Глава тридцать первая 4 страница

Американское нежелание связывать себя историей и настоятельное утверждение возможности перерождения отражают гигантское достоинство и даже красоту амери­канского образа жизни. Страх нации перед тем, что, одержимые историей, сами на­пророчат себе то, чего они боятся, опирается на великую народную мудрость. И все же изречение Сантаяны, гласящее, что тот, кто пренебрегает историей, обречен ее по­вторять, может быть подкреплено еще большим числом примеров.

Страна идеалистических традиций, подобная Америке, не может основывать свою политику на принципе равновесия сил как на единственном критерии нового мирово­го порядка. Но ей надлежит усвоить, что наличие равновесия является основопола­гающей предпосылкой достижения исторических целей. И эти цели более высокого порядка не могут быть достигнуты риторикой или бездоказательным постулировани­ем. Рождающаяся международная система намного сложнее любой из тех, с которыми прежде сталкивалась американская дипломатия. Внешняя политика должна проволиться такой политической системой, которая обращает внимание на сиюминутное и обеспечивает ряд стимулов на продолжительный срок. Ее руководители вынуждены иметь дело с обстоятельствами, предопределяющими тенденцию получения информа­ции посредством визуальных образов. Все это придает особую значимость эмоцио­нальному характеру восприятия событий и настроений момента, ибо время требует переосмысления приоритетов и анализа собственных возможностей.

По правде говоря, «Realpolitik» — это не панацея. Равновесие сил достигло зенита за сорок лет, прошедших после наполеоновских войн. Оно беспрепятственно действо­вало на протяжении этого периода потому, что соотношение сил было преднамеренно запланировано, чтобы обеспечить равновесие, и, что самое главное, оно подкрепля­лось ощущением общности ценностей, по крайней мере, среди консервативных дво­ров. После Крымской войны это ощущение общности ценностей постепенно исчеза­ло, а вопросы, возводимые к условиям XVIII века, превращались во все более опасные, вследствие наличия современной технологии и роста роли общественного мнения. Даже деспотические государства могли апеллировать к широкой публике, пользуясь, как заклинанием, иноземной опасностью, и тем самым угроза извне под­меняла демократический консенсус. Национальная консолидация государств Европы сокращала число актеров на международной сцене и возможности подменять дипло­матическими комбинациями демонстрацию силы, в то время как разрушение легити­мистской общности стирало моральные ограничения.

Несмотря на историческую неприязнь Америки к понятию равновесия сил, эти уроки имеют самое прямое отношение к американской внешней политике периода после окончания «холодной войны». Впервые в истории Америка становится частью международной системы, будучи самой сильной ее страной. Несмотря на то, что Аме­рика является сверхдержавой в военном отношении, она более не может навязывать свою волю, ибо ни ее мощь, ни ее идеология не оставляют места имперским амбици­ям. А ядерное оружие, обеспечивающее американское военное преобладание, имеет тенденцию уравнивать применяемую мощь.

Поэтому Соединенные Штаты во все большей степени оказываются в таком мире, который по множеству параметров обладает сходством с Европой XIX века, пусть да­же в глобальном масштабе. Можно лишь надеяться, что появится нечто, подобное си­стеме Меттерниха, где равновесие сил подкреплялось общностью ценностей. А в со­временную эпоху эти ценности обязаны быть демократическими.

И все же Меттерниху не надо было специально создавать свой легитимный поря­док; он, по сути, уже наличествовал. В современном мире демократия — вещь далеко не универсальная, и там, где она провозглашается, она не обязательно выражается в сопоставимых терминах. Для Соединенных Штатов представляется разумным подкре­пить равновесие сил моральным консенсусом. Чтобы остаться верной себе, Америка должна попытаться выковать максимально широкий моральный консенсус, базирую­щийся на глобальной приверженности демократии. Но ей ни в коем случае не следует пренебрегать анализом соотношения сил. Ибо призыв к моральному консенсусу вво­дит в заблуждение, когда разрушает равновесие сил.

Если вильсонианская система, основанная на принципе легитимности, невозмож­на, Америка должна научиться действовать в рамках системы равновесия сил, каким бы неестественным ей ни казался этот курс. В XIX веке существовало две модели си­стемы равновесия сил: британская модель, характеризующаяся подходом Пальмерстона — Дизраэли; и бисмарковская модель. Британский подход заключался в том, чтобы выжидать, пока не появится прямая угроза существующему равновесию сил, и лишь потом связывать себя обязательствами, причем почти непременно по отношению к более слабой стороне; подход Бисмарка сводился к поискам способов предотвраще­ния появления вызова как такового посредством установления близких отношений с максимально возможным числом сторон путем создания накладывающихся друг на друга систем союзов и путем использования появляющегося в результате этого влия­ния для сдерживания претензий соперников.

Как ни странно это может показаться с учетом американского опыта общения с Германией на протяжении двух мировых войн, бисмарковский стиль регулирования равновесия сил, возможно, наиболее соответствует традиционному американскому подходу к международным делам. Метод Пальмерстона — Дизраэли потребует дисци­плинированного ухода в сторону от споров и безжалостной приверженности сохране­нию равновесия сил перед лицом угроз. Как споры, так и угрозы должны оцениваться почти исключительно в рамках равновесия сил. Америка сочтет для себя весьма за­труднительным придерживаться как остраненности, так и безжалостности, не говоря уже о готовности трактовать международные дела исключительно с точки зрения со­отношения сил.

Более поздняя политика Бисмарка была направлена на превентивное Ограничение силы посредством консенсуса в отношении общности целей, стоящих перед отдель­ными группировками стран. Во взаимозависимом мире для Америки будет затрудни­тельно воплощать на практике британскую «блестящую изоляцию». Но столь же ма­ловероятно, что она окажется в состоянии разработать всеобъемлющую систему безопасности, равно применимую для всех частей земного шара. Наиболее продук­тивным решением было бы создание накладывающихся друг на друга структур, час­тично используя общность политических и экономических принципов, как в Запад­ном полушарии; частично сочетая общность принципов и соображения безопасности, как в районе Атлантики и Северо-Восточной Азии; все прочее держалось бы на связях экономического характера, как во взаимоотношениях с Юго-Восточной Азией.

В любом случае для истории масштабность стоящей задачи не может служить оправданием поражения. Америка должна навсегда распроститься с тем временем, когда все варианты выбора казались открытыми и когда она, трезво оценив свои воз­можности, могла осуществить то, что было не под силу любому другому обществу. На протяжении большей части собственной истории Америка не знала иностранной угрозы собственному выживанию. Когда такая угроза наконец появилась в период «холодной войны», она была полностью сведена на нет. Таким образом, американ­ский опыт подкрепил уверенность в том, что Америка, единственная из наций мира, к угрозам невосприимчива и может выстоять, лишь будучи живым примером мораль­ных достоинств и добрых дел.

В мире по окончании «холодной войны» такого рода отношение может обратить чистоту помыслов в потворство собственным желаниям. В то же время, когда Амери­ка не в состоянии ни господствовать над миром, ни отстраниться от него, когда она оказывается одновременно всемогущей и полностью уязвимой, она никоим образом не может отказываться от идеалов, которые обеспечили ей величие. Но она не должна ставить под угрозу собственное величие, питая иллюзии относительно пределов своих возможностей. Мировое лидерство есть неотъемлемая часть могущества и моральных ценностей Америки, но оно не включает в себя привилегию делать вид, будто Амери­ка оказывает любезность другим нациям, вступая с ними в союз, или обладает не­ограниченной возможностью навязать свою волю, лишая их своей благосклонности. Для Америки любое применение принципов «Realpolitik» необходимо сочетать с уче­том первозданных ценностей первого в истории общества, специально созданного во имя свободы. И все же выживание и прогресс Америки будут также зависеть от ее способности делать выбор, отражающий современную ей реальность. Иначе внешняя политика превратится в самодовольное произнесение прописных истин. Относитель­ный вес каждого из этих компонентов и цена, связанная с каждым из этих приорите­тов, определяются и характером вызова, и масштабностью политических лидеров. Но чего ни один лидер не имеет права делать, так это заявлять, будто выбор не имеет це­ны или равновесие не нужно поддерживать.            

Двигаясь по пути к мировому порядку в третий раз за современную эпоху, амери­канский идеализм сохраняет столь же важное значение, как и всегда, а может быть, обретает значительно большее. Но в условиях нового мирового порядка его роль све­дется к тому, чтобы обеспечивать веру, позволяющую Америке пройти через все сом­нения выбора в несовершенном мире. Традиционный американский идеализм должен сочетаться с вдумчивой оценкой современных реалий, чтобы выработалось примени­мое на практике определение американских интересов. В прошлом усилия в области американской внешней политики вдохновлялись утопическими представлениями о некоем конечном пункте, по достижении которого изначальная мировая гармония бу­дет просто воспроизводиться и самоутверждаться.

Но ныне такого рода финалы малоперспективны; воплощение американских идеа­лов будет идти путем терпеливого накопления частных успехов. Реальность физи­ческой угрозы и враждебной идеологии, характерных для времен «холодной войны», исчезла. Убежденность, требующаяся, чтобы управлять нарождающимся мировым по­рядком, носит более абстрактный характер: представление о будущем, которое не имеет наглядного облика в момент его формирования, и суждение о взаимоотноше­ниях между надеждой и возможностью, которое по сути своей лишь предположитель­но. Вильсонианские цели Америки прошлого: мир, стабильность, прогресс и свобода для всего человечества — должны будут достигаться в процессе пути, которому нет конца. «Путник, дорог не существует, — гласит испанская пословица. — Дороги тво­рит идущий».