2. Риски опоры на государство и государственный сектор экономики

В современных условиях эти риски сводятся прежде всего к подмене развития государственного сектора государственным стимулированием и «спасением слишком крупных для того, чтобы дать им погибнуть^[162]». Вторая группа рисков сводится к подмене развития имитацией развития с подбором отчетных показателей, в реальности выполнимых и без повышения эффективности экономики, но по истечении отчетного периода представляемых как доказательство реального развития.

Первая группа на фундаментальном уровне была описана в первом разделе параграфа 2 главы 1 как «главная ошибка при разрешении противоречий монополизма». Сейчас мы на более глубоком уровне вернемся к этому вопросу, так как в заключительной главе нужно показать, какие объективно существующие экономические явления вызвали эти ошибки, и как наш метод позволяет их снять.

В литературе описаны системные проблемы рыночной экономики, регулируемой механизмом свободных цен, обрекающие ее как на циклические кризисы и периодические кризисы эффективности капитала, так и неспособность концентрировать ресурсы для реализации проектов, обеспечивающих общеэкономический эффект (а не локальный). К настоящему времени мы имеем целые десятилетия бесплодных попыток международных институтов и крупнейших государств, включая США, выйти из тупика кризиса мировой финансовой системы (его можно назвать кризисом финансового капитализма), но все попытки основаны на изучении возможностей к самостоятельному действию финансовой системы либо промышленного капитала. Как мы описали еще в главе 1, государственный сектор рассматривается исключительно либо как регулятор, либо как спонсор, но не как субъект развития. Сначала мы рассмотрим, что нам рассказывается в экономической литературе для отвлечения внимания от его потенциала как ядра развития.

Например, описан т. н. «парадокс бережливости» (Paradox of Thrift^[163]), также встречаются названия «парадокс корпоративной бережливости». Считается, что, если множество компаний проводит программы сокращения расходов и экономии затрат, спрос на товары и услуги со стороны уволенных работников ослабевает, и в результате корпоративные доходы и прибыль снижаются. Это, в свою очередь, приводит к новым увольнениям, что снова сказывается на доходах и приводит к потере прибыли. По словам Дж. М. Кейнса: «Каждая такая попытка сберечь больше за счет сокращения потребления настолько повлияет на доходы, что эта попытка обязательно потерпит поражение»^[164]. Такой ход мыслей приводит к заключению о том, что хотя сбережения могут обогатить конкретного индивида, если общество в целом решит сберегать больше, результатом может станет снижение благосостояния для всех^[165]. Мы, вооруженные теоремой Аганбегяна — Багриновского, доказавшими математически еще в 1960-х годах, что сумма локальных максимумов эффекта в экономике почти никогда не дает общего максимума, видим в этом лишь закономерный результат максимизации частной выгоды.

Экономисты же, стоящие на рыночных позициях, обвиняют в этой ситуации монетарную политику национальных центробанков. Имеется в виду, что «процесс систематического вмешательства центрального банка порождает новые подъемы, за которыми следуют спады»^[166] (это было постулировано еще Людвигом фон Мизесом и до сих пор исповедуется либертарианцами). То есть стремление создать экономию на локальном производстве бьет по покупательной способности, а попытки центробанков смягчить последствия денежной эмиссией создают необеспеченный спрос, то есть вносят искажения в работу стремящегося к равновесию ценового механизма, что приводит к еще большему перепроизводству и усиливает кризисы.

Хотя, по представлениям такого столпа либертарианской мысли, как фон Мизес и его до сих пор немалочисленных последователей, эффект должен быть противоположным. Ведь «…единственная цель всей производственной деятельности — использовать факторы производства таким образом, чтобы они обеспечивали максимально возможный выпуск продукции. Чем меньше становятся затраты, необходимые для производства изделия, тем больше дефицитных факторов производства остается для производства других изделий^[167]».

То есть предприниматели, в трактовке современных либералов (более точно — австрийской школы экономики) действуют в общественных интересах, экономя издержки в производстве и тем самым высвобождая ресурсы для производства дефицита, а мягкая монетарная политика смешивает все сигналы ценовой системы, предоставляет предпринимателям ложные ориентиры и направляет их усилия в случайном, а потому неправильном направлении. И это пытаются учитывать, но странным образом. Точка зрения современного (2020-е гг. ) истеблишмента, позиционирующего себя как кейнсианский, состоит в том, что спасения с помощью эмиссии заслуживают миллиардеры и инвестиционные банкиры, а не потребители конечной продукции. «…такие люди, как Саммерс, хотят заставить нас поверить в то, что раздавать деньги обычным людям безответственно с финансовой точки зрения, но печатание 7 триллионов долларов новых денег для скупки государственных и корпоративных долгов^[168] — все это имеет смысл^[169]». Таким образом осуществляется попытка использовать эмиссионный механизм для решения проблем, якобы не создавая при этом необеспеченный платежеспособностью спрос (в действительности он создается для предметов роскоши, так как эмитированные средства попадают на биржу, создают пузыри котировок и через продажу необоснованно подорожавших акций выводятся с нее).

Изначальным изъяном этой логики является игнорирование того обстоятельства, что, во-первых, предприниматели не обладают полнотой информации о дефицитах. Во-вторых, уволенные рабочие и непроизводственные работники в еще большей степени не обладают информацией о профессиях, на которые предстоит рост спроса. В-третьих, не предусмотрен доступный институт переквалификации — ведь и образование рассматривается как бизнес, удовлетворяющий платежеспособный спрос.

Монополия же, тем более государственная, имеет возможность считать не только возможности экономии на производстве (тем более локальном), а по экономике в целом. Заранее планируя и вывод новых продуктов в потребление, и подготовку/переподготовку кадров. Соответственно, возможность планомерного развития снимает необходимость как для монетарной политики (с ее изъянами), так и для государственного стимулирования (его недостатки описаны в главе 1).

Помимо парадокса бережливости, следует отметить внимание исследователей к таким намного более описанным в литературе явлениям, как инфляция и дефляция. При этом умеренная инфляция считается фактором повышения надежности вложений в экономику в части обеспечения возвратности (поскольку даже при ошибочно завышенном прогнозе продаж инвестиционный проект окупится за счет удорожания продукта вследствие общего роста цен). Дефляция считается ростом рисков невозврата вложенных средств, поэтому ее старательно избегают. Ну и максимальным злом является гиперинфляция, которая делает финансовые инвестиции бессмысленными.

Поскольку гиперинфляция стала объектом изучения после ее проявления в Германии 1914–1923 гг. (особенно 1919–1923), большинство исследователей сошлись на том, что причиной стало финансирование расходов бюджета не из налогов, а на 99, 2% из денежной эмиссии Рейхсбанка^[170]. Стоит отметить, что боязнь современных «кейнсианцев» финансировать потребителей за счет эмиссии, о которой мы писали выше, имеет в этой истории практическое основание.

Что мы можем сказать по этому поводу? Ошибкой является сам метод концентрации ресурсов для инвестиционных и инновационных проектов через биржу при современном уровне развития производительных сил. По-видимому, он становится устаревшим, допускающим неприемлемо много ошибок. Ведь если он подразумевает инфляцию, то лишь умеренную, а дефляция вообще избегается. Это означает, что система должна быть управляемой неслучайным образом. Кто или что справится с такой задачей, как управление последствиями триллионов сделок в день? Даже применение роботов в биржевой торговле не исключило возможностей для человеческих манипуляций в частных интересах (существуют трейдеры, зарабатывающие на биржевой игре против роботов. Они пытаются воспользоваться человеческим преимуществом в части классификации сущностей и распознавания образов — поскольку роботы обучаются этому в ходе работы, что называется машинным обучением (или оптимизацией по критерию минимизации ошибки), а брокеров множество, и они как и все люди крайне разнообразны в части индивидуальных способностей. То есть мы имеем людей, в своих частных интересах соревнующихся с нейросетями). Так кто же гарантирует выполнение этого необходимого для правильной работы биржевого механизма условия? Никто и ничто. Ни роботы, ни люди, ни правила (последние обходимы), ни такое чисто человеческое свойство, как разнообразие способностей. Поэтому ошибочные решения накапливаются десятилетиями и в наши дни не просто тормозят развитие, а приводят к деградации мировой экономики.

Концентрация же ресурсов в государственном секторе и его системе заказов для реализации проектов, обеспечивающих экономию для потребителя (то есть дефляцию), не имеет ни такого странного механизма, как соревнование брокеров с роботами, ни требований обязательно низкой или высокой дефляции. Вместо биржевых игр используются гибкие планы, а все частные интересы реализуются через достижение общих. Такой подход проще и гибче.

Описав проблемы, создаваемые невозможностью снять при рыночном подходе парадокс бережливости и обеспечить непротиворечивость работы биржевого механизма, можно перейти к общему источнику этих системных проблем.

Мы считаем таковым сложность в организации управления. Еще в 1941 году Джеймс Бернхэм в работе «Управленческая революция: что происходит в мире» описал эту проблему как общую и при классовом анализе общественного развития (поскольку классы возникли вследствие разделения труда и обособлении умственного и физического труда, причем первым умственным стал управленческий), и при рыночной теории фирмы (управленческий контроль замещает контроль со стороны собственников, возникает агентская проблема).

Но мало просто осознать, что проблема управления и управленцев как отдельной прослойки со своими частными интересами имеет общий характер и для капитализма, и для социализма. Мы это назвали выше противоречием монополистического развития. Нужно дать метод, позволяющий разрешить эту проблему.

Проблема управления и управленцев как отдельной прослойки со своими частными интересами имеет общий характер и для капитализма, и для социализма. Мы это назвали выше противоречием монополистического развития.

В таком качестве мы и видим использование критерия общественной экономии труда с превращением рабочего времени в свободное. Дав управлению этот критерий, который отвечает требованиям SMART^[171] (конкретность, измеримость, достижимость, актуальность, согласованность по времени), мы задали теоретическую возможность подконтрольности управления обществу. А в виде формулы (12) этот критерий, поскольку он состоит из измерения времени — общего показателя для всех естественных наук — мы дали возможность при этом контроле опираться на экспертизу всей науки как системы знаний.

А создав возможность для управляемости развитием в общественных интересах, мы даем возможность всему обществу, а не отдельному классу, преследовать свои интересы. И государство, как инструмент в руках господствующего класса, должно теперь стать таковым в руках самоуправляющегося общества. Поэтому государственный сектор, как непосредственная собственность общества, и его система заказов, как взаимодействие с прочими секторами, должен теперь стать передовой технологической монополией. И межотраслевая система управления знаниями поставит многообразие индивидуальных человеческих способностей на службу этой монополии, развитие производственного самоуправления подключит массы к развитию, а метод оптимизации по критерию минимума ошибки (искусственный интеллект) будет сопряжен с методом динамического межотраслевого баланса, оптимизируемого по критерию (12), и вместе они станут математическим обеспечением планомерного социально-экономического развития.

И тем самым одновременно будет снята вторая группа рисков опоры на государство и государственный сектор экономики — имитационные риски, когда управленцы в своих интересах симулируют развитие. Ведь управление развитием станет прозрачным, и помимо подконтрольности обществу это даст еще и возможность каждому построить для себя подходящую траекторию индивидуального свободного развития.

Государственный сектор, как непосредственная собственность общества, и его система заказов, как взаимодействие с прочими секторами, должен теперь стать передовой технологической монополией. И межотраслевая система управления знаниями поставит многообразие индивидуальных человеческих способностей на службу этой монополии, развитие производственного самоуправления подключит массы к развитию, а метод оптимизации по критерию минимума ошибки (искусственный интеллект) будет сопряжен с методом динамического межотраслевого баланса, оптимизируемого по критерию (12). Управление развитием станет прозрачным, и помимо подконтрольности обществу это даст еще и возможность каждому построить для себя подходящую траекторию индивидуального свободного развития.

Все сказанное позволяет нам заключить: в условиях государственно-монополистического капитализма, находясь на современном уровне развития производительных сил, с характерной для него степенью разделения труда, применение рыночного ценового механизма лишь усиливает агентскую проблему (проблему неподотчетности управленцев как частным собственникам активов, так и обществу в целом). Планомерное же государственно-монополистическое развитие на основе оптимизирующих моделей по критерию (12) позволяет сделать управление прозрачным, подотчетным обществу и двигаться в сторону постепенного расширения производственного самоуправления.

То есть государственный сектор обязан стать передовой технологической монополией.