенциально великих держав Китай в наибольшей степени на­ходится на подъеме. Соединенные Штаты уже достигли могущества, Европе следует потрудиться, чтобы выковать прочное единство, Россия — это спотыкающийся ги­гант, а Япония богата, но пока что робка. Китай, однако, обладая ежегодными темпами экономического роста, приближающимися к десяти процентам, сильным чув­ством национального единства и еще более могучими военными мускулами, демон­стрирует гораздо больший относительный рост статуса среди великих держав. В 1943 году Рузвельт представлял себе Китай одним из «четырех полицейских», но Китай вскоре после этого погряз в пучине гражданской войны. Появившийся в результате этого маоистский Китай намеревался стать независимой великой державой, но отбра­сывался назад, сдерживаемый идеологическими шорами. Избавившись от идеологиче­ского фанатизма, китайские руководители-реформаторы стали отстаивать свои на­циональные интересы умело и решительно. Политика конфронтации с Китаем несла в себе риск изоляции Америки в Азии. Ни одна азиатская страна не захотела бы — и не смогла бы себе позволить — опираться на Америку в любом политическом кон­фликте с Китаем, считая этот конфликт результатом неверной политики Соединен­ных Штатов. При подобных обстоятельствах подавляющее большинство азиатских наций в большей или меньшей степени отъединилось бы от Америки, как бы им внутренне это ни было антипатично. Ибо почти каждая из стран смотрит на Америку в надежде создания ею стабильной, долгосрочной конструкции, интегрирующей как Китай, так и Японию, — а такого рода вариант исключается применительно к обеим странам при наличии китайско-американского конфликта.

Будучи страной с наиболее продолжительной историей ведения независимой внешней политики и традицией основывать свою внешнюю политику на принципах национальных интересов, Китай приветствует вовлечение Америки в дела Азии в ка­честве противовеса внушающим опасность соседям — Японии и России, а также — в меньшей степени — Индии. И все же американская политика, ставящая перед собой цель обеспечить дружественное отношение одновременно с Пекином и со странами, воспринимаемыми Пекином как потенциально опасные для Китая, — что и представ­ляет собою правильный подход со стороны США — требует проведения продуманно­го и регулярного диалога между Вашингтоном и Пекином.

В течение четырех лет после событий на площади Тяньаньмынь в 1989 году на этот диалог легла тень американского отказа осуществлять контакты на высоком уровне — такую меру никогда не применяли по отношению к Советскому Союзу даже в разгар «холодной войны». В центре китайско-американских отношений оказался вопрос прав человека.

Администрация Клинтона мудро восстановила контакты на высоком уровне; бу­дущее китайско-американских отношений отныне существенным образом зависит от содержания подобных обменов. Ясно, что Соединенные Штаты не могут отка­заться от традиционной озабоченности проблемами прав человека и демократиче­ских ценностей. Вопрос заключается не в том, будет ли Америка защищать эти ценности, а в том, в какой степени будут им подчинены все аспекты китайско-американских отношений. Китай считает для себя унизительным намек на то, что китайско-американские отношения базируются не на взаимном совпадении интере­сов, но на любезности со стороны Америки, которая может быть то проявлена, то отозвана по усмотрению Вашингтона. Такого рода отношение делает Америку как ненадежной, так и назойливой, а то и другое —весьма крупные пороки на взгляд китайцев. У Китая, страны, исторически господствовавшей в своем регионе, точнее, в из­вестном ей мире, любая попытка навязать со стороны свои институты и внутреннюю политику вызовет глубочайшее отвращение. Эта чувствительность в целом усугубляет­ся китайским представлением о роли Запада в его истории. Со времен опиумных войн начала девятнадцатого столетия, принудительно открывших страну для иностранцев, Запад рассматривался китайцами как источник бесконечной серии унижений. Равен­ство статуса, настоятельная жесткость политики неподчинения иностранным предпи­саниям является для китайских руководителей не элементом тактики, но моральным императивом.

То, что Китай жаждет получить от Соединенных Штатов, — это стратегические взаимоотношения, уравновешивающие силы соседей, которых он считает одновре­менно могущественными и завистливыми; Чтобы достичь подобного уровня коорди­нации внешней политики, Китай готов пойти на уступки в области прав человека, но при условии, что они будут обставлены так, словно проистекают из его свободного выбора. Однако настойчивость Америки в отношении публично предписываемых условий воспринимается в Китае и как попытка преобразовать его общество по мерке американских ценностей — и, следовательно, унижение, — и как отсутствие серьезно­сти со стороны Америки. Ибо это будто бы предполагает, что у Америки отсутствуют национальные интересы применительно к сохранению равновесия сил в Азии. Но ес­ли на Америку в этом смысле нельзя рассчитывать, то Китай не будет заинтересован делать ей уступки. Ключом к китайско-американским отношениям — парадоксально, но даже по вопросам прав человека — является молчаливое сотрудничество по вопро­сам глобальной, особенно азиатской, стратегии.

Применительно к Европе Америка имеет общие с нею ценности, но до сих пор оказалась неспособна разработать общую с ней политику или соответствующие ин­ституты на период после окончания «холодной войны»; применительно к Азии Аме­рика в состоянии определить желаемую общую стратегию, но не общность ценностей. Однако совершенно неожиданно в Западном полушарии прорисовывается совпадение моральных и геополитических целей, слияние принципов вильсонианства и «Realpolitik».

На ранних этапах политика Соединенных Штатов в Западном полушарии пред­ставляла собой, по сути, пример интервенционизма великой державы. Провозглашен­ная в 1933 году Франклином Рузвельтом «политика доброго соседа» ознаменовала по­ворот в сторону сотрудничества. «Договор Рио» 1947 года и «Боготинский пакт» 1948 года до известной степени укрепили безопасность, институтом которой стала Органи­зация американских государств. Объявленный президентом Кеннеди в 1961 году «Союз ради прогресса» привнес элемент помощи иностранным государствам и эконо­мического сотрудничества, хотя эта дальновидная политика была обречена из-за пас­сивной ориентации реципиентов.

Во времена «холодной войны» большинство наций Латинской Америки управля­лось авторитарными, в основном военными, правительствами, приверженными прин­ципу государственного контроля над экономикой. Но с середины 80-х годов, Латин­ская Америка вышла из экономического паралича и с похвальным единодушием двинулась к демократии и рыночной экономике. В Бразилии, Аргентине и Чили военных сменили демократические правительства. В Центральной Америке покончили с гражданскими войнами. Обанкротившаяся из-за бездумного заимствования, Латин­ская Америка подчинила себя финансовой дисциплине. Почти везде находящаяся под контролем государства экономика постепенно поддалась воздействию рыночных сил.

«Предприятие американской инициативы», провозглашенное Бушем в 1990 году, и битва за Североамериканское соглашение о свободной торговле с Мексикой и Кана­дой, успешно завершенная Клинтоном в 1993 году, знаменуют собой самую новатор­скую за всю историю американскую политику по отношению к Латинской Америке. После ряда взлетов и падений Западное полушарие, похоже, вот-вот станет ключевым элементом нового и гуманного глобального порядка. Группировка демократических наций заявила о своей преданности делу народного правления, рыночной экономики и свободы торговли на всем пространстве полушария. Единственной марксистской диктатурой, все еще остающейся в Западном полушарии, является Куба; во всех остальных местах националистические, протекционистские методы управления эко­номикой заменяются экономикой свободной, гостеприимно относящейся к ино­странным капиталовложениям и оказывающей поддержку открытым международным системам торговли. С упором на взаимность обязательств и совместные действия, окончательной и возвышенной целью является создание пространства свободной торговли от Аляски до мыса Горн — подобная концепция еще совсем недавно была бы сочтена безнадежно утопичной.

Система свободной торговли, охватывающая все Западное полушарие, первым шагом к созданию которой послужило Североамериканское соглашение о свободной торговле (НАФТА), придаст обеим Америкам командную роль независимо ни от чего. Если на деле будут реализованы принципы Уругвайского раунда Генерального согла­шения по торговле и тарифам (ГАТТ), по которым велись переговоры в 1993 году, Западное полушарие станет могучей составляющей глобального экономического ро­ста. Если будут преобладать дискриминационные региональные группировки, Запад­ное полушарие с его обширным рынком будет в состоянии успешно конкурировать с прочими региональными торговыми блоками; на деле НАФТА является наиболее эф­фективным средством предотвратить подобное состязание или выстоять в нем, коль скоро оно проявится. Предлагая ассоциированное членство нациям, находящимся за пределами Западного полушария, если те готовы соблюдать его принципы, НАФТА в расширенном составе способен создать стимулы следованию свободной торговле и применять санкции по отношению к странам, настаивающим на более ограничитель­ных правилах. В мире, где Америка зачастую вынуждена изыскивать равновесие меж­ду своими ценностями и практическими нуждами, она обнаружила, что американские идеалы и геополитические задачи в значительной степени восторжествовали в Запад­ном полушарии, где зародились ее чаяния и где проявились ее первые крупные внеш­неполитические инициативы.                                                                                

Посвятив себя в третий раз за нынешнее столетие созданию нового мирового по­рядка, Америка встала перед основной своей задачей — найти равновесие между дву­мя искушениями, одновременно являющимися составной частью ее исключитель­ности: понятием, будто бы Америка должна устранять любое зло и стабилизировать любое нарушение равновесия, и врожденным инстинктом замыкаться в себе. Безгра­ничное вовлечение во все этнические беспорядки и гражданские войны в период по окончании «холодной войны» истощит вставшую на путь крестового похода Америку, а Америка, ограничивающаяся совершенствованием своих собственных добродетелей, в конце концов подчинит свою безопасность и процветание решениям, принимаемым иными сообществами в отдалении от нее, над которыми Америка постепенно утеряет контроль.

Когда в 1821 году Джон Квинси Адаме предостерегал Америку от схваток с чудо­вищами в дальних странах, он даже не мог себе представить, какое количество ги­гантских чудовищ разведется в нашем мире, мире по окончании «холодной войны». Не всякое зло может быть поражено Америкой, тем более в одиночку. Но некоторые из чудовищ должны быть если не поражены, то по меньшей мере отражены. И здесь более всего требуется критерий отбора.    ^:

Американские руководители обычно отдавали предпочтение мотивации, а не структурным факторам. Им было важнее воздействовать на поведение, чем на расчеты своих оппонентов. В результате этого американское общество отличается весьма двойственным отношением к урокам истории. Американские фильмы часто изобра­жают (иногда весьма назойливо), как какое-либо драматическое событие делает из злодея образчик добродетелей — это представляет собой отражение преобладающего у нации мнения, будто прошлое не играет определяющей роли и всегда можно начать сначала. В реальном мире такого рода превращения редко можно встретить у отдель­ных людей, а еще реже среди наций, которые представляют собой множество лич­ностных выборов.

Абстрагирование от истории выводит на авансцену прославляемый образ универ­сального человека, живущего по универсальным законам и не зависящего от прошло­го, от географии или от прочих непреложных обстоятельств. А поскольку американ­ская традиция скорее делает упор на универсальные истины, а не на национальные характеристики, американские политики обычно предпочитают многосторонний под­ход национальному: проблемы разоружения, нераспространения ядерного оружия и прав человека берут верх над сугубо национальными, геополитическими или страте­гическими задачами.

⇐ Предыдущая37383940414243444546Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: