Архаика и современность 15 страница
В. Михайяин. Тропа звериных слов дить на бой за ахейцев, но обещает «унять» Гектора, если тот дойдет до его собственных, Ахилловых шатров. То есть, проще говоря, он все-таки откладывает отъезд и называет условия, при которых снова соглашается выйти на сцену. Девятая песнь «Илиады». История известна во всех подробностях, и комментариев к ней не счесть. Однако имеется ряд деталей, которые, на мой взгляд, во-первых, нуждаются в дополнительной интерпретации, а во-вторых, могут вывести нас на весьма занятные параллели в ряде других, никак (или почти) не связанных с Гомером традиций. 2. ДОЛЯ СТАРШЕГО СЫНА, ДОЛЯ МЛАДШЕГО СЫНА Итак, начать, как мне кажется, имеет смысл с того, в каком статусе оказывается Ахилл после судьбоносной ссоры с Агамемноном. А для этого, в свою очередь, представляется важным обозначить базовую для дальнейших рассуждений дихотомию. В индоевропейской традиции с удивительным постоянством прослеживаются два базовых модуса строительства и осмысления индивидуальных сюжетов — как жизненных, так и текстуальных. Назовем их условно «долей старшего сына» и «долей младшего сына». Речь в первую очередь идет о степени и качестве причастности к семейному фарну. Важно отметить, что понятие «фарн» в первую очередь связывается с жилищем человека [см.: Литвинский 1968: 49]. Налаживание отношений с мертвыми является мощнейшим способом аккумуляции родового фарна. Именно этой цели служат иранские фраваши, римские пенаты, скандинавские фюльгьи1 и т.д. Собственная жизнь каждого человека направлена именно на то, чтобы приумножить семейный фарн, который, в свою очередь, магически усиливает каждого члена рода. Так, самое главное обстоятельство, которое служит предметом предварительного (и первоочередного) выяснения при встрече двух противников — это «величина фарна» противной стороны и сопоставление ее со своей собственной. Подобным образом, очевидно, мотивируется и привычное в традиционных патриархальных индоевропейских сообще-
1 «Одни и те же фюльгьи и одинаковое счастье нередко сопутствовали целому поколению или семейству, почему такие гении назывались родовыми, семейными духами (Aettarfylgior; Kynfylgior). Особливо думали, что короли, происходившие от богов и имевшие с ними сношения, одарены чрезвычайным счастьем, которое они могли передавать своим воинам и друзьям» [Стрин-нгольм 2002: 518]. Греки ______________________ 18 1 ствах «распределение ролей» между старшими и младшими сыновьями при получении наследства. Старший сын, которому достается «хозяйство», получает, таким образом, по наследству как основную долю семейного фарна — при всей понятной условности подобных генерализаций, — так и основную долю ответственности за его поддержание (в том числе, скажем, в иранской зороастрийской традиции — и в прямом смысле слова, путем поддержания «родового» огня). Базовая мотивация в данном случае связана с приумножением фарна, причем приумножение имеется в виду именно количественное, связанное с сугубо соматическими категориями прибыли/убывания, с ответственностью за людей, вверенных попечению нынешнего главы семейного коллектива (ставших частями его «большого тела»), за плодородие земли и скота, за приращение богатств и за продолжение рода. Об этом заботятся не только сами люди, но и надзирающие за ними боги. Так, в XX песни «Илиады» Аполлон подвигает было Энея на поединок с Ахиллом, который, по определению, сильнее Энея. И Аполлону тут же выговаривает «за безответственное поведение» Посейдон и прерывает поединок,ибо ...предназначено роком — Энею спастися, Чтобы бесчадный, пресекшийся род не погибнул Дардана...
(XX, 302-303) Эней — старший сын, и его дело — не воевать с маргиналами, а рожать детей (не случайно он подробно излагает Ахиллу всю свою родословную). Отсюда понятный набор социальных, поведенческих и прочих характеристик. Отец семейства — это в первую очередь «муж совета», авторитетный судия как в делах собственного дома (в традиционном, расширительном понимании этого термина), так и в делах, касающихся «общего блага», то есть связанных с «правильным» порядком существования более обширных социальных единиц: деревни, племени, города. Он продолжает род «в ряде цветущих детей». Его первой заботой является благополучие дома, то есть налаживание таких отношений с предками, богами и соседями, при которых семейный фарн не только не знал бы ущерба, но и по возможности аккумулировался. Он не лжет и не лжесвидетельствует, если его к этому не вынуждают не зависящие от него обстоятельства; он ответственен за свои слова и поступки (а также за слова и поступки своих ближних); если собственный дом приходится защищать с оружием в руках, он делает это как статусный воин, ведущий «правильную» войну (классический греческий гоплит). Говорит он неторопливо и внятно, не смеется громко и «не к мес- 1 82 В. Михайлин. Тропа звериных слов ту», движется с подобающей внушительностью. Он одет в длинную одежду, которая не позволяет ему делать резких, размашистых движений, иногда его костюм нарочито подчеркивает главенство, открытость и свободу правой стороны (руки) в противовес левой; ест и пьет он неторопливо и «известною мерой» — причем, будучи хозяином дома, полагает эту меру сам как гостям, так и себе. Он ответственен не только за свое собственное благо, но и за благо всего семейного коллектива, включая живых, умерших и еще не родившихся. Поэтому он крайне озабочен тем, чтобы в зоне его юрисдикции все проходило «правильно»; поэтому он главный авторитет во всем, что касается внутрисемейного распределения благ и — отправления культа предков. Все это семейное «большое тело» он представляет, общаясь с другими людьми, по преимуществу с равными ему. Он — человек статуса: у него нет своей судьбы (если не считать того периода, когда он еще не успел вступить в права отца и хозяина, — и эта судьба вынужденно «короткая»), он живет судьбой рода. И старший сын, пройдя необходимые инициацион-ные процедуры и сдав таким образом экзамен на взрослого мужчину, не задерживается в маргинальных как с территориальной, так и с социокультурной точки зрения мужских структурах, но готовится со временем возложить на себя хозяйскую «честь»: «часть», «долю» семейного фарна.
В разных традициях процесс этот протекал по-разному. У греков «выделившийся» и заживший собственным домом сын, не теряя связи с общесемейным целым, представлял собой тем не менее вполне самостоятельную и полноправную социальную единицу. У римлян таковым являлся только pater familias, взрослые женатые сыновья которого находились в его полной юрисдикции. Более того, законодательно возможная и практиковавшаяся «эман-ципация» взрослого сына, который выделялся, чтобы жить самостоятельной жизнью, рассматривалась как умаление прав последнего — ибо прежде всего была связана с потерей им права на отправление семейных культов, а значит, и на родовой фарн, и на любое (в том числе и имущественное) наследство. Младшие сыновья, чьей дорогой традиционно становилась «длинная» воинская судьба, также имеют свою долю фарна. Если юноша' удачлив в походах и добыче настолько, что оказывается в состоянии «зажить своим домом», то (в «греческом» варианте) он таким образом приумножает общесемейный фарн, так сказать, количественно — благодаря, кстати, все тому же фарну, поскольку иранские фраваши, как и скандинавские фюльгьи, имели обык- 1 А младшие сыновья зачастую практически пожизненно приписываются в юношеский статус. Греки новение помогать «своим» в бою1. Если же он «правильно» (то есть, с одной стороны, не запятнав себя неподобающим воину поведением, а с другой — будучи должным образом погребен) гибнет в бою, то автоматически причисляется к лику семейных «героев» и тем самым также усиливает семейный фарн. Ибо единственный доступный ему способ приумножения семейного фарна есть способ не количественный, но качественный: он может стать героем, «правильно» умереть, добыв себе xXcoq, хибос,, cv%oq, «славу», — и тем качественно усилить семейную удачу, «лечь в основу», оказаться причисленным к сонму благих предков, куда иначе он все равно не попадет в силу своего маргинального статуса. В том случае, если стороны соблюдают ряд минимально необходимых «прав», поединок «хорош» для обеих сторон и при любом исходе. Помимо подтверждения собственной удачливости самим фактом победы, победитель получает xXioq обежденного, и чем выше заявленная с самого начала ставка, тем больше он прибавляет к собственному фарну — в воинской его вариации. Именно об этом в «Илиаде» говорит Энею Мерион:
i...и ты, как и прочие, смертен. Если бия угодил тебя в грудь изощренною медью, Скоро б и ты, несмотря, что могуч и на руки надежен, Славу (etjxocJ мне даровал, а властителю Тартара душу (tJivxt)v)! (XVI. 622-625) Побежденный также по-своему не остается внакладе, ибо именно героическая смерть и есть смысл и окончательное воплощение «длинной» героической судьбы. Конунг, не погибший с оружием в руках, — «неправильный» конунг. Кстати, победителя, претендующего на героический статус, в свое время неотвратимо ждет гибель в бою, и он не может об этом не знать. Собственно, он выбирает себе подобную долю одним только фактом славной победы. Убив Патрокла и сняв с него доспех, Гектор подписывает себе 1 Интересен в этой связи институт римского воинского пекулия, то есть того движимого имущества, которое легионер наживал самостоятельно и которым в определенной мере мог распоряжаться после выхода в отставку даже в относительно архаические республиканские и раннеимперские времена. В нашем случае важна прежде всего сама граница, которая четко проводится между «деньгами, заработанными кровью» и семейным имуществом. Для Греции также показателен исходный крайне низкий социальный статус наемника — вплоть до конца V — начала IV века до н.э Впрочем, и в «эпоху наемников», с точки зрения «полисных авторитетов», этот статус повысился ненамного В Михаилин Тропа териных слов смертный притвор Ахилл убивает Гектора и снимает с него дос-пех, прекрасно зная, что открывает двери собственной скорой смерти. Удача или неудача в бою определяется не только и не столько индивидуальными достоинствами поединщиков или силой сошедшихся для боя армий. Идущий на битву посвящает себя ей целиком и полностью — вместе с будущим противником. И результат зависит прежде всего от того, на чью сторону склонится боевая удача, кто в данный день и час окажется «счастливее» противника. В обращенной к Энею речи Мериона есть также и этот смысл. Именно поэтому заведомо более слабый противник часто выходит «попытать счастья» навстречу противнику более сильному. Поэтому в архаичных воинских культурах принято настолько внимательно следить за малейшими знамениями и знаками, которые могут предвещать удачу или неудачу на всех этапах военного предприятия' перед выходом и при выходе в поход, в пути, при выборе места и времени каждого конкретного сражения, перед началом оного, и уж тем более в ходе битвы, когда наконец натягиваются в полную силу «тенета судьбы» и когда любая малость может решить исход всего дела. Целью «регулярного» сражения редко бывало физическое уничтожение противника «Перехода удачи» уже достаточно для того, чтобы определился победитель конкретного боевого момента, и каждый такой момент мог означать перелом в ходе целой битвы, да и целой кампании. «Марс переметчив», — говорили римляне, и они же советовали «ловить день».
Поэтому так важно взять в бою добычу: зримое, вещественное подтверждение благосклонности воинских судеб. Поэтому так важно правильно разделить эту добычу после боя — согласно месту и роли каждого, кто внес в победу свой вклад. Войско видит себя единым телом: только так удача может снизойти на все войско разом. И головой этого тела является военный вождь, полководец, царь в его воинской функции. Победа принадлежит ему; фарн в виде золотого диска, в виде сияния и во множестве других форм нисходит в первую очередь на него. Ему же принадлежат и все материальные воплощения этой удачи. Поэтому добыча сносится в одно и то же место, поэтому вождь, взяв от нее первым и тем обозначив свое право на всю ее совокупность, далее распределяет ее — или следит за правильным ее распределением. Полученная каждым участником победы часть добычи равнозначна и единосущна нести, обретенной в бою (греч цёрос/цоГра, усрас, и т.д.). Честь затем ведет к славе, будучи кодифицирована в нарративе и тем самым введена в ритуальный контекст «Славное» возвращение «честного» воина из похода есть акт одновременно ритуально, социально и хозяйственно значимый Добытая в бою Греки слава вкупе с успешным возвращением к родным пенатам дает право на повышение мужского статуса. Фактически происходит обмен между индивидом и семейно-родовым коллективом: прибывшая с удачливым бойцом «слава героев» прибавляется к семейному фарну, приумножает «славу отцов»; в свою очередь, отцы признают героя своим, равным себе. В то же время индивидуальная «цена чести» повышается не только за счет прохождения ритуалов возвращения, воссоединения и очищения: зримое воплощение удачи, взятая с боя добыча, повышает «цену чести» своего обладателя и может стать экономической основой для его процветания в будущем как вероятного хозяина и отца семейства (естественно, речь идет о рамках архаических престижных экономик). Впрочем, данная модель перерастания «младшего сына» в «старшего» является идеальной и работать в чистом виде может разве что в пределах культур, основанных исключительно на воинской статусности (вроде «чистых» номадических). Там, где мерилом статуса является пригодная для возделывания земля, количество статусных позиций всегда достаточно жестко ограничено, и дорога младших сыновей в самостоятельные хозяева никогда не бывает прямой — если вообще возможна. Что, естественно, создает специфические поведенческие стереотипы, свойственные «младшему сыну», и даже особые «младшие» субкультуры. Младший сын предельно динамичен: он необуздан, опасен, он склонен решать вопросы не словом, а силой. Он — плоть от плоти маргинальной территории между «своим» и «чужим»; он живет «удачей», постоянным испытанием «судьбы». Взятая в бою добыча далеко не всегда становится основой дальнейшего «благосостояния». Она «легко пришла, легко уйдет»: будет раздарена, растранжирена, проиграна в азартные игры. В подобном подходе есть своя прагматика. Во-первых, добыча далеко не всегда воспринимается как совместимая с «домашним» пространством, являя собой элемент чуждой ему «злой», «кровавой» маргинальной магистики. Во-вторых, «младший сын» является полноправным хозяином добычи только до тех пор, пока та не попала в зону «отеческой» юрисдикции. В-третьих, «отправка награбленного домой», исключение «корыстей» из зоны азартной игры на жизни и судьбы, есть в каком-то смысле измена судьбе в пользу статуса, — и судьба может поквитаться с «жадным» бойцом, отняв у него «удачу». Растрачивая же взятое с боя в пределах «ничьей», открытой маргинальной территории, воин приманивает удачу, пробуждает судьбу и дальше держать его в баловнях. Золото, это классическое для индоевропейских традиций воплощение воинского «фарта», играет в воинских культурах весьма специфическую роль. Его надевают на себя, дабы В Михайлин Тропа звериных слов означить «отмеченность судьбой»', его раздают сотоварищам (первейшее свойство любого чисто воинского лидера, от хуннского шаньюя до скандинавского «морского конунга», зримое воплощение столь необходимой ему харизмы), его, наконец, зарывают в землю (причем ни в коем случае не в родную землю), дабы отныне и навсегда оставить удачу за собой Младший сын одет в короткую одежду, он свистит, смеется и плюет себе под ноги, говорит и поет громко, в движениях резок, он бегает, садится и падает прямо на землю, много и жадно ест и пьет Базисные характеристики его личности — «одинические». Если он предводитель дружины, то не дает в обиду своих «братьев», но может убить или отправить на верную смерть любого из них в любой момент. Если он рядовой дружинник, то, в свою очередь, готов умереть за вождя, за «отца родного», и предан ему как пес, пока в один прекрасный момент не сунет ему в спину нож или не предаст врагам, сделав ставку не на судьбу командира, а на собственную свою удачу. Он — человек судьбы, образом которой является плетеная нить: именно так он заплетает и волосы, и металлическую проволоку, которая идет ему на браслеты и гривны. В его судьбу в любой момент может вплестись любая сторонняя нить — потому он всегда готов к неожиданностям, ни во что не ставит стабильность; но зато он болезненно мнителен, он жадно ловит и пытается понять «знамения» относительно своей будущей судьбы. Он любит пророков, умеющих «читать руны», он легковерен, но опасен для недоброго или неловкого предсказателя (пушкинский Вещий Олег). Всегда готовый встретить судьбу во всеоружии, моется он редко, но зато одет и вооружен со всем возможным «шиком»; а еще он любит «звериный стиль» и орнамент-«плетенку». Данная система, с одной стороны, возлагает на каждого индивида колоссальную ответственность перед семьей или «кланом», а с другой — снабжает его необходимым набором поведенческих стереотипов, достаточным для того, чтобы он ощущал собственную адекватность любой ситуации — даже самой стрессогенной с точки зрения современного, воспитанного на «гуманистических» ценностях человека. Добровольное и ответственное принятие смерти в бою и даже сознательный поиск таковой (ср. германские, ранне-римские и другие воинские поведенческие стереотипы) есть в подобном случае ничуть не исключение и не жест отчаяния, но строго системная и оправданная с точки зрения рода (и общины в целом) поведенческая модель. ' От скифских гривен — до набитого золотыми монетами пояса европейскою ландскнехта И от точно такого же пояса природного «младшего сына» Аргюра Рембо — до золотых «цепок» современной «братвы» Греки 3. ГРЕХИ АГАМЕМНОНА Прежде чем перейти к особой роли Ахилла, постараемся разобраться в причинах того конфликта, который начался со ссоры между ним и Агамемноном, а затем едва не привел ахейцев под Илионом к полному уничтожению. Агамемнон — самый статусный воин во всем греческом войске, и эта его позиция вроде бы поддерживается всеми возможными функциональными характеристиками. Он царь, отец и глава семейного клана Атридов. Он — предводитель общегреческого ополчения, с прочими предводителями которого его связывают договорные отношения, скрепленные клятвой. Он ведет справедливую войну, целью которой является отмщение за оскорбленную семейную честь: Александр-Парис не просто похитил жену у Ме-нелая, младшего брата Агамемнона (также самостоятельного баси-лея и второго после самого Агамемнона человека в клане Атридов): в доме Менелая он был принят как гость, то есть формально получил права старшего сына хозяина дома. Поэтому его преступление есть преступление еще и кровнородственное, о чем совершенно внятно говорит хор в Эсхиловом «Агамемноне», приравнивая двух Атридов к Эриниям, алкающим мести за кровное преступление и называя Париса «неверным гостем» (Агам. 40—62). Агамемнон приходит под Илион получить причитающуюся ему как главе клана компенсацию за нанесенный ущерб. В каком-то смысле он приходит сюда один, поскольку все прочие греки, составляющие войско, суть не более чем части его большого тела, функционально необходимые для осуществления конкретной боевой задачи, но магически принадлежащие Агамемнону так же, как принадлежат ему пальцы правой и левой руки. Все, что делается под Илионом, делается не только волей Агамемнона, но самим Агамемноном. И Трою суждено взять именно Агамемнону. Эта ассоциация армии с полководцем сохранилась на более или менее латентном уровне и до сих пор. Мы говорим о переходе Суворова через Альпы и о Наполеоне, который разбил австрийцев и русских под Аустерлицем. Для архаических же мыслительных, а тем более нарративных структур она очевидна и в куда меньшей степени является фигурой речи. Любая удача или неудача греков на троянской земле есть личная удача или неудача Агамемнона, и сам город будет взят только в том случае, если Агамемнон окажется достаточно удачлив. Поэтому и в конфликте с Ахиллом он по-своему совершенно прав. Как единоличный предводитель ахейского войска, он не имеет права остаться без доли в удаче, какой бы из конкретных подчиненных ему дружин эта удача ни выпала. Фивы брал Ахилл с мирмидоня- В Михайлин. Тропа звериных слов нами, но по возвращении из этого набега Агамемнону автоматически выделяется «первый кусок», самая лучшая доля во взятой добыче, которая обозначает не только его право на всю добычу, но и прямо соотносит совокупную удачу вышедшего в троянский поход греческого войска с личным фарном Агамемнона. Агамемнон просто не имеет права остаться без доли — в противном случае была бы поставлена под вопрос общая удача войска и всего похода в целом. Именно об этом он и говорит собранным на военный совет басилеям: Вы ж мне в сей день замените награду (yipaa), да в стане аргивском Я без награды (ауершхгос,) один не останусь: позорно бы то было; Вы же то видите все — от меня отходит награда (yipaa). (], 118-120) Причем само по себе ключевое слово уёрао может означать не только почетный дар, награду, но и честь, почесть в более широком смысле. Он хочет всего лишь восстановления «правового поля», которое давало ему основание воплощать собой в этом походе общегреческую воинскую удачу. Не прав Агамемнон совсем в другом — и об этой его неправоте вполне внятно говорит Ахилл, обращаясь к присланному Агамемноном для примирения посольству и мотивируя свой отказ вернуться в строй: Равная доля у вас нерадивцу и рьяному в битве; Та ж и единая честь выдается и робким, и храбрым; Все здесь равно, умирает бездельный или сделавший много! (IX, 318-320) И далее, об уже взятых «на копье» городах: В каждом из них и сокровищ бесценных, и славных корыстей Много добыл; и, сюда принося, властелину Атриду Все отдавал их; а он позади, при судах оставаясь, Их принимал и удерживал много, выделивал мало; Несколько выдал из них, как награды, царям и героям; Целы награды у всех; у меня одного из данаев Отнял... (IX, 330-336) С точки зрения Ахилла, Агамемнон ведет себя не так, как должно статусному воину, вождю общегреческого ополчения. Да, вся Греки __________________________ I 8 9 добыча принадлежит ему: в этом Ахилл нимало не сомневается. Он сам первый по возвращении из очередного набега отдает все награбленное Агамемнону. Но хороший командир не должен быть скуп. Добыча для того и достается ему, чтобы он ее всю (или, по крайней мере, большую ее часть) раздаривал рядовым бойцам и предводителям воинских дружин. Дружинная этика на удивление едина в этом случае, независимо от времен и языков. Титульный кеннинг «правильного» скандинавского конунга — «губитель золота» — в равной степени подошел бы и хуннскому шаньюю, и ренес-сансному итальянскому кондотьеру, и волжскому казачьему атаману. У единосущности вождя и войска есть оборотная сторона: все, что принадлежит вождю, принадлежит дружине, но принадлежит особым образом. Хороший командир тем и отличается от плохого, что, аккумулируя взятый войском в бою фарн, он перераспределяет его таким образом, чтобы отметить особо «счастливых» командиров и бойцов. И дело даже не столько в «поощрении», сколько в правильном распределении фарна, каковое распределение является само собой разумеющейся прерогативой вождя. Один и тот же предмет, взятый в бою или подаренный после боя вождем, имеет совершенно разное «фарновое наполнение». Пройдя через руки вождя, наделенного совокупной «ценой чести» всего войска, любой предмет многократно увеличивается в «престижной цене», если он получен затем в качестве почетного дара1. Поэтому ценности, «сданные в общак», и ценности, полученные затем в качестве наград, никоим образом не могут измеряться в каком бы то ни было едином эквиваленте. При этом должен соблюдаться некий нигде не названный, но, очевидно, вполне внятный всем участникам процесса паритет между «сданной» вождю добычей и той ее частью, которая будет распределена в качестве наград. Идеальный вариант, когда вождь всего лишь обозначает свое право на всю добычу символическим «первым укусом», то есть выбором того или иного предмета, до того, как дружина начнет «дуван дуванить», остается идеальным вариантом, свойственным разве что самым маргинальным воинским культурам и структурам. Однако вождь, который «скупится на отдачу», слишком явственно подчеркивает при этом свой хозяйский статус, тягу к накоплению, свойственную совсем другой культурной зоне. Такой вождь будет восприниматься как чуждый «территории судьбы» и соответственно несчастливый, вне зависимости от того, какое количество материальных ценностей накоплено им за время боевых действий. Предметы теряют в этом 1 Ср с выраженной символической ценностью любых стандартизированных наград в более поздних культурных традициях — от римских венков до современных именных часов и оружия, а также, естественно, и специальных наградных знаков. В MuxaujiUH Тропа 1вериных сдое случае качество счастья, превращаясь в предметы как таковые, имеющие определенную меновую ценность, но не имеющие отношения к боевой удаче — прошлой или будущей Более того, подобный процесс не может не восприниматься как умаление боевой удачи, и ответственным за это умаление может быть только один человек — «жадный» военный вождь. Первый грех Агамемнона как раз и состоит в подобной «жадности», которая, с точки зрения Ахилла, и привела к истории с неправедным перераспределением уже один раз распределенного фарна. Грех этот вполне объясним, именно в силу того, что Агамемнон есть человек статусный, который волею судеб вынужден играть роль военного вождя. Он, как и было сказано выше, прежде всего властитель, отец и глава клана; статусная, хозяйственная тяга к накопительству не может не служить для него одной из ведущих мотиваций. Агамемнон под Илионом — человек, застрявший меж двумя ролями: ролью статусного pater familias, который вынужден мстить за поруганную семейную честь, — и ролью предводителя войска, пришедшего в чужую землю и volens nolens живущего по законам маргинального воинского коллектива. В итоге он плохо справляется как с первой, так и со второй ролью. Как pater familias, он склонен к накопительству, и это губит в нем хорошего военного вождя, приводя в конечном счете к коллизии с Ахиллом. Как военный вождь, он склонен пренебрегать необязательными к исполнению на маргинальной территории базовыми обязанностями отца и хозяина, что ведет к гибели Ифигении и в конечном счете к роковой для него коллизии с Клитемнестрой. Впрочем, до сюжета с Клитемнестрой еще далеко. Пока гораздо важнее то обстоятельство, что природные маргиналы — вроде Ахилла, Диомеда или Оилеида Аякса — остро чуют в Агамемноне человека чужого той культуре «младших сыновей», которой сами они вполне адекватны и которая адекватна маргинальной воинской территории. Отсюда и вторая претензия Ахилла — относительно «той же и равной чести», причитающейся у Агамемнона всякому бойцу, «нерадивцу и рьяному в битве». Ахилл — природный «герой», родившийся для героической «длинной судьбы», и потому он готов умереть в любой момент. Но его смерть должна быть славной, чтобы в дальнейшем лечь в основу семейного (а по возможности и не только семейного) героического культа. Именно об отказе «умирать задаром» он и говорит, произнося свое: «Все здесь равно, умирает бездельный или сделавший много!», — а не об упущенной материальной выгоде или о нежных чувствах к Брисеиде. Итак, второй грех Агамемнона — это несправедливое, неразборчивое распределение «воинского счастья», ведущее в итоге к его Греки утрате. Неудивительно, что, как только фарн покидает Агамемнона, покидает он и греческое войско в целом. Для победы над противником воинское счастье в архаических культурах есть вещь не только необходимая, но первоочередная. Не менее важной составляющей успеха является наличие в войске бойцов, «отмеченных счастьем», каковые четко распределяются на две категории. Это могут быть, во-первых, мужи, уже имеющие громкую славу, уже доказавшие собственную «счастливость»1: в этом случае воинский фарн приходит с ними, осеняет войско от самого начала похода и нуждается в охране и ритуальной поддержке (через жертвоприношения/пиры и иные ритуальные структуры). Во-вторых, речь может и должна идти о «героях», о бойцах, избравших «долю младшего сына» и готовых пасть в бою, «приманивая удачу» (или даже «переманивая» ее в том случае, если везет противнику). Такой способ перетянуть удачу на свою сторону, как ритуальная жертва собой в бою, известен практически всем индоевропейским (и не только) традициям. Итак, для того чтобы одержать победу, Агамемнон, царь и глава влиятельного клана, должен иметь в своем войске героев. Ахилл и есть такой «совокупный герой», смерть которого должна стать искупительной жертвой за взятие Илиона. «Обесчестив» Ахилла, Агамемнон сводит свои шансы на победу в войне к нулю и серьезно подрывает собственный статус. В этом и состоит его третий грех.
Читайте также: АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ 1 страница Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|