 |
Беседы с Лениным
|
|
|
|
Два месяца, июль и август 1907 года, провел я в Куоккале. Товарищи сочли, что мне пока не стоит возвращаться в Тифлис. Полиция каким-то образом узнала, что я участвовал в «эксе» на Эриванской площади, и меня искали по всему Кавказу.
– Скоро вы получите важное поручение, – сказал мне Ленин, – а пока отдохните. Вы заслужили отдых.
Бездельничать, да еще и так долго, я не привык. Характер у меня такой, что не терпит безделья. Я решил потратить высвободившееся внезапно время на самообразование, благо литературы на партийной даче было много. Я читал книги одну за другой и обсуждал прочитанное с Лениным или Крупской. Большей частью приходилось обсуждать с Надеждой Константиновной, поскольку она располагала каким-то свободным временем, а у Владимира Ильича его не было вовсе. Но тем не менее он регулярно находил час-другой для того, чтобы побеседовать со мной. Ленин никогда не бывал на Кавказе, и его очень интересовали местные условия, обычаи и все остальное. Ленин очень хорошо умеет слушать, редко кто так умеет.
Однажды я сильно его рассмешил, когда предложил выявлять в партии предателей при помощи провокации.
– Вот, – говорю, – хорошо бы было переодеть надежных товарищей в жандармскую форму, и пускай они производят аресты тех, чья преданность делу вызывает сомнения. Кто под угрозой пытки струсит, начнет болтать, тот предатель. Явный или возможный. От таких надо избавляться.
Ленин рассмеялся так, будто я анекдот ему рассказал, и сказал:
– Очень интересное предложение, товарищ Камо, только боюсь, что в масштабах всей партии оно невыполнимо.
Не могу сказать про масштабы всей партии, а в своей боевой группе я применял этот способ довольно успешно, когда мне нужно было проверить новых ее членов. В рискованном деле нужно точно знать, чего стоит твой товарищ, иначе дела не сделать.
|
|
|
Ленин с большим уважением отзывался о Иосифе, которого называл «товарищ Коба». «Сталиным» Иосиф стал позже, лет через пять. Лично мне псевдоним «Коба»[158] никогда не нравился. Я не люблю псевдонимов, взятых из книг. Есть в них что-то ненатуральное, оторванное от жизни. Не знаю, прав ли я, но я так считаю. Романы далеки от жизни. Мне больше по душе другой псевдоним Иосифа – Сталин. Он передает сущность его стального большевистского характера.
Никогда не бывая на Кавказе, Ленин тем не менее очень хорошо знал особенности Кавказа и местные препятствия в работе с народом. В первую очередь препятствием была национальная разобщенность, которую очень ловко использовали в своих целях меньшевики. Европейскому человеку трудно понять, почему вдруг бедняк-татарин берет кинжал и идет резать не угнетающего его богача, а такого же бедняка-армянина, но Ленин очень тонко понимал все эти нюансы. Расспрашивая меня о работе среди разных национальностей, Владимир Ильич несколько раз спросил:
– Товарищу Кобе не мешает работать с армянами (или с татарами) то, что он грузин?
– Не мешает, – всякий раз отвечал я. – Его все принимают за своего, такой уж это человек.
Возможно, эти наши разговоры сыграли небольшую роль в назначении Сталина наркомом по делам национальностей[159].
Большой интерес вызвало у Ленина то, что я знал Иосифа с детства. Он в подробностях расспросил меня о Гори, о нашем доме, о моих родителях. Я чувствовал, что за его вопросами стоит не простое любопытство, а искренний человеческий интерес.
Несколько раз Ленин просил меня выступить с рассказами о положении дел на Кавказе перед товарищами, которые приезжали к нему. Я с удовольствием делал это, гордясь тем доверием, которое мне оказывает сам Ленин! По поручению Красина я сделал доклад о нашем «эксе» для товарищей из Боевой группы[160]. Начертил большую карту Эриванской площади с прилегающими к ней улицами, взял у Владимира Ильича шахматные фигуры, расставил их на карте и показывал, кто где стоял и что делал. Слушали меня с огромным интересом. Ленин тоже присутствовал на этом моем докладе. Когда я закончил, он сказал:
|
|
|
– Замечательно спланировали и осуществили акцию наши кавказские товарищи! Молодцы!
Не всех из тех, кто был со мной на Эриванской площади, довелось мне впоследствии увидеть, но тем, с кем я встречался, я непременно передавал слова Ленина.
Большой интерес у товарищей вызвала тахта, которую сделал Михо Бочоридзе для конспиративных целей. Двойное дно было устроено настолько хитро, что, не зная секрета, невозможно было открыть тайник, и снаружи невозможно было догадаться о том, что эта тахта чем-то отличается от обычной.
С тревогой следили все мы за новостями, приходившими из Тифлиса. Наш «экс» вызывал ярость у грузинских меньшевиков. Как так?! Большевики нарушили решение съезда! Как они смели?! В Тифлисе, Батуме, Кутаисе и вообще по всей Грузии сложилась настолько неблагоприятная обстановка, что Иосифу вместе с другими большевиками пришлось перебраться в Баку, где позиции меньшевиков были гораздо слабее. Мы уже знали, испытали на себе, что меньшевики легко идут на сотрудничество с полицией.
Вместе с Иосифом в Баку перебрались Шаумян, Давиташвили[161], Джапаридзе и другие товарищи. Можно сказать, что революционный центр Кавказа переместился из Тифлиса в Баку. Сталин начал издавать газету «Бакинский пролетарий», которую доставляли Ленину. Каждый номер мы сначала читали по отдельности, а потом обсуждали вместе. Помню, как хвалил Владимир Ильич статью Сталина «Разгон Думы[162] и задачи пролетариата».
– Задал он им перцу! – говорил Ленин, имея в виду либералов с кадетами[163]. – Как хорошо, как точно, как ясно написано!
Я много рассказывал Владимиру Ильичу о бакинской стачке 1904 года и о распрях между татарами и армянами. Однажды сказал:
– Нас, армян, на Кавказе считают прирожденными социалистами, потому что в душе каждого армянина есть жажда справедливости.
|
|
|
– Разве Манташев тоже социалист? – тут же спросил меня Ленин. – Тогда почему у него рабочие бастуют? Или братья Гукасовы, о которых вы мне рассказывали, тоже социалисты?
– Кровопийцы они, а не социалисты, – ответил я, смутившись.
– То-то же! – Ленин в шутку погрозил мне пальцем. – Жаждут справедливости угнетенные массы всех национальностей, а богачам, кем бы они ни были, справедливость не нужна, у них и так есть все, что душе угодно.
Если Ленин уважает человека, то замечание ему делает мягко, часто в шутливой форме.
Иногда Ленин просил меня:
– Камо, расскажите, пожалуйста, что-нибудь веселое.
Я рассказывал. Веселого в моей жизни много было. Особенно понравился Владимиру Ильичу и Надежде Константиновне рассказ о том, как в 1906 году я два дня скрывался в гинекологической лечебнице доктора Шах-Паронянца на Ртищевской. Невозможно было предположить, что полицейские средь бела дня вломятся в такое место и устроят там обыск. Но доктор успел дать мне женскую татарскую одежду и выпустил меня на улицу на глазах у полиции. Заглядывать под чачван[164] полицейские не рискнули, потому что это могло вызвать волнения среди татар – по какому праву вы бесчестите наших женщин? Проходя мимо полицейских, я не отказал себе в удовольствии осыпать их проклятиями на турецком[165] языке. Голос я умею менять очень хорошо, когда-то специально учился этому. Говорить так звонко, как юная девушка, я, разумеется, не могу, но, как старуха, могу.
В Куоккале меня готовили к предстоящей работе за границей. Мне предстояло побывать в Париже, Вене, Берлине и некоторых других городах. Скажу честно, что после неудачи с доставкой оружия из Варны я не надеялся на то, что мне когда-нибудь доверят еще что-то подобное. Я тяжело переживал эту неудачу, считая себя виноватым, и даже удачный «экс» не уменьшил моих переживаний. То и дело думал: «Эх, вот бы нам те винтовки…» Только сейчас, после того как революция победила, я перестал переживать.
Но мне доверили, и я начал готовиться. Очень много ценных советов дали мне Ленин и Красин. Я словно окончил в Куоккале конспиративный большевистский университет.
|
|
|
– Вы эти деньги добыли, вам их и тратить! – шутил Ленин.
На большую часть денег, взятых во время «экса», мне с товарищами предстояло закупить оружие и доставить его в Россию морем через Одессу. Доставка в Батум и Поти исключалась из-за временно усилившегося влияния меньшевиков в Грузии. Эти предатели непременно выдали бы оружие и тех, кто его доставлял, властям. Я дал себе слово, что в этот раз непременно выполню поручение. Учту все мелочи, наизнанку вывернусь, но оправдаю доверие товарищей, и в первую очередь доверие Ленина. Документы мне сделали замечательные. По ним я был австрийским подданным, страховым агентом. Паспорт был не поддельным, а настоящим, выданным австрийским[166] консулом в Тифлисе.
Вместе с паспортом мне привезли письма от Сталина и от моей сестры Джаваир. «Тебе поручено важное дело, Камо, и я уверен, что ты с ним справишься, – писал мне Сталин. – Делай свое дело, а мы здесь будем делать свое. Самодержавие уже дало глубокую трещину. Скоро ему придет конец».
«Вот какой человек! – подумал я с восхищением и признательностью. – Живет сейчас в Баку, ведет труднейшую работу, а все же нашел время, чтобы написать мне ободряющее письмо. Понимает, что после той неудачи я буду особенно рад такому письму». Казалось бы, какое дело Сталину до моего поручения? У него в Баку своих забот полным-полно. Но он и обо мне помнит. Он все помнит и никогда ничего не забывает. Ни хорошего, ни плохого. Когда я был за границей или сидел в тюрьме, Сталин заботился о моих сестрах. Он вообще никогда не забывал о помощи семьям революционеров. У большевиков вообще было принято поддерживать семьи товарищей, но Сталин относился к этому с особенным вниманием. Когда заходила речь о том, как распорядиться деньгами, он сначала откладывал то, что шло на помощь семьям товарищей. Однажды при мне Михо Бочоридзе сказал, что мы слишком много тратим на это дело, и упомянул в числе прочих, кому мы помогали, семью Джорджиашвили. Михо сказал так не от жадности или по каким-то иным плохим причинам, а потому что в тот момент партийная касса была почти пустой.
– Как ты можешь так говорить?! – возмутился Сталин. – Арсен[167] отдал жизнь ради нашего дела! Какими деньгами мы можем воздать его родителям за это? Сколько ни дадим, все равно будет мало, ведь Арсена уже не вернуть! Наши товарищи, которые ежедневно идут на смертельный риск, должны делать это со спокойной душой, Михо! Они должны быть уверены, что в случае их гибели их близким не придется просить милостыню. Это дело нашей чести.
|
|
|
