Глава тридцать первая 2 страница

Не стоит Америке также ждать, что результаты ее помощи России будут сопоста­вимы с результатами от осуществления «плана Маршалла». Западная Европа в период, следовавший непосредственно за окончанием второй мировой войны, обладала функ­ционирующей рыночной системой, разветвленным бюрократическим аппаратом и, в большинстве стран, демократической традицией. Западная Европа была привязана к Америке наличием военной и идеологической угрозы со стороны Советского Союза. Прикрытая щитом Атлантического союза, экономическая реформа заставила выйти на поверхность подспудную геополитическую реальность; «план Маршалла» позволил Европе вновь обрести традиционную систему внутреннего управления.

Сопоставимых условий в России по окончании «холодной войны» просто не су­ществует. Уменьшение страданий и содействие экономической реформе являются важными инструментами американской внешней политики; они, однако, не подме­няют серьезных усилий по сохранению мирового равновесия сил применительно к стране с длительной историей экспансионизма.

В момент написания книги обширная Российская империя, создавшаяся на про­тяжении двух столетий, находится в состоянии распада — почти так же, как это было в период с 1917 по 1923 год, когда она кое-как оправилась, не прерывая своего тради­ционного экспансионистского ритма. Управлять в условиях упадка дряхлеющей им­перией — одна из самых трудоемких задач дипломатии. Дипломатия XIX века замед­лила процесс расползания Оттоманской империи и предотвратила перерождение его во всеобщую войну; дипломатия XX столетия оказалась неспособной сдержать по­следствия развала Австро-Венгерской империи. Рушащиеся империи создают два типа напряженности: одну вызывают попытки соседей воспользоваться слабостью импер­ского центра, а другую — усилия приходящей в упадок империи восстановить свою власть на периферии.

Оба процесса протекают одновременно в государствах — преемниках бывшего Со­ветского Союза. Иран и Турция стремятся повысить свою роль в среднеазиатских республиках, где население в основном мусульманское. Но основным геополитиче­ским прорывом является попытка России восстановить свое преобладание на всех территориях, прежде контролируемых Москвой. Во имя сохранения мира Россия стремится к восстановлению в любой форме русской опеки, а Соединенные Штаты, концентрируя свое внимание на доброй воле «реформаторского» правительства и не желая заниматься геополитическими вопросами, молчаливо с этим соглашаются. Они почти ничего не сделали, чтобы обеспечить государствам-преемникам — за исключе­нием балтийских государств — международное признание. Визиты в эти страны со стороны высших американских официальных лиц довольно немногочисленны и ред­ки; помощь минимальна. Действия российских войск на их территории, или даже просто их присутствие, редко оспаривается. Москва рассматривается де-факто как имперский центр, точно так же, как она сама трактует себя.               

Отчасти это происходит потому, что Америка воспринимает антикоммунисти­ческую и антиимпериалистическую революции, происходящие на земле бывшей Со­ветской империи, как если бы они представляли собой единый феномен. На деле они действуют в противоположных направлениях. Антикоммунистическая революция по­лучает значительную поддержку на всей территории бывшего Советского Союза. Ан­тиимпериалистическая революция, направленная против господства России, весьма популярна в новых нерусских республиках и исключительно непопулярна в Россий­ской Федерации. Ибо российские группировки, стоящие у власти, исторически трак­туют свое государство в масштабах «цивилизаторской» миссии (см. гл. 7 и 8); подав­ляющее большинство ведущих фигур в России, независимо от их политических убеждений, отказываются признать крах Советской империи или легитимность госу­дарств-преемников, особенно Украины, колыбели русского православия. Даже Алек­сандр Солженицын, когда пишет об освобождении России от дьявольского порожде­ния в лице не желающих в ней оставаться инородцев, настаивает, что под началом Москвы должны оставаться Украина, Белоруссия и населенная славянами почти по­ловина Казахстана⁴, вместе составляющие около 90% прежней империи. На террито­рии бывшего Советского Союза не каждый антикоммунист — демократ и не каждый демократ отвергает русский империализм.

Реалистическая политика будет исходить из того факта, что даже реформаторское российское правительство Бориса Ельцина сохраняет российские войска на террито­рии большинства советских республик, ныне членов Организации Объединенных На­ций, часто против конкретно выраженной воли их правительств. Эти вооруженные силы участвовали в гражданских войнах в ряде этих республик. Министр ино­странных дел России неоднократно выдвигал концепцию российской монополии на миротворческую деятельность в «ближнем зарубежье», что неотличимо от попыток восстановить господство Москвы. На долгосрочные перспективы мира окажут влия­ние российские реформы, но краткосрочные перспективы будут зависеть от того, можно ли будет убедить российские войска оставаться дома. Если они вновь появятся вдоль границ прежней империи в Европе и на Среднем Востоке, историческая на­пряженность — сопровождаемая страхом и взаимными подозрениями — между Росси­ей и ее соседями обязательно возникнет вновь (см. гл. 6 и 7).

Россия вынуждена блюсти свои особые интересы, связанные с ее безопасностью в государствах, которые она называет «ближним зарубежьем», — в республиках бывшего Советского Союза — в отличие от земель за пределами прежней империи. Но дело мира во всем мире требует, чтобы эти интересы были удовлетворены при отсутствии военного давления или одностороннего военного вмешательства. Ключевой вопрос — считать ли взаимоотношения России с новыми республиками международной про­блемой, подчиняющейся общепринятым правилам внешнеполитической деятель­ности? Или это производное от российской практики одностороннего принятия решений, на которые Америка постарается повлиять, если вообще этого захочет, апеллируя к доброй воле российского руководства? В определенных районах — на­пример, в республиках Средней Азии, которым угрожает исламский фундаментализм, — национальные интересы Соединенных Штатов, возможно, параллельны рос­сийским, по крайней мере, в той части, в которой речь идет о сопротивлении иранскому фундаментализму. Сотрудничество в этом плане будет вполне возможно в той мере, в какой оно не будет представлять собой сценария возврата к традиционно­му российскому империализму.

В момент написания этой книги перспективы демократии в России все еще весьма неопределенны, неясно даже, будет ли уже демократическая Россия проводить поли­тику, совместимую с международной стабильностью. На протяжении всей своей дра­матической истории Россия, в отличие от всего остального западного мира, марширо­вала под ритм совершенно иного барабанщика. У нее никогда не было церковной автономии; она пропустила Реформацию, Просвещение, век великих географических открытий и создание современной рыночной экономики. Лидеров, обладающих демо­кратическим опытом, очень мало. Почти все российские лидеры — точно так же, как и в новых республиках, — занимали высокие посты при коммунизме; преданность плюрализму не является их первейшим инстинктом, а может оказаться, и вообще им не свойствен.

Более того, переход от централизованного планирования к рыночной экономике оказался болезненным, где бы он ни предпринимался. Управленческий аппарат не имеет опыта рыночной деятельности и использования факторов стимулирования; ра­бочие растеряли мотивацию; министры никогда не задумывались относительно фи­скальной политики. Стагнация, даже упадок почти неизбежны. Ни одной из центра­лизованно планируемых экономик еще не удавалось обойтись без болезненных лишений на пути к рыночной экономике, причем проблема усугубляется попыткой совершить переход разом, одним махом, в соответствии с рекомендациями множества американских советников-экспертов. Неудовлетворенность социально-экономической ценой переходного периода позволила коммунистам добиться существенных успехов в посткоммунистической Польше, Словакии и Венгрии. На российских парламентских выборах в декабре 1993 года коммунистические и националистические партии со­вместно получили почти 50% голосов.

Даже искренние реформаторы могут увидеть в традиционном русском национа­лизме объединяющую силу для достижения своих целей. А в России национализм ис­торически носит миссионерский и имперский характер. Психологи могут спорить, яв­ляется ли причиной этому глубоко укоренившееся чувство неуверенности или природная агрессивность. Для жертв русской экспансии различие носит чисто акаде­мический характер. В России демократизация и сдержанная внешняя политика не обязательно идут рука об руку. Вот почему утверждение, будто бы мир в первую оче­редь может быть обеспечен внутренними российскими реформами, находит мало при­верженцев в Восточной Европе, скандинавских странах или в Китае, и именно по­этому Польша, Чешская республика, Словакия и Венгрия так стремятся войти в Атлантический союз.

Курс, принимаемый с учетом внешнеполитических соображений, будет нацелен на создание противовеса предсказуемым тенденциям, а не на полнейшую зависимость от исхода внутренних реформ. Поддерживая российский свободный рынок и российскую демократию, этот курс должен одновременно ставить препятствия российскому экспансионизму. Можно даже на деле утверждать, что реформы только укрепятся, если дать России стимул сосредоточиться — впервые за всю свою историю — на развитии собственной национальной территории, которая, простираясь через одиннадцать ча­совых поясов от Санкт-Петербурга до Владивостока, не дает повода для появления

клаустрофобии.

В период по окончании «холодной войны» американская политика по отношению к посткоммунистической России делает безоговорочную ставку на конкретных лиде­ров. Во времена администрации Буша это Михаил Горбачев, а при Клинтоне — Борис Ельцин. Оба благодаря будто бы заведомой личной преданности демократии рассмат­ривались как гаранты миролюбия российской внешней политики и российской инте­грации в международном сообществе. Буш с сожалением отнесся к распаду горба­чевского СССР, а Клинтон смирился с попытками восстановить прежнюю сферу российского влияния. Американские руководители не желают традиционно диплома­тически тормозить российскую политику из опасения спровоцировать предпола­гаемых националистических оппонентов Ельцина (а до этого Горбачева).

Российско-американским отношениям отчаянно необходим серьезный диалог на внешнеполитические темы. России лучше не станет от того, что ее будут рассматри­вать как обладающую иммунитетом применительно к нормальным внешнеполитиче­ским соображениям, ибо практическим результатом этого явится более тяжкая плата за то, что она окажется безвозвратно увлечена неверным курсом. Американские руко­водители не должны бояться откровенных дискуссий на тему, в чем американские и российские интересы совпадают, а в чем разнятся. Ветераны российских внутренних битв — не краснеющие от смущения новички, чья уверенность в себе пошатнется от реалистичного диалога. Они вполне способны постигнуть, что такое политика, осно­вывающаяся на взаимном уважении национальных интересов друг друга. На деле они поймут такого рода расчеты гораздо лучше, чем призывы к абстрактному и далекому

от жизни утопизму.

Превращение России в неотъемлемую часть международной системы является ключевой задачей нарождающегося международного порядка. Здесь есть два компо­нента, которые нужно поддерживать в равновесии: оказание поддержки позитивным российским внешнеполитическим стимулам и ограничение российских эгоистических расчетов. Щедрое экономическое содействие и технические консультации необходи­мы для облегчения тягот переходного периода, и Россию должны охотно принимать в состав институтов, способствующих экономическому, культурному и политическому сотрудничеству, — таких, как Европейское совещание по безопасности. Но россий­ским реформам поставят преграду, а не окажут помощь, если без внимания будет оставлено возрождение российских исторических имперских претензий. Независи­мость новых республик, в конце концов признанных Организацией Объединенных Наций, не должна молчаливо принижаться согласием с действиями военного характе­ра, производимыми Россией на их земле.

Американская политика по отношению к России должна отвечать интересам по­стоянного характера, а не подстраиваться под колебания российского внутреннего курса. Если американская внешняя политика сделает своим главным приоритетом российскую внутренюю политику, то она станет жертвой сил, по сути дела, ей не подконтрольных, и лишится всех объективных критериев суждения. Должна ли внеш­няя политика подгоняться под любое мельчайшее движение революционного по сути процесса? Отвернется ли Америка от России, если там произойдут какие-либо внут­ренние перемены, которых она не одобрит? Могут ли Соединенные Штаты позволить себе попытаться одновременно отмежеваться от России и Китая и воссоздать во имя внутриполитических предпочтений китайско-советский альянс? Менее назойливая политика по отношению к России в нынешнее время позволит позднее проводить бо­лее постоянный по содержанию долгосрочный курс.

Приверженцы того, что я определил в главе 28 как «психиатрическая» школа внешней политики, наверняка отвергнут подобную аргументацию как «пессимис­тическую». Они заявят, что, в конце концов, Германия и Япония переменили свой характер, так почему бы не Россия? Но верно и то, что демократическая Германия переменилась в противоположном направлении в 30-е годы, и те, кто полагался на ее намерения, внезапно столкнулись лицом к лицу с ее возможностями.

Государственный деятель всегда может уйти от стоящей перед ним дилеммы, де­лая наиболее благоприятные предположения на будущее; одним из испытаний для него является способность защитить себя от неблагоприятных, и даже непредви­денных, обстоятельств. Новое российское руководство вправе рассчитывать на по­нимание трудности преодоления последствий семидесятилетнего негодного комму­нистического правления. Но оно не вправе рассчитывать, что ему позволят прибрать к рукам сферу влияния, созданную за триста лет царями и комиссарами вокруг обширных границ России. Если Россия хочет стать серьезным партнером в строительстве нового мирового порядка, она должна быть готова к дисциплини­рующим требованиям по сохранению стабильности, а также к получению выгод от их соблюдения.

Ближе всего подошла к принятию общепризнанного определения жизненно важ­ных интересов американская политика в отношении своих союзников в районе Ат­лантики. Хотя Организация Северо-Атлантического пакта обычно описывалась при помощи вильсонианской терминологии, как инструмент коллективной безопасности, а не союз, и тем оправдывалось ее существование, на самом деле она представляла собой институт, где в наибольшей степени соблюдалась гармония между американ­скими моральными и геополитическими целями (см. гл. 16). Поскольку ее целью бы­ло предотвращение советского господства над Европой, она отвечала геополитической задаче — не допустить, чтобы силовые центры Европы и Азии попали под власть враждебной страны, независимо от юридического этому оправдания.

Создатели Атлантического союза не поверили бы своим ушам, если бы им заяви­ли, что победа в «холодной войне» пробудит сомнения относительно будущего этого их творения. Они считали само собой разумеющимся, что наградой за победу в «холодной войне» явится нерушимое атлантическое партнерство. Во имя этой цели затевались и выигрывались многие из решающих политических сражений «холодной войны». В процессе этого Америка оказалась привязанной к Европе при помощи по­стоянных консультативных институтов и системы объединенного военного командо­вания — структуры, по объему и продолжительности существования уникальной в ис­тории коалиций. То, что стало называться «атлантическим сообществом», — ностальгический тер­мин, ставший гораздо менее модным по окончании «холодной войны», — превраща­лось в нечто, не отвечающее духу времени после крушения коммунизма. Понижать уровень отношений с Европой явилось признаком хорошего тона. Упор на расшире­ние распространения демократии — не важно где — привел к тому, что Америка, по­хоже, стала обращать меньше внимания на общества, имеющие сходные с ней инсти­туты и с которыми она разделяет общность подхода к правам человека и прочим фундаментальным ценностям, чем на другие регионы мира. Основатели атланти­ческой общности: Трумэн, Ачесон, Маршалл и Эйзенхауэр — разделяли предубеждения многих американцев относительно европейского стиля дипломатии. Но они понимали, что без наличия связей с атлантическими странами Америка окажется в мире наций, с которыми — за исключением Западного полушария — у нее почти не будет моральной общности. При данных обстоятельствах Америка будет вынуждена проводить «Realpolitik» в чистом виде, что по сути несовместимо с американской традицией.

Отчасти подобное ослабление внимания объясняется тем, что, будучи наиболее жизненно важной частью американской политики, НАТО, стал само собой разу­меющейся частью международной обстановки. Но, возможно, гораздо более важ­ным фактором является тот, что поколение американских руководителей, обретшее известность за последние полтора десятилетия, происходит в основном с Юга или Запада, где у людей меньше эмоциональных и личных связей с Европой, чем у жи­телей старого Северо-Востока. Более того, американские либералы — знаменосцы вильсонианства — часто чувствовали, что над ними берут верх их демократические союзники, которые скорее следуют принципам национальных интересов, чем при­держиваются понятия коллективной безопасности или полагаются на международ­ное право; они ссылаются на Боснию и Ближний Восток как на примеры невоз­можности договориться, несмотря на наличие общности ценностей. В то же время изоляционистское крыло американского консерватизма — еще одно обличье при­верженцев принципа исключительности — подвергается искушениям повернуться спиной к тому, что их раздражает, то есть к европейскому макиавеллистскому реля­тивизму и эгоцентризму.

Разногласия с Европой похожи на домашние неурядицы. Однако со стороны Ев­ропы реальное содействие в решении ключевых вопросов всегда много значительнее, чем со стороны любого другого района земного шара. Честно говоря, следует при­помнить, что в Боснии на поле боя находились французские и английские войска, а американских не было, хотя публичная болтовня создавала совершенно противопо­ложное впечатление. А во время войны в Заливе наиболее значительными неамери­канскими контингентами были опять-таки британский и французский. Дважды на памяти одного поколения общие ценности и интересы приводили американские вой­ска в Европу. В мире по окончании «холодной войны» Европа, возможно, уже не способна сплотиться вокруг новой атлантической политики, но Америка в долгу пе­ред самой собой и не имеет права отказаться от политики трех поколений в час побе­ды. Задача, стоящая перед Атлантическим союзом, заключается в том, чтобы приспо­собить два основополагающих института, формирующих атлантические отношения, а именно Организацию Северо-Атлантического пакта (НАТО) и Европейский Союз (бывшее Европейское экономическое сообщество) к реалиям мира по окончании «холодной войны».

Организация Северо-Атлантического пакта продолжает оставаться главным орга­низационно-связующим звеном между Америкой и Европой. Когда формировался НАТО, советские войска стояли на Эльбе в разделенной Германии. Способный, как полагали все, при помощи сил обычного типа пройти через всю Западную Европу, советский военный истэблишмент вскоре заполучил и быстро растущий ядерный ар­сенал. На протяжении всего периода «холодной войны» безопасность Западной Евро­пы зависела от Соединенных Штатов, и институты НАТО по окончании «холодной войны» все еще отражают подобное состояние дел. Соединенные Штаты контролиру­ют объединенное командование, которое возглавляется американским генералом, и выступают против попыток Франции придать обороне четкий европейский облик.

Движение в направлении европейской интеграции имеет под собою две предпо­сылки: если бы Европа не перестала говорить и действовать вразнобой, она постепен­но сползла бы на обочину мировой политики; разделенную Германию нельзя ставить в такое положение, при котором она будет испытывать искушение лавировать между двумя блоками и играть на противостоящих силах «холодной войны», натравливая их друг на друга. На момент написания этой книги Европейский Союз, первоначально состоявший из шести наций, вырос до двенадцати и находится в процессе расшире­ния, будучи готов принять в свой состав скандинавские страны, Австрию и, в конце концов, часть бывших советских сателлитов.

Основания, на которых покоились оба эти института, оказались поколеблены кра­хом Советского Союза и объединением Германии. Советская армия более не су­ществует, а российская армия теперь отошла на сотни миль к востоку. В ближайшем будущем внутренние российские потрясения делают нападение на Западную Европу невероятным. В то же время российские тенденции восстановить прежнюю империю пробудили исторические опасения по отношению к русскому экспансионизму, осо­бенно в бывших государствах-сателлитах в Восточной Европе. Ни один из руководи­телей стран, находящихся в непосредственной близости от России, не разделяет веры Америки в то, что обращение России на путь истинный является ключом к безопас­ности этой страны. Все предпочитают президента Бориса Ельцина его оппонентам, но лишь как меньшее из двух потенциальных зол, а не как фигуру, которая может по­кончить с их исторической неуверенностью в собственной безопасности.

Появление объединенной Германии усугубляет эти страхи. Зная, что два конти­нентальных гиганта исторически либо подминают под себя своих соседей, либо сра­жаются на их территории, страны, расположенные между ними, опасаются возни­кающего вакуума безопасности; отсюда их столь интенсивное желание получить защиту Америки, оформляемую членством в НАТО.

Если НАТО испытывает необходимость адаптации к краху советского могущества, перед лицом Европейского Союза встает новая реальность в виде объединенной Гер­мании, существование которой ставит под угрозу молчаливую договоренность, яв­ляющуюся стержнем европейской интеграции: признание Федеративной Республикой французского политического лидерства в Европейском сообществе в обмен на ре­шающий голос в экономических вопросах. Федеративная Республика, таким образом, связана с Западом посредством американского лидерства в стратегических вопросах внутри НАТО и французского лидерства в политических вопросах внутри Европей­ского Союза.

В последующие годы изменятся все традиционные атлантические отношения. Ев­ропа не будет, как прежде, ощущать необходимость в американской защите и станет отстаивать собственные экономические интересы гораздо более агрессивно; Америка не захочет идти на значительные жертвы ради европейской безопасности, и перед нею появится искушение изоляционизма в различных обличьях; по ходу дела Германия начнет настаивать на обретении политического влияния, на что ей дает право ее во­енно-экономическая мощь, и не будет столь эмоционально зависима от американской военной и французской политической поддержки.

Эти тенденции останутся не до конца выявленными, пока у власти будет оставать­ся Гельмут Коль, наследник аденауэровской традиции (см. гл. 20). И все же он — по­следний лидер подобного типа. Выходящее на авансцену поколение не имеет личных воспоминаний о войне и о роли Америки в возрождении опустошенной послевоенной Германии. У него нет эмоциональных причин полагаться на наднациональные инсти­туты или подчинять собственную точку зрения Америке или Франции.

Величайшим достижением послевоенного поколения американских и европей­ских руководителей является признание ими того, что если Америка не будет орга­нично связана с Европой, первой придется пойти на вовлеченность в дела второй позднее и при гораздо менее благоприятных обстоятельствах для обеих сторон. Се­годня это справедливо как никогда. Германия стала до такой степени сильной, что существующие европейские институты не способны сами по себе обеспечить равно­весие между Германией и ее европейскими партнерами. Не может и Европа, даже включая Германию, справиться в одиночку как с возрождением, так и с развалом России, причем и то и другое — наиболее угрожающие результаты постсоветских потрясений.

Не в интересах ни одной из стран, чтобы Германия и Россия сконцентрировались друг на друга либо как на главном партнере либо как на главном оппоненте. Если они чересчур сблизятся, то создадут страх перед кондоминиумом; если ссориться, то вовлекут Европу в эскалацию кризисов. У Америки и Европы существует вза­имная заинтересованность не допустить, чтобы национальная германская и россий­ская политика бесконтрольно сталкивались в самом центре континента. Без Америки Великобритания и Франция не смогут поддерживать политическое равновесие в Центральной Европе; Германию начнет искушать национализм; России будет не хва­тать собеседника глобального масштаба. А в отрыве от Европы Америка может пре­вратиться не только психологически, но и географически и геополитически в остров у берегов Евразии.

Порядок, возникший после окончания «холодной войны», ставит перед Северо-Атлантическим союзом три ряда проблем: отношения внутри традиционной структуры союза; отношения атлантических наций с бывшими сателлитами Советского Союза в Восточной Европе; наконец, отношения государств- преемников Советского Союза, особенно Российской Федерации, с североатлантическими нациями и Восточной Ев­ропой.   Регулирование внутренних противоречий внутри Северо-Атлантического союза проходит под знаком вечной войны между американской и французской точками зрения на атлантические отношения. Америка осуществляет верховенство в НАТО под знаменами интеграции. Франция, выступая за европейскую независимость, формирует облик Европейского союза. Результатом этих разногласий является то, что американ­ская роль в военной области является чересчур доминирующей, чтобы способствовать европейской политической солидарности, в то время как роль Франции в деле евро­пейской политической автономии слишком назойлива, чтобы обеспечить внутреннее единство НАТО.

В интеллектуальном смысле этот спор отражает конфликт между концепциями Ришелье и идеями Вильсона — между пониманием сущности внешней политики как средства достижения равновесия между различными интересами и пониманием смыс­ла дипломатии как способа утверждения изначальной гармонии. Для Америки объ­единенное командование НАТО представляет собой выражение. союзнического единства; для Франции оно выглядит, как предупреждающий об опасности красный флажок. Американские руководители с огромным трудом пытаются понять, как эта страна может отстаивать право на независимые действия, если Америка вовсе не со­бирается иметь в своем распоряжении такой вариант, как оставление союзника в бе­де. Франция же видит в неохотном восприятии Америкой независимой в военном от­ношении роли Европы скрытую попытку гегемонизма.

На самом деле каждый из партнеров следует концепции международных отноше­ний, усвоенной из собственного исторического опыта. Франция является наследни­ком европейского стиля дипломатии, основоположником которого более трехсот лет назад она же сама и явилась. В то время как Великобритания вынуждена была отка­заться от роли стража равновесия сил, Франция, хорошо это или плохо, продолжает отстаивать raison d'etat и стоит за четкий расчет этих интересов, а не за стремление достичь абстрактной гармонии. Точно так же убежденно, пусть даже в течение более краткого отрезка времени, Америка претворяла в жизнь вильсонианство. Уверенная в существовании изначальной гармонии, Америка настаивала на том, что, поскольку задачи, стоящие перед Европой и Америкой идентичны, европейская автономия яв­ляется вещью либо ненужной, либо опасной.

С двумя величайшими европейскими испытаниями современного периода — инте­грацией объединенной Германии в систему Запада и отношением Атлантического со­юза к новой России — нельзя справиться путем буквального применения государ­ственной политики Ришелье или Вильсона. Подход Ришелье поощряет национализм отдельных европейских стран и ведет к фрагментарной Европе. Вильсонианство в чистом виде ослабило бы европейское чувство общности. Попытка построить евро­пейские институты на базе оппозиции Соединенным Штатам в итоге разрушит как европейское единство, так и атлантическую общность. С другой стороны, Соединен­ным Штатам не следует бояться подчеркнутого европейского единения внутри НАТО, поскольку трудно себе представить автономные европейские военные действия какого бы то ни было масштаба где бы то ни было без американской политической и мате­риальной поддержки. В конце концов, не объединенное командование обеспечивает единство, а ощущение взаимно разделяемых политических и оборонных интересов. Противоречие между Соединенными Штатами и Францией, между идеалами Вильсона и Ришелье, оказалось в хвосте событий. Как Атлантический союз, так и Ев­ропейский Союз являются неотъемлемой составной частью здания нового и стабиль­ного мирового порядка. НАТО — наилучшая зашита от военного шантажа, откуда бы он ни исходил; Европейский Союз представляет собой существенно важный механизм обеспечения стабильности в Центральной и Восточной Европе. Оба института необ­ходимы, чтобы приспособить бывших сателлитов Советского Союза и государства-преемники к мирному международному порядку.

Будущее Восточной Европы и государств — преемников Советского Союза не одна и та же проблема. Восточная Европа была оккупирована Красной Армией. Восточная Европа идентифицирует себя, политически и культурно, с западноевропейской тради­цией. Особенно это относится к странам «Вышеградской группы»: Польше, Чехии, Венгрии и Словакии. Не обладая связями с Западной Европой и атлантическими ин­ститутами, эти страны могут стать «ничейной землей» между Германией и Россией. А чтобы эти связи имели осмысленный характер, данная категория стран должна при­надлежать как к Европейскому, так и к Атлантическому союзам. Чтобы быть эконо­мически и политически жизнеспособными, они нуждаются в. Европейском Союзе; чтобы обеспечить себе безопасность, они обращают взор к Атлантическому союзу. Причем на деле членство в одном из институтов предполагает членство и в другом. Поскольку большинство членов Европейского Союза являются членами НАТОи по­скольку невозможно, чтобы они с пренебрежением отнеслись к нападению на одного из них после достижения определенной степени европейской интеграции, членство в Европейском Союзе тем или иным способом приводит к распространению де-факто гарантии со стороны НАТО.

⇐ Предыдущая36373839404142434445Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: