Подготовка к новым боям

1905 год

 

Рассказ о 1905 годе я хочу начать с бакинской стачки 1904 года, которая была организована Сталиным при помощи Алеши Джапаридзе[86]. Я знал многих из руководителей Бакинской коммуны[87], которых расстреляли эсеры, но больше всего был близок с Алешей и Степаном Шаумяном[88].

В наше время эта бакинская стачка вспоминается как один из эпизодов революционного движения. Но у нее имеется одна особенность, которая выделяет ее из числа прочих эпизодов. Эта стачка была первой, что завершилась не просто отдельными уступками промышленников, а политической победой пролетариата. Нефтепромышленники были вынуждены заключить с рабочими коллективный договор, по которому был установлен 9-часовой рабочий день, увеличена до 1 рубля плата за смену и др. Бакинский губернатор Накашидзе едва усидел на своем месте.

Для меня, как для армянина, не было среди царских сатрапов более ненавистных, чем Накашидзе и князь Голицын[89]. Я, как марксист, совершенно не признаю террора, потому что это пустая трата сил, всего лишь видимость революционной борьбы. Очень хорошо тем товарищам, которые начинали рассуждать о некоей пользе террора, отвечал Сталин. Он говорил:

– Александра Второго убили, но это не подействовало ни на его сына, ни на его внука. Как тиранили народ, так и продолжают тиранить. Романовых много, замучаетесь всех убивать, а холуев у них еще больше. Вырывать эти сорняки поодиночке – пустое дело. Их надо выжечь революционным пожаром.

Очень хорошо, коротко и ярко Сталин однажды сказал об эсерах:

– Руки у них есть, а головы нет. В этом их беда.

Я террора не признаю и никогда не радовался, узнав о том, что убили еще одного царского холуя. Нашему делу, настоящему революционному делу, от этих убийств был только вред. После каждого такого «акта справедливости» полиция начинала свирепствовать пуще прежнего. Проводились облавы, повальные обыски, в результате чего страдало много наших товарищей, наше дело страдало. Но когда я узнал, что в Баку бомбой убит Накашидзе, то обрадовался. «Молодцы, подумал, ребята, раздавили гадину».

Во время стачки Накашидзе пытался действовать своим обычным манером. Запугивал, угрожал перестрелять всех бунтовщиков к чертовой матери, требовал «немедленно прекратить безобразие». Но когда увидел, что даже войска не в силах справиться с рабочими, то притих. Люди жили и работали в таких условиях, были настолько озлоблены, что не боялись ничего. В Баку дошло до того, что казаки по двое-трое боялись выезжать на патрулирование, ездили целыми взводами. Бакинский пролетариат заставил всю эту сволочь считаться с собой.

Большевикам[90] в Баку приходилось сотрудничать с меньшевиками-шендриковцами[91] и гнчакистами[92]. Если гнчакисты, как марксисты, пользовавшиеся определенным авторитетом среди армянских рабочих, помогали делу, то шендриковцы больше мешали. Каждую минуту, при любом удобном случае они заводили свою вечную песню об «экономической борьбе». Шендриковцы сводили все к копейке, поэтому Сталин и другие товарищи называли их «копеечными социалистами». Капиталисты знали цену шендриковцам и прекрасно понимали, кто по-настоящему руководит массами. В самый разгар забастовки, когда уже стало ясно, что уговоры и угрозы на бастующих не подействуют, к Сталину, находившемуся на нелегальном положении, явился посланец от нефтепромышленников и предложил ему лично (подчеркиваю, не партии, а лично Сталину) двести тысяч рублей за прекращение забастовки. Полиция не могла найти руководителей забастовки, но большие деньги могут то, чего не может полиция. Промышленники подкупили одного из рабочих активистов, и тот сказал, где скрывается Сталин. Посланцу Сталин ответил, что интересы рабочего класса не продаются, а предателя казнили. За все время Бакинской стачки нашими товарищами было выявлено всего три предателя в рабочих рядах. Это немного, если учесть, что бастовали десятки тысяч.

Поняв, что подкупить руководителя стачки не удастся, нефтепромышленники попытались сбить бастующих с толка. Они согласились ввести 9-часовой рабочий день, но и только. Этим они хотели показать, что «удовлетворили» требования бастующих. Одновременно они начали завозить в Баку несознательных рабочих из других мест для работы на промыслах. В основном это делали «Товарищество Нобеля»[93] и «Московско-Кавказское общество»[94]. Одновременно подняли голову шендриковцы. Они стали кричать о том, что если бастующие будут продолжать упрямствовать, то навсегда останутся без работы, потому что их места будут заняты приезжими.

– Они хотят оставить рабочих без работы? Тогда мы оставим их без вышек! – сказал Сталин.

Группа, которую возглавлял борновский[95] рабочий Хачатур Мурадянц, подожгла промыслы Нобеля и «Московско-Кавказского общества». Сгорело более 20 вышек. Капиталистам был дан хороший урок. Одновременно по распоряжению Сталина была начата работа с пришлыми рабочими. Им объясняли, что бастующие пекутся не о своих собственных интересах, а об интересах всего пролетариата, что капиталисты хотят вбить клин в рабочее движение. Трудно не поверить в то, что тебе говорит свой брат-рабочий. Пришлые прозревали, отказывались работать и присоединялись к бастующим.

– Капитализм обречен, товарищи, – говорил Сталин, выступая перед рабочими. – Что бы ни делали капиталисты, это обращается против них. Они хотели прекратить стачку при помощи пришлых рабочих, но только увеличили наши ряды! Мы победим, товарищи, и это будет только одна из наших побед!

Бакинские рабочие победили. Ни разу я не слышал от Сталина, что он внес в эту победу весомый вклад, но зато много раз слышал об этом от других людей, начиная с Алеши Джапаридзе и заканчивая рабочими, участвовавшими в забастовке. «Наш товарищ Сосо» называли они его, а не просто «товарищ Сосо» или «Сосо». Это «наш» в устах народа стоит дороже любых орденов.

Газета «Пролетариатис брдзола» напечатала статью Сталина «Класс пролетариев и партия пролетариев», написанную по итогам бакинской стачки. «На арену борьбы выступила армия пролетариев, – было в ней сказано. – Любой армии требуется свой передовой отряд, и этой армии он тоже нужен. Этим объясняется появление группы пролетарских руководителей – Российской социал-демократической рабочей партии. Будучи передовым отрядом пролетарской армии, эта партия, во‑ первых, должна быть вооружена своей собственной программой, тактикой и организационным принципом и, во‑ вторых, должна представлять собой сплоченную организацию». В этих словах – вся сущность нашей партии, ее работы.

С целью внесения раскола в рабочие ряды бакинские власти и в первую очередь – губернатор Накашидзе, спровоцировали резню между татарами[96] и армянами. Самую отсталую часть татар натравили на армян, используя как религиозные противоречия, так и утверждение, что «армяне в сговоре с большевиками провели стачку для собственной выгоды». Какая «собственная» выгода была у армян? Никакой! Стачку проводил многонациональный бакинский пролетариат, и он получил свою пролетарскую, а не национальную выгоду от нее. Стравливая народ, сами капиталисты в своей среде никакой национальной розни не испытывали.

– Раскройте глаза! – призывали агитаторы. – Пока вы режете друг друга, Тагиев продолжает иметь дело с Манташевым! У вас всех один враг – буржуазия.

Когда резня вспыхнет, ее убеждением погасить невозможно. Не тот случай. Сталин понимал это, и потому наряду с разъяснительной работой он сформировал боевую дружину из самых передовых членов бакинской большевистской организации. Задачей дружины, в которую входили армяне и татары, было препятствовать резне. Вооружили дружинников до зубов – винтовки, маузеры, бомбы. Бомба, брошенная перед озверелой толпой, производит замечательное действие. Благодаря усилиям бакинских большевиков резня была остановлена и в феврале, и в августе.

Иосиф выступал и перед армянами, и перед татарами, объясняя им, чего на самом деле добиваются капиталисты, вооружая своих соотечественников и натравливая их на другие народы. Эти выступления были сопряжены с большей опасностью, нежели выступления перед бастующими рабочими. Трижды из толпы по нему стреляли. Озверелые люди способны на все. Но Иосиф продолжал делать дело. Фактически он делал то, что должны были делать власти, но власти бездействовали. Более того, власти разжигали вражду и обеспечивали благоприятные условия для резни. Там, где была запланирована резня, с вечера исчезали все городовые. Более того, полицейские переодевались в татарскую одежду и нападали на дома армян! Полиция не вмешивалась в резню, но зато охотилась за членами боевой дружины. Двое наших товарищей погибли в стычках с полицией.

Я часто вспоминаю слова Степана Шаумяна, который говорил, что национализм – это любимая скрипка буржуазии. Так оно и есть. Что говорить об отсталых людях, когда даже среди наших товарищей временами проявлялись националистические взгляды. Сознательные люди, большевики, начинали лить воду на националистическую буржуазную мельницу. Мы беспощадно боролись с любыми проявлениями национализма. Слова «большевик» и «интернационалист» – синонимы.

Резня в Баку нанесла ощутимый удар по единству пролетариата. Это был очень неприятный «сюрприз», свинья, подложенная рабочему движению капиталистами. Им хотелось втянуть в пучину межнациональной вражды весь Кавказ. По аналогии с бакинской готовилась резня в Тифлисе. В феврале Сталин приехал из Баку в Тифлис и организовал митинг возле Ванкского собора, который завершился внушительной демонстрацией. На митинг собралось около 30 тысяч человек разных национальностей. В Тифлисе не видели таких митингов. Сталин выступил на нем с призывом крепить интернациональное пролетарское единство. Готовя митинг, Сталин написал листовку «Да здравствует международное братство! », в которой объяснил сущность буржуазной политики «Разделяй и властвуй»[97]. Эта листовка распространялась среди митингующих[98]. После митинга Сталин написал другую листовку – «К гражданам! Да здравствует красное знамя! » В ней он объяснял, что уничтожение национальной вражды возможно только вместе с уничтожением неравенства, с уничтожением капитализма. Тифлисским властям, и прежде всего князю Голицыну, очень хотелось устроить резню, и они все-таки не побоялись ее разжечь. Но в Тифлисе резня не достигала тех масштабов, как в Баку. Не потому что здесь было меньше татар, а благодаря мерам, принятым нашей организацией.

Приближение грозы чувствовали и мы, и наши враги. Поняв, что им не удалось расколоть пролетариат, они попытались уничтожить нашу партию, используя все возрастающие противоречия между большевиками и меньшевиками. По сути дела, это было то же самое разжигание национальной розни, только теперь уже – в партии. В Тифлисе активизировались меньшевики. Тон задавали Ной Рамишвили[99] и Ражден Арсенидзе[100], у которых нашлось довольно много сторонников среди грузин. В числе их был и Сеит Девдариани[101], которого я знал еще с тех времен, когда Иосиф занимался со мной русским языком. Сеит был самым молодым преподавателем Тифлисской семинарии. Молодой возраст и революционные взгляды сблизили его с Иосифом и другой передовой молодежью. Я познакомился с ним на одном из вечеров у Гиги Годзиева. Тогда Сеит мне понравился. Образованный человек, говорит умно, спокойно, не горячится, аргументирует свою точку зрения. Было интересно и поучительно его слушать. Но Сеит был из богатой семьи и, считая себя революционером, не смог порвать с семьей. Это его и погубило как революционера, то есть привело к меньшевикам. Как невозможно одновременно быть христианином и мусульманином, так нельзя быть настоящим революционером и одновременно блюсти буржуазные интересы своей семьи.

Меньшевики сделали подлый и расчетливый выпад в сторону большевиков, которых они ненавидели за то, что те пользовались авторитетом у народа. В апреле 1905 года меньшевики созвали общекавказскую конференцию РСДРП, на которой обеспечили себе большинство. Сделать это было нетрудно. Многие большевики были заняты важной работой на местах или находились на нелегальном положении и потому не смогли принять участие в конференции. Меньшевики же все были на легальном положении. Их власти не преследовали, напротив – поддерживали. Меньшевистская конференция, идя вопреки воле народа, выразила недоверие большевистскому Кавказскому комитету[102] и избрала свое меньшевистское бюро[103]. В трудный момент нам пришлось бороться с меньшевиками и разъяснять народу предательскую сущность их политики. С тех пор уже никогда больше большевики и меньшевики не выступали на Кавказе вместе, рука об руку. Свое истинное лицо во всем его отвратительном уродстве меньшевики показали после Октябрьской революции, сформировав буржуазные антинародные правительства.

В арсенале меньшевиков были все подлые средства, которые только можно было представить, вплоть до предательства. В апреле Иосиф поехал в Кутаис через Гори, где собирался встретиться с нашими товарищами и навестить свою мать. В Гори во время собрания в доме одного из товарищей, Элизбара Гогнидзе, неожиданно нагрянула полиция. Кто-то выдал, кто именно, сразу по горячим следам не удалось установить, но позже товарищи разоблачили предателя. Им оказался меньшевик Кучишвили.

Пока полиция колотила в ворота, Гогнидзе успел спрятать Иосифа в тайнике в подвале. В поисках Иосифа полицейские, знавшие о его приезде, обшарили весь дом, но тайника в подвале так и не нашли.

Вскоре Сталин нанес сокрушительный удар по меньшевикам-раскольникам и дал всем нашим товарищам в руки превосходное оружие – свою брошюру «Коротко о партийных разногласиях», которую Ленин назвал одним из выдающихся произведений большевистской мысли. Большевики привыкли делать дело, а не болтать, поэтому в спорах с болтунами-меньшевиками наши товарищи часто проигрывали, несмотря на то что защищали правое дело. Демагогия – хитрый и подлый прием, но он действует. В своей брошюре Сталин простым языком разбил все хитрые доводы меньшевиков и показал, что в нашей партии выявились две тенденции: тенденция пролетарской стойкости и тенденция интеллигентской шаткости. Любого товарища, прочитавшего брошюру, меньшевики уже не могли одолеть в спорах. Как бы они ни старались, на каждый их выпад давался отпор – логически аргументированный ответ. Очень помогла всем нам эта брошюра. Я столько раз перечитывал ее, что выучил наизусть, а фраза «однажды и ворона обрела розу, но это еще не значит, что ворона – соловей»[104] стала одной из любимейших моих фраз. Сталин всякий раз смеется, когда я при нем ее произношу.

Эту брошюру успел прочесть и высоко оценить умирающий от чахотки Александр Цулукидзе[105], наш Саша. Цулукидзе был одним из выдающихся марксистов Грузии и беспощадным борцом не только с самодержавием, но и с националистами-меньшевиками, которые не раз пытались перетянуть его на свою сторону.

– Саша, ты – грузин, ты – князь! [106] – говорили они. – Как ты можешь поддерживать русских и армян, которые ущемляют наши права?

– Они ущемляют не права грузин, а права буржуазии всех национальностей! – отвечал Саша.

Меньшевики взывали к Сашиному княжескому происхождению, пытаясь перетянуть его к себе, и в то же время использовали это обстоятельство для того, чтобы опорочить Сашу в глазах народа.

– Неужели вы настолько наивны, что верите, будто князь Цулукидзе действительно борется за ваши интересы? – спрашивали они рабочих.

Но рабочие верили Саше, потому что привыкли судить о человеке по его делам, а не по происхождению. Ленин – сын генерала, и что с того? [107]

Саша помогал Иосифу во многих делах, начиная с организации первой тифлисской маевки на Соленом озере. Очень много он сделал в Батуми в 1902 году[108].

Узнав о Сашиной смерти, Сталин сказал:

– Мы похороним товарища Цулукидзе с таким почетом, которого не удостаивался никакой царь! Пусть все видят, как мы чтим своих погибших товарищей!

Саша умер в Кутаисе, а хоронить его собрались на родине, в Хони[109]. Было решено, что до кладбища гроб с телом Саши понесут на руках. На похороны съехались товарищи со всего Кавказа. Обстановка в Кутаисе в те дни была такой, что достаточно было одной искры для того, чтобы вспыхнуло восстание. Вице-губернатор Калачев, исполнявший в то время обязанности губернатора, мудро приказал полиции ни во что не вмешиваться. Впрочем, полиция и не имела такого желания. К тому времени все уже поняли, на что способны сплоченные пролетарские массы.

В день похорон с утра пошел сильный дождь, но это не изменило наших планов. Похороны начались в назначенный час – в девять, и шли как было запланировано. Гроб несли на руках, пели «Марсельезу» и другие революционные песни, время от времени процессия останавливалась, и кто-то произносил речь. Трудно судить на глаз, но у меня и других товарищей сложилось мнение, что в Кутаисе за Сашиным гробом шло не менее пятидесяти тысяч человек, а до Хони гроб сопровождало тысяч тридцать. В толпе то и дело кричали: «Долой самодержавие! » и «Да здравствует социализм! » Сталин и другие товарищи, находившиеся на нелегальном положении, шли вместе со всеми. Сталин сказал две речи – одну в Кутаисе, а другую в Хони. Очень хорошо сказал, люди плакали, слушая, как он рассказывает о Саше и о его делах.

– Врачи советовали товарищу Сандро беречь себя, но он работал изо всех сил, приближая наше общее счастье, приближая революцию! Только революция позволит нам сбросить оковы и стать свободными, товарищи. Не слушайте предателей, которые пытаются увести вас с пути борьбы. Да здравствует революция! Да здравствует социализм! Долой самодержавие!

Этими словами Сталин заканчивал оба своих выступления.

Мне Сталин поручил важное дело – руководить боевой дружиной, которая обеспечивала защиту Сашиных похорон. Я привык к револьверам, но у некоторых товарищей были маузеры, которые незаметно носить под одеждой невозможно. Полиция видела их, но отворачивалась. Сталина и других наших товарищей-нелегальщиков полиция тоже видела, каждый из них выступал перед народом, но полицейские не сделали попытки схватить хоть кого-то. В тот день полицейские напоминали статуи, были слепыми, глухими, неподвижными.

Двойственное впечатление владело мной во время Сашиных похорон. Мне было жаль Сашу, которого я знал лично и очень уважал, но в то же время я радовался тому, как проходят его похороны. Вечером после похорон те, кто близко знал Сашу, собрались для того, чтобы помянуть его по народному обычаю.

– Когда победим, непременно поставим Саше памятник в Тифлисе[110], – сказал Иосиф.

Он так буднично это сказал, как будто до нашей победы оставалось несколько дней. Никто из нас не сомневался в победе, но никто не был уверен в ней так, как Сталин.

Третий съезд[111], на котором Кавказ представляли Джапаридзе и Цхакая[112], официально подтвердил то, что всем нам было давно известно. Единственным средством свержения царизма является всенародное вооруженное восстание. Сталин начал создавать вооруженные отряды рабочих в Чиатурах и Кутаисе. От обычных боевых дружин эти отряды отличались размерами и лучшим вооружением. Регулярно проводились военные учения. В Чиатурах правой рукой Сталина был Михо Давиташвили, стойкий марксист, хороший организатор и конспиратор. Благодаря Михо удалось спасти от полиции нелегальный склад оружия. Получив известие о готовящемся налете полиции, Михо за считаные часы перебросил оружие в другое место. Доставкой оружия, а также всего необходимого для устройства нелегальных типографий занимался я вместе с несколькими товарищами. В то время мы жили не дома, а в поездах. Не успевали вернуться в Тифлис, как выезжали снова. И оружие, и типографское оборудование приходилось возить понемногу, чтобы не вызывать подозрений. Железнодорожные жандармы, знавшие о том, что готовится восстание, были очень внимательны.

Настал день, когда стало ясно, что по обычным каналам невозможно достать столько оружия, сколько нам требуется.

– Если оружие нельзя получить из-за границы или откуда-то еще, то у нас остается единственный выход – взять его на месте, – сказал Иосиф.

Это было примером того, что мы, его товарищи, называли «сталинским подходом к делу». Другой бы сказал: «раз оружия мало, то восстание придется отложить» или «передайте заграничным товарищам, чтобы они слали нам больше оружия». Но не таков Сталин. Его принцип: «Надо, так сделай! »

Оружие решено было добывать на полицейских заставах. Руководить первым налетом на заставу в Чхари[113] было поручено мне. Несколько выстрелов в воздух так напугали «доблестных» стражников[114], что они побросали оружие и предоставили нам полную свободу действий. Действуя таким образом, мы разоружили несколько застав.

– Хорошо, – сказал Сталин. – Но мало. Вот если бы нам удалось взять оружие из кутаисского цейхгауза. По сведениям, там хранится около двух тысяч винтовок.

Две тысячи! Этого количества хватило бы на вооружение целого полка! [115]

Цейхгауз охранялся гораздо лучше любой полицейской заставы. В то время невозможно было захватить его силой. Пришлось идти на хитрость. В сентябре Сталин отправился в Кутаис вместе с несколькими товарищами, среди которых была и тетка Михо Бочоридзе Бабе Лошадзе. Бабе, будучи преданной нашему делу, выглядела совершенно по-буржуазному и ни у кого не вызывала подозрений. Она сняла дом, расположенный напротив цейхгауза, и товарищи под руководством Сталина начали рыть оттуда подкоп под цейхгауз. Сталин раздобыл план цейхгауза, часы смены охраны и все прочее, что было нужно для успешного осуществления операции. Захват оружия сорвался по причине, которую невозможно было предусмотреть. В этом месте земля была очень рыхлой, размываемой подземными водами, и подкоп постоянно осыпался. Товарищи попробовали укреплять его досками, но из этого ничего не получилось. Стало ясно, что в этом месте рыть невозможно, и от этой затеи пришлось отказаться. Член нашей боевой группы Пация Галдава настаивала на том, что подкоп надо продолжать, но не могла сказать, как это можно сделать.

– Есть разумный риск, Пация, а есть неразумный, – сказал ей Иосиф. – Не забывай, что мы должны сделать все тайно, так, чтобы сверху над нашим тоннелем земля бы ничуть не просела. И подкоп должен быть надежным, чтобы мы смогли быстро вынести оружие. Но раз это невозможно, мы будем искать другой способ раздобыть оружие.

Все мы сильно переживали эту неудачу. Так надеялись! Уже место приготовили, где можно было спрятать эти винтовки! Кто мог подумать, что там такая почва? Много подкопов я видел в своей жизни, но всегда трудность была обратной, роешь и натыкаешься на скалу. Никто из нас и представить не мог, что слишком мягкая земля тоже может стать препятствием.

Как мы станем смотреть в глаза своим товарищам? Ведь мы практически пообещали им эти две тысячи винтовок. Я был готов в одиночку напасть на этот проклятый цейхгауз! Пускай меня убьют, лишь бы не испытывать такого стыда. Когда я сказал об этом Иосифу, он рассмеялся.

– Я знаю, что ты шутник, Камо-джан, – сказал он, – но так ты еще никогда не шутил. Убьют тебя – и все будет хорошо, потому что стыдно тебе не будет? А винтовки другие за тебя добывать будут, да? Рассуждаешь, как институтка, а не как большевик!

Мне стало еще стыднее, но от этого стыда была польза. Вся моя глупая горячность прошла. Я понял, что поступил глупо. Надо было гнать из головы эти дурные мысли и думать о деле.

– Если у нас не получилось взять винтовки в цейхгаузе, придется взять их в другом месте, – сказал Сталин так спокойно, будто речь шла не о винтовках, а о покупке чурчхелы. – В Поти[116] скоро должен прийти груз для управления местной бригады[117]. Там больше винтовок, чем мы надеялись взять в цейхгаузе, около трех тысяч. И взять их будет гораздо проще. Землю копать не придется.

– Проще? – удивился я. – Вряд ли. Порт охраняют не хуже, чем цейхгауз. Даже лучше.

В том году мне часто приходилось бывать в Поти. Тамошняя организация работала очень активно, надежные были товарищи. Я видел, как усиленно стали охранять порт с началом первых волнений в городе. Охрана была тройной – полиция, солдаты и местная стража. Я тут же прикинул в уме, сколько народу потребуется для акции в порту. Это же не «экс», когда взял мешок с деньгами и тут же скрылся. Три тысячи винтовок – это же уйма ящиков! В юности я думал, что русское слово «уйма» происходит от грузинского «вай мэ»[118]. Получалось «вай мэ». Даже если мы соберем все свои силы и захватим порт, вряд ли мы сможем удерживать его столько времени, чтобы спокойно вывезти винтовки. Непременно будет погоня, а далеко ли мы уедем с таким тяжелым грузом? На железной дороге захватить винтовки тоже не получится. Все силы жандармов[119] будут стянуты для охраны такого ценного груза в такое неспокойное время.

Все свои соображения я изложил Иосифу. Он кивал – да, правильно говоришь, а потом сказал:

– Твоя беда в том, Камо-джан, что ты рассуждаешь, как экспроприатор. С этой точки зрения ты прав. Но попробуй посмотреть на вещи шире. Если в порту нельзя взять винтовки и на железной дороге тоже нельзя, то где можно?

– В море? – догадался я.

– Верно! Потийские товарищи разработали хороший план и просят помощи. Им нужен ты с твоими храбрецами. На пароходе, который везет оружие, есть наши товарищи. На подходе к Поти они испортят машину, и пароход встанет. Твоя задача – добыть в порту какое-нибудь небольшое судно, подплыть к пароходу, забрать винтовки, выгрузить их на берегу и отвезти на склад. В море у тебя будет достаточно времени.

Я догадался, что на самом деле план придумал Сталин, и в очередной раз поразился как его уму, так и предусмотрительности. Занимаясь цейхгаузом, он собирал сведения о других источниках оружия и разрабатывал запасные планы. Скажу без преувеличения, что в тех успехах, которых добились кавказские большевики, очень велика заслуга Сталина. Мы чувствовали, что у нас есть мудрый и надежный руководитель, который помогает нам даже из тюрьмы, который поддержит в случае неудачи и укажет, что нам следует делать. Я ни в коей мере не хочу умалять то, что сделали наши товарищи в других местах, все мы сделали много для победы революции, и всем нам было трудно работать. Но скажу, что на Кавказе приходилось работать в особенно трудных условиях, преодолевая национальные противоречия, на которых так искусно играли самодержавие и меньшевики. Но мы победили, несмотря ни на что, и не только благодаря нашей самоотверженности, но и потому, что мы всегда, в любой момент, благодаря Сталину знали, что нам нужно делать, как поступить. И когда сейчас я слышу, что победу революции на Кавказе обеспечили товарищи Махарадзе[120] и Кнунянц[121], мне становится смешно. Да, эти товарищи много сделали, не спорю. Товарищ Кнунянц был настоящим несгибаемым революционером. Царские палачи убили его в тюрьме, потому что сильно его боялись. Товарищ Махарадзе показал свои способности на посту председателя Грузинского ревкома. Но нельзя сравнивать их вклад в дело революции со вкладом Сталина. Большевикам следует быть объективными.

В Поти все прошло благополучно. Винтовки были переданы Имеретино-мингрельскому комитету[122].

Я так много пишу о меньшевиках и меньшевизме, потому что на Кавказе эта «зараза», как выражался товарищ Шаумян, досаждала и мешала особенно. Я уже писал почему именно. В 1905 году, когда мы готовились к вооруженному восстанию, нам одновременно приходилось бороться с меньшевиками, которые всячески старались обмануть народ. Помимо боевиков приходилось готовить пропагандистов, всем нам, и Сталину в первую очередь, приходилось отвлекаться от дел ради дискуссий с меньшевиками. Уклоняться от дискуссий было невозможно, потому что тогда меньшевики одурманили бы несознательную часть народа ядом соглашательства. Скажу честно, хоть и знаю, что не все товарищи со мной согласятся: если бы меньшевики помогали нам, вместо того чтобы мешать, то революция могла бы победить в 1905 году! Но они мешали.

Когда напуганный до смерти царь издал свой Октябрьский манифест[123], который годился только для того, чтобы им подтереться, меньшевики сразу же начали кричать о «победе», о том, что в России «самодержавия больше нет», что борьбу надо прекращать. Неграмотные люди слышали слова: «манифест», «Дума», «свобода» – и думали, что самодержавие действительно исчезло, что царь сам его уничтожил. Как бы не так! Нам приходилось разъяснять народу, что самодержавие никуда не делось, что оно просто надело на себя маску конституционной монархии, что говорить о победе можно будет только тогда, когда установится наша рабочая власть.

Помню митинг в Тифлисе, который почтил своим присутствием сам Ной Рамишвили[124].

– Поздравляю вас с победой, товарищи! – так начал он свое выступление. – Мы победили! Мы получили ту свободу, за которую боролись! Пора складывать оружие!

И дальше продолжал в том же духе, долго говорил. Митинг был большим, на нем присутствовало около 20 тысяч народу. Многие кричали «ура» Рамишвили и другим меньшевикам, аплодировали им. Когда меньшевики высказались, выступил Сталин. В отличие от долгого словоблудия меньшевиков его речь была короткой.

– Вы как будто в театр пришли, – начал он, – только и делаете, что аплодируете, не понимая, чему вы аплодируете. Слушайте, что вам говорят! Думайте! Учитесь отличать революционера от предателя! «Долой оружие» означает «долой революцию», потому что никакая революция без оружия победить не может! Тот, кто говорит «долой оружие», не революционер, враг революции! Пока в Петербурге сидит царь, а в Тифлисе его наместник[125], самодержавие не исчезло. Оно само не исчезнет, его надо сбросить вооруженным восстанием. Знаете, что нам нужно для победы? Для этого нам нужны три вещи: вооружение, еще раз вооружение и еще и еще раз вооружение! [126]

Меньшевиков больше на том митинге не слушали.

К тому времени мы с меньшевиками только формально считались однопартийцами, принадлежавшими к разным партиям. На самом деле мы были врагами и встречались только для того, чтобы вести ожесточенные дискуссии. После выхода Октябрьского манифеста меньшевики окончательно предали дело социализма и превратились в царских холуев. Когда в ноябре 1905 года в Тифлисе собралась партийная конференция[127], меньшевики каким-то образом прознали об этом и выдали первоначальное место ее проведения полиции. Мы узнали об этом через наших осведомителей в полиции и изменили место.

Когда я пишу о наших осведомителях в полиции, у людей, незнакомых с делом, может сложиться впечатление, будто среди полицейских были такие, кто нам сочувствовал и помогал нам по велению своей совести. Нет! Если у человека была совесть, то он не шел служить в полицию. Если вдруг у полицейского просыпалась совесть, то первым делом он уходил с этой собачьей службы. Нет, все наши осведомители работали за деньги. Мы им платили, они нас информировали. Каждый осведомитель получал ежемесячную плату и еще сверх этого за особо важные сведения. Даже во время восстания полицейские продолжали передавать нам сведения. Деньги для этой публики заменяли присягу и верность.

Когда началось восстание, все мы испытывали невероятную радость. Свершилось! Сбылась наша мечта! Настал тот час, которого мы ждали долгие годы! Когда мне сказали, что Сталин хочет встретиться со мной по важному делу, я был уверен, что речь пойдет о каком-то боевом поручении. Но Сталин сказал:

– Камо, нам срочно нужна еще одна типография, чтобы печатать «Кавказский рабочий листок»[128]. Нам нужна ежедневная газета, которая станет освещать нашу борьбу.

У меня был на примете подходящий дом в Сололаках на Вельяминовской улице[129]. Машину и все, что было нужно, мы взяли в типографии Кутателадзе, владелец которой сочувствовал нашей борьбе. Были некоторые капиталисты, которых совесть побуждала помогать нам.

В декабре 1905 года меня, раненого, арестовали и посадили в Метехи[130]. Там в то время творилось нечто невообразимое. В камерах содержалось столько арестантов, что негде было присесть. Надзиратели от страха перед революцией всячески зверствовали. Бежать, бежать! На воле столько дел! Восстание не достигло своей цели, но это еще не значит, что мы проиграли. Мне очень не нравится, когда 1905 год называют «репетицией Октябрьской революции». Мы не репетировали, мы сражались, чтобы победить!

На третий день моего пребывания в тюрьме ко мне подошел молодой грузин.

– Меня зовут Сандро Шаншиашвили[131], – сказал он. – Я – ученик аптекаря Рухадзе. Вы можете назваться моим именем для того, чтобы вас выпустили. Меня арестовали случайно, у полиции на меня ничего нет.

В тюрьмах всегда было много провокаторов, поэтому я ответил:

– Не понимаю, о чем вы говорите, господин Шаншиашвили. Меня и без вас должны отпустить, ведь я случайно попал в тюрьму. Шел домой, как вдруг налетели казаки и схватили меня. Я ничего не делал, скоро разберутся и выпустят меня.

Шаншиашвили понимающе улыбнулся и сказал:

– Иосиф Джугашвили передавал вам поклон, – сказал Шаншиашвили и добавил кое-что такое, что убедило меня в том, что он не провокатор.

Иосиф в то время только что вернулся из Таммерфорса, где он был на Первой Всероссийской конференции РСДРП и познакомился с Лениным. Узнав о моем аресте, он верно оценил шансы на побег и разработал единственно возможный план. Убежать из Метехского замка в то время было очень трудно. Охрану тюрьмы усилили, добавили много предосторожностей. Вдобавок ко всему Метехи пользовались у нас, революционеров, дурной славой. Тамошние тюремщики чуть что стреляли в арестантов и гордились этим – вот мы какие строгие, у нас не забалуешь! Здесь был убит товарищ Ладо[132] и многие другие наши товарищи. Сталин опасался того, что я могу пострадать, и решил, что лучше всего будет организовать замену.

Под именем Шаншиашвили я ходил на допросы и старательно изображал простака. Сам я не назвал своего настоящего имени при аресте. Сказал, что меня зовут Петрос Овнанян. Под этим именем до моего выхода на свободу жил в тюрьме Сандро Шаншиашвили. Мы встретились с ним недавно и вспомнили события тех дней.

Под именем Сандро Шаншиашвили я вышел на волю в феврале 1906 года. При моем освобождении возникла одна сложность. Мне дали в провожатые городового, который должен был довести меня до полицейского участка, в котором был прописан Шаншиашвили. «Мой» паспорт, то есть паспорт Сандро, был у городового. Как нарочно, городовой оказался крепким, нестарым еще мужчиной. Я понял, что сбить его с ног одним ударом кулака у меня не получится. К тому же после сидения в тюрьме я чувствовал себя не очень хорошо. Драка означала провал. В Тифлисе, набитом полицией и казаками, среди бела дня городовому кто-то сразу бы пришел на помощь. Пришлось мне пойти на хитрость.

– Вай, вай, какой позор, – запричитал я, схватившись за голову. – Что скажут люди, когда увидят, что меня ведет по Тифлису полиция? Что скажут родители моей Нино? Вай, вай, они скажут: не нужен нам зять-арестант, найдем тебе другого жениха! Какой позор! Что мне делать? Топиться? Все, решено, утоплюсь! Сначала арестовали ни за что, теперь на весь город позорите!

Городового не столько тронули мои причитания, сколько «синенькая»[133], которую я ему дал. Деньгами перед выходом из тюрьмы снабдили меня товарищи. Мы договорились, что он разрешит мне доехать до участка на извозчике, а сам поедет на трамвае. Городовой не беспокоился, что я убегу, ведь «мой» паспорт был у него. Да и зачем мне бежать, если меня выпустили из тюрьмы? Мы с Сандро были немного похожи, но не очень, и я не мог рисковать, выдавая себя за Сандро в участке. Городовой остановил извозчика, записал его номер и велел доставить меня к участку. Я использовал старый трюк, который хорошо умел делать – выскочил из коляски во время поворота так, что извозчик ничего не заметил. Извозчику на сиденье оставил рубль в благодарность за участие, пускай и невольное, в моем спасении.

В ту пору из тюрем бежали многие наши товарищи, арестованные во время восстания. Некогда было сидеть по тюрьмам, надо было дело делать.

«Российский пролетариат не разгромлен, он только отступил и теперь готовится к новым славным боям»[134]

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: