Монологизм» как «идеологизм».

Вначале ответим на вопрос: где и по какой причине появляется у Бахтина в книге о Достоевском термин «монологичность»?

Понятие «монологичности» подробно разбирается Бахтиным в главе «Идея у Достоевского». Именно здесь, называя героев Достоевского «идеологами» – «герой Достоевского не только слово о себе самом и о своем ближайшем окружении – но и слово о мире: он не только сознающий – он – идеолог» [ПТД: 59], Бахтин идеологический подход этих героев к миру, как подход мировоззренческий (где предметом тотальной рефлексии выступает весь мир), отождествляет с отношением к произведениям авторов романов до Достоевского. Можно сказать, и это не будет метафорой, что в определенном смысле именно герои Достоевского с их единым «принципом видения и понимания мира, его оформления в аспекте данной идеи» [ПТД: 35] послужили для Бахтина прообразом автора монологического романа. «Миры героев построены по обычному идейно-монологическому принципу, построены как бы ими самими» [ПТД: 35], – говорит Бахтин и добавляет и добавляет: «В потенции каждый из героев Достоевского – автор» [ПТД: 35]. Про автора монологического художественного произведения Бахтин пишет: «Постановка идеи в литературе [до Достоевского. – А. К. ], как мы видели, всецело монологистична. Идея или утверждается, или отрицается. Знающим, понимающим, видящим в первой степени является один автор. Только он идеолог. На авторских идеях лежит печать его индивидуальности. Таким образом, в нем прямая и полновесная идеологическая значимость и индивидуальность сочетаются, не ослабляя друг друга» [ПТД: 64]. Подтверждая, тем самым, тождественность понятий «монологизм» и «идеологизм».

Уже из того высказывания видно то, о чем мы будем ниже говорить более подробно. Во-первых, что «идеологизм», а следовательно, и «монологизм», по мнению Бахтина, отнюдь не противоречат индивидуализму, – а значит, и персонализму, – и могут с ним непротиворечиво сочетаться. Во-вторых, что «идеологизм» не терпит рядом с собой правды, отличной от своей, и, действительно, является концепцией «моно- логичной», одно-правдивой. Как мы уже отмечали, наше понимание «монологизма» совпадает с его оценкой Л. А. Гоготишвили: «Монологизм — это не один голос, а один логос… при любом количестве голосов имеется среди них один, который втягивает все остальные в свою "логосферу"» [Гоготишвили 1999: 395].

«Монологизм» с философской точки зрения, по мнению Бахтина, – идеалистическое мировоззрение. И это несмотря не то, что при этом, как пишет философ, восприятие осуществляется «в рамках монологического понимания на твердом фоне единого предметного мира» [ПТД: 27], и значит, наличие объективного, внешнего мира вроде бы не отрицается. Однако последний – вторичен по отношению к «монологическому» сознанию, так как в замысле последнего мир играет лишь функцию ценностно нейтрального фона. В «монологическом замысле… построение этого мира – с его точками зрения и завершающими определениями – предполагает устойчивую позицию вовне, устойчивый авторский кругозор… и дано на твердом фоне внешнего мира» [ПТД: 50]. Хотя здесь и указывается на «твердость» внешнего мира, тем не менее, эта «твердость» не есть твердость сама-по-себе, но – продукт активности идеологического сознания, результат его идеалистического «вывода»: «Идеология как вывод, как смысловой итог изображения при монологическом принципе неизбежно превращает изображенный мир в безгласный объект этого вывода» [ПТД: 64].

Бахтин в ПТД показывает фазы, которые проходит «идеологизм» перед тем, как осознает себя «монологизмом».

Характеризуя идеологизм «обычный», Бахтин пишет, что «для обычного идеологического подхода существуют отдельные мысли, утверждения, положения, которые сами по себе могут быть верны или неверны, в зависимости от своего отношения к предмету и независимо от того, кто является их носителем, чьи они. Эти "ничьи" предметно-верные мысли объединяются в системное единство предметного же порядка. В системном единстве мысль соприкасается с мыслью и вступает с нею в связь на предметной почве. Мысль довлеет системе, как последнему целому, система слагается из отдельных мыслей, как из элементов» [ПТД: 67]. Это означает, что основой существования мира здесь является идеальная самодостаточность системного единства, в ее независимости от субъекта как носителя отражения отдельных элементов этой идеальной системы – своих мыслей. Однако, далее, по мнению Бахтина, идеальная система «обычного» идеологизма (по-видимому, в акте рефлекса) начинает «осознавать», что в ее основе лежит некий носитель – сознание, чье единство и интерпретируется в качестве причины единства системы: «монистический принцип, т. е. утверждение единства бытия в идеализме превращается в принцип единства сознания» [ПТД: 61]. Но и это еще не все. Для сознания (рефлекс продолжается), осознавшего себя основой мира, становится очевидным, что других сознаний просто не существует: «единство сознания, подменяющее единство бытия, неизбежно превращается в единство одного сознания» [ПТД: 61]. Так «идеологизм», осознав свою укорененность в одном–единственном сознании, становится собственно бахтинским «идеологизмом», или – «монологизмом».

Здесь у Бахтина изображен переход, трансформация материалистического монизма через объективный идеализм в эго-персонализм, о котором мы говорили в начале первой главы. Как отмечает Н. К. Бонецкая, Бахтин «выступает в качестве борца с [любым независимым от него. – А. К. ] Логосом, с Софией» [Бонецкая 1998: 129]. Поэтому «монологизм» Бахтина, как он дан в его книге о Достоевском, можно назвать эго-персонализмом с идеологическим уклоном, – эго-персонализмом, делающим акцент на своей монополии в обладании истиной, – или «идеологическим» эго-персонализмом. «Я» личности воспринимает и творит мир посредством такого своего качества каким является «идеологичность». Именно идеология есть то, через что «Я» воспринимает бытие, и с помощью которой бытие оформляется, творится в данной эстетической теории, называемой Бахтиным «монологизмом». С другой стороны, только относя «монологизм» не просто к «идеологизму», а именно «эго-персонализму», можно понять следующие высказывания Бахтина: «Что такое монологизм в высшем смысле. Отрицание равноправности сознаний в отношении к истине (понятой отвлеченно и системно)» [ПТД: 184], «Монологизм в пределе отрицает наличие вне себя другого равноправного и ответно-равноправного сознания, другого равноправного "я" ("ты")» [ПТД: 192].

Правомерен вопрос: кому в мире «словесного художественного творчества» доступно монопольное, уверенное обладание истиной, кто не только хочет стать «монологистом», идеологом, но и действительно является последним? Лишь такая форма авторской объективации, как повествователь может обладать законченным, явным (а не скрытым, как в пародии) «монологизмом». И это действительно так, поскольку слово повествователя, как мы показали в параграфе втором первой главы, – лишенное всякой условности (ничем не обусловленное) слово, слово – вне процесса самоанализа, а потому – уверенное в себе слово идеолога, монопольно владеющего истиной.

Впрочем, декларируемая таким повествователем правда может иметь либо статус независимого от автора существования, как бы располагаться «над ним», либо быть сотворенной этим автором правдой, истинность и единственность которой обусловлена единственностью ее творца и носителя, т.е. авторским персонализмом. Не вызывает сомнений то, что правда бахтинского автора-монологиста есть именно правда, укорененная в нем самом, и значит, повествователь по-бахтински – не просто идеолог, но идеолог эго-персонализма.

Тем не менее, такой повествователь видит не только себя самого, но и свою правду, которая доминирует над правдами героев, и созданный на основе этой правды мир. Поэтому понятны уже упоминаемые нами выше заявления Бахтина, что «Идеология как вывод, как смысловой итог изображения при монологическом принципе неизбежно превращает изображенный мир в безгласный объект этого вывода» [ПТД: 64]. Естественно, что для философии такого рода все другое, – а значит, и герои – лишь сущности сотворенные, в данном случае – «объекты вывода».

Но это достигается в «монологизме» не способом, представленным Бахтиным в тексте АГ – через отнесенность к героям как к «как бы уже умершим», и не через «историческое» восприятие их, – а посредством тотального идеологического подавления идеологий героев авторской идеологией. Поэтому эстетическая форма, которую в этом случае продуцируется есть не память (АГ), и не авторская активность (ПСМФ), но «идеология». Как пишет Бахтин, в «монологизме» «идея как принцип изображения сливается с формой» [выделено нами. – А. К. ][ПТД: 64].

Значит, единство эстетической формы словесного целого есть в «монологизме» единство идеологическое, которое, в свою очередь, определяется в этом «идеологизме» единством его носителя. Можно сказать, что произведение монологически настроенного автора есть зеркало, в котором автор видит и себя, и тотальность порожденной им идеологии, ее единственность. Поэтому такое атрибутивное качество художественного целого, как самодостаточность, обретается в этом случае через тоталитарность авторской идеологии, идеологии, подчиняющей себе весь мир произведения. Однако, повторим, эта тоталитарность, безусловно, оценивается автором и как его, автора, тоталитарность.

Итак, первая эстетическая форма, с которой мы сталкиваемся в книге Бахтина ПТД, есть «идеологизм» автора «монологического» целого как тотальное доминирование его идеологии над всеми другими идеологиями, присутствующими в художественном произведении, включая и идеологии героев последнего. Естественно, что носителем «монологизма» как идеологизма являются рассмотренные нами в главе первой «одноправдивые» слова (но более подробно об этом мы будем говорить в последнем подразделе этого параграфа).

В отличие от воззрений Бахтина, с нашей точки зрения, очевидно, что с позиции автора «монологического» целого (как, например, Толстого), истина его идеологизма прежде всего ценна для него тем, что является истиной самой-по-себе, и лишь потом – что она истина, принадлежащая ему, автору. Истина для последнего в первую очередь ценна своей объективностью, а не тем, что он, автор, является ее носителем. Но Бахтин, как бы оборачивая ценность авторской идеологии, акцентирует: личность в каждом движении личности не перестает видеть саму себя как источник этого движения, и уже потом – все остальное. Поэтому термином, более верно отражающим бахтинское отношение к произведениям такого типа является, на наш взгляд, термин не «монологизм», а редко употребляемый Бахтиным термин «гомофонизм» [см. ПТД: 15, 31]. В последнем исток идеологического единства видится в его, единства, «одноголосости», в принадлежности его одному субъекту – автору. Тем не менее, показательно, что терминологической антитезой анализируемого нами ниже понятия и термина «полифонизм» выступает не «гомофонизм», но «монологизм», в котором с неизбежностью присутствует коннотативный смысл – одно-правдивость, одно-истинность.

И это не случайно. Выбор Бахтиным термина «монологизм», а не «гомофонизм» обусловлен тем, что в монологическом произведении Бахтину важно указать не только на то, что лишь автор обладает, собственно, голосом, но и на то, что окончательная истина принадлежит лишь ему, автору. Поэтому «монологизм», это, прежде всего, по Бахтину, оценка произведения в качестве авторского высказывания-монолога. Здесь важно и то, что монолог – только-авторское высказывание, и то, что в монологе содержится истина, и то, что этой истиной обладает только он, автор. В отличие от этого в романах Достоевского у автора, по мнению Бахтина, нет монополии на обладание истиной, а истинами, равноправными с авторской, обладают и главные герои. Сколькими истинами обладают герои и автор и каким образом эти истины, существующие в душе каждого героя и в произведении в целом, возможно эстетически оформить, будет показано в следующем подразделе.