Полная форма авторской объективации

В отличие от других культурных текстов, литературоведение имеет дело с текстами художественными, называемыми «литературными произведениями», где в качестве означаемого текстов-знаков выступают художественные образы. «Литературное произведение предстает перед читателем как текст, но за словами, предложениями встают образы» [Чернец 2004: 33]. В литературоведении дается классификация литературных образов: «В литературном произведении можно выделить виды образа, различающиеся по своей функции: это образ-представление, персонаж (образ-персонаж), голос (первичный субъект речи)» [Чернец 2004: 43]. (Заметим, что «первичные субъекты речи», в частности, у того же Бахтина, называется еще «авторскими объективациями»)

Теперь уясним, как в литературоведении определяется автор словесного художественного целого. Вот какое развернутое определение автора дает В. В. Прозоров: «Автор (от лат. au(c)tor – виновник, основатель, учредитель, сочинитель, покровитель) – одно из наиболее универсальных ключевых понятий современной литературной (шире – филологической) науки. Этим понятием определяется субъект любого – чаще всего письменно оформленного – высказывания» [Прозоров 2004: 68]. Традиционно различаются: «1) автор биографический – личность, существующая во внехудожественной, первично-эмпирической, исторической реальности; 2) автор-творец, создатель словесно-художественных произведений, мастер слова, «эстетически деятельный субъект» (М. М. Бахтин) и 3) автор во внутритекстовом воплощении, имплицитный автор, его более или менее внятные проявления в самой структуре словесно-художественного текста» [Прозоров 2004: 68].

Что касается «первичных субъектов речи», «голосов», то они подразделяются теоретиками литературы на «повествователей» и «лирических субъектов». Если первые присутствуют в эпических и драматических произведениях, то вторые, соответственно, в лирике. Литературоведы к первой группе относят «повествователей» и «рассказчиков», ко второй – «лирические я» и «лирических героев».

Повествователь характеризуется следующим образом: «Повествователь – тот, кто сообщает читателю о событиях и поступках персонажей, фиксирует ход времени, изображает облик действующих лиц и обстановку действия, анализирует внутреннее состояние героя и мотивы его поведения, характеризует его человеческий тип (душевный склад, темперамент, отношение к нравственным нормам и т. п.), не будучи при этом ни участником событий, ни – что еще важнее – объектом изображения для кого-либо из персонажей» [Тамарченко 2004: 305]. Можно сказать, что повествователь – чистое изображающее начало по отношению ко всем участникам произведения: «Он – не изображенный, а изображающий, это… точка зрения на героя и события, «голос» или интенция» [Бройтман 2001: 272].

В отличие от повествователя, рассказчик «является и изображающим, и изображенным» [там же], он «находится… целиком внутри изображенной реальности… связан биографически с персонажами, о которых ведет рассказ» [Тамарченко 2004: 308]. Отмечается, что «невидимое присутствие – традиционная прерогатива именно повествователя, а не рассказчика» [там же: 306]. Повествователь с функциональной точки зрения отличается от рассказчика тем, что излагает и описывает не только внешнюю сторону событий, о которых рассказывается в произведении, – его фабулу, но и внутренний мир персонажей, в этих событиях участвующих, их душевные реакции на эти события. Причем изложение событий ведется повествователем как бы с позиции абсолютно достоверного, абсолютно объективного (по крайней мере, в замысле автора именно такое читательское восприятие) знания, к которому повествователь приобщает читателей художественного произведения. Рассказчик же обладает лишь частным мнением обо всем излагаемом, поэтому рассказчик – всегда первый по осведомленности, но «первый среди равных» – других героев, и это дезавуирует его принципиальное отличие от последних.

Теперь перейдем ко второму классу «первичных субъектов речи» – к «лирическим субъектам». Сначала посмотрим, какое определение дается в литературоведении такому литературному роду, как лирика. (Это нам пригодится впоследствии, когда мы будем обосновывать наше утверждение о том, что произведения Достоевского, в том виде, как они представлены Бахтиным в его книге ПТД, можно позиционировать в качестве произведений лирических).

Читаем: «Лирика (от греч. lyra — музыкальный инструмент, под аккомпанемент которого исполнялись стихи, песни и т. п.), род литературы (наряду с эпосом и драмой), в котором первичен не объект, а субъект высказывания и его отношение к изображаемому». И далее: «В лирике первостепенно выражение точки зрения лирического субъекта, изображение внешнего мира (картин природы, к.-л. предмета или события) также служит здесь целям самовыражения» [Роднянская 1987: 183]. Из этого определения видно, что описательной доминантой лирического произведения является субъект, его мысли, эмоции, чувства; изображение же внешнего окружения субъекта – «внешний мир» – в лирике вторично и выполняет служебную функцию в раскрытии внутреннего мира личности. Причем «магистралью лирического творчества является поэзия не ролевая, а автопсихологическая: стихотворения, являющие собой акт прямого самовыражения поэта» [Хализев 2004: 159].

Ф. Шлегель писал: «Здесь [в лирике] необходимо единство чувства» [Шлегель 1983, 62]. Отсюда становится понятным сравнение лирических произведений с музыкальными. М. С. Каган пишет, что лирика является «музыкой в литературе», «литературой, принявшей на себя законы музыки» [Каган 1972: 394], и с ним солидарен В. Е. Хализев» [Хализев 2004:157]: «Лирика близка музыке своей сутью». И здесь и там имеют место единый эмоциональный фон, постоянство чувства, его единый мелодический настрой, что придает цельность этим эстетические образованиям.

В чем же различие интроспективных феноменологий (которой в определенном смысле и является лирическое произведение), с одной стороны – «лирического я», с другой – «лирического героя»?

Лирическое «я» изображает с помощью слов свои мысли, эмоции, переживания, чувства без рефлексирования над ними, оно не допускает никаких самооценок, ему не доступен, не знаком процесс саморефлекса. В изображенном мире лирического «я» есть мысли и чувства, вызванные чем-то внешним (например, природой), но нет мыслей и чувств об этих мыслях и чувствах, самоанализ здесь не входит в эстетический замысел. Поэтому подчеркивается, что лирическое «я», пребывая «объектом-в-себе», никогда не становится «объектом-для-себя». Лирическое «я», пишет Б. О. Корман, «не является объектом для себя/.../на первом плане не он сам, а какое-то событие, обстоятельство, ситуация, явление» [Корман 1982: 13], что характерно для лирических описаний природы.

В противоположность этому лирический герой, описывая свои чувства и то внешнее, что их вызвало, всегда осознает их, дает оценку им и себе самому. «Это взгляд на себя со стороны, как на «другого» (героя), но не на объект в точном смысле этого слова» [там же: 318]. И еще: «Вся суть тут в принципиальном несовпадении «я» с собой, понимаемым как объект, и в утверждении трагичности такого несовпадения и одновременно в переживаемом катарсисе. Но увидеть это лирический субъект может только в итоге глубокого самоанализа. Чтобы быть точным, следует сказать, что лирический герой (в отличие от лирического «я») становится не только субъектом-в-себе, но и субъектом-для-себя (а не субъектом и объектом)» [там же]. Это отношение к себе как к личности, т.е. наличие самосознания у лирического героя, отличает его как от лирического «я», так и от повествователя.

Перечислим свойства и качества, которые присущи лирическому герою, параллельно указывая на то, в чем его сходство и отличие от других первичных субъектов речи.

Во-первых, лирический герой и как повествователь, и как лирическое «я», является, так сказать, «духом изображения», так как при отсутствии пластической выписанности его присутствие в произведении есть присутствие в виде чистого, невидимого «голоса». Как пишет И. Б. Роднянская, лирический герой «никогда не достигает пластической завершенности литературного героя в повествовательных и драматических жанрах» [Роднянская 1987: 185].

Во-вторых, лирического героя объединяет с повествователем и лирическим «я» автопсихологической лирики то, что он говорит тем же самым языком, что и личность автора. Между ним и автором нет языковой дистанции, ведь «лирический герой не просто связан тесными узами с автором, но оказывается (едва ли не в большинстве случаев) от него неотличимым» [Хализев 2004: 158]. А «чем ближе герой автору, тем меньше речевых различий между героем и повествователем» [Тамарченко 2004: 309].

В-третьих, посредничество лирического героя, как и посредничество повествователя и лирического «я», не только не призвано дистанцировать автора в плане языковом, но и не предполагает наличие дистанции в плане идеологическом, ибо этой дистантности, в отличие от произведения с рассказчиком, нет в авторском замысле.

В-четвертых, следствием неотличимости лирического героя от авторской личности является полное совпадению по объему их знаний об изображенной в произведении сюжетной событийности.

В-пятых, лирический герой отличается от повествователя и от лирического «я» тем, что выступает не только субъектом-в-себе, но и субъектом-для-себя, т.е. является субъектом саморефлексирующим. Последнее же качество, качество самоанализа, совершенно необходимо для нравственно ориентирующейся личности.

Впрочем, следует упомянуть, что пять вышеперечисленных качеств лирического героя присутствуют еще в одной форме авторской самообъективации, а именно в исповеди, или, по выражению Бахтина, в «самоотчете-исповеди». Но последняя создается вне художественного замысла, ведь ее задача определена потребностью в лучшем нравственном ориентировании исповедующегося, а не в создании самодостаточного эстетического целого. Если же исповедь предстает в художественно оформленном виде, то она собственно исповедью быть перестает и становится словесным художественным целым, от лирики почти неотличимым, а исповедальный характер лирики очевиден: в лирике, как пишет И. Б. Роднянская, «самонаблюдение и исповедь преобладают над вымыслом» [Роднянская 1987: 185].

Конечно, лирический герой – не личность, но художественный образ личности автора, и он, как природа сотворенная, отличается от автора-творца. Тем не менее, именно лирический герой, по нашему мнению, – наиболее полная авторская эстетическая самообъективация. Именно в нем как в образе-личности наиболее адекватно художественно отражается сама личность творца.

В отличие от автора-творца, который всегда внеположен как целому произведению, так и отдельной ее части, автор-личность свободен в выборе своей позиции. По отношению к своим объективациям он может занимать либо позицию осознанной вненаходимости, либо «сливаться» с ними. Причем, результатом такого рода «слияния» может стать как ассимиляция автором «первичного субъекта речи», полное исчезновение последнего из авторского сознания, так и, наоборот, отождествление авторской личностью себя со своим художественным посредником. (Ниже мы увидим, каким образом Бахтиным в трех его текстах 1920-х годов были реализованы эти три позиции).

В следующем подразделе этого параграфа мы покажем, что художественные произведения Достоевского в том виде, как они представлены Бахтиным в ПТД, обладают теми же свойствами, что и произведения лирические, а героев Достоевского Бахтин наделяет теми же качествами, которые присущи лирическому герою. Эти выводы мы используем во второй главе, когда будем анализировать бахтинскую эстетику, данную в ПТД.