Пролегомены к квантовой историографии модальной власти

На протяжении последних 50 лет историки в этом конкретном споре обычно сохраняли за собой высокоморальную позицию. Иными словами, в целом ученые понимают, что у тех версий истории науки, которые рассказываются в научных учебниках или же в научно‑ популярных книгах, первоочередная задача не в том, чтобы сообщить о действительно случившемся в прошлом. На практике ученый уступает историку право решать, что истинно, а что ложно в подобных повествованиях. Тогда как историк взамен воздерживается от суждений об истинности или ложности того, что ученые говорят о будущем. Конечно, такое разделение труда – или санитарный кордон – не соблюдается строго, но оно отображает нормативное ожидание мира, в котором мы живем.

Политическая история, напротив, намного более осознанно стремится к «квантовому» подходу, поскольку в ней профессиональные историки обычно не пользуются той же самой привилегией в определении условий, на которых удостоверяются суждения о прошлом. Холокост представляется интересным исключением, являясь важным политическим событием, в котором ведущая роль сохраняется за профессиональным историческим суждением, что, возможно, наиболее наглядно было показано британским судебным делом «Дэвид Ирвинг против Penguin Books Ltd». Но причина, скорее всего, просто в том, что ни одна политическая партия не считает возможным извлекать выгоду из Холокоста, связывая его с событиями, с которыми она хотела бы ассоциироваться. Таким образом, Холокост существует в качестве замкнутого на себя момента, хирургически отделенного от всего остального поля политической игры.

В остальных случаях, как заявил Джордж Оруэлл в выпуске британского демократическо‑ социалистического журнала Tribune от 4 февраля 1944 г., «историю пишут победители». Неудивительно поэтому, что наиболее сознающий себя современным «революционным» движением марксизм всегда был склонен к приступам «исторического ревизионизма», когда его грамотные приверженцы делали попытки изменить направление будущего, перефокусировав прошлое. В наиболее благосклонной трактовке ревизионизм можно, вероятно, считать более экономным средством достижения того, что в обычном случае потребовало бы кровопролития, а Троцкий называл «перманентной революцией». Политика «перманентной революции» сводится к «квантовому» подходу к истории.

Интересно, что в своем знаменитом споре 1965 г. с Куном Поппер [Popper, 1981] также говорил о собственном критерии фальсифицируемости в том смысле, будто он допускает «перманентную революцию» в науке. Эту аналогию следует понимать следующим образом. Общий запас знаний может расширяться в самых разных – даже противоречащих друг другу – направлениях в зависимости от того, какая именно его часть подвергается в эксперименте риску. Поппер доказывал, что наука развивается только тогда, когда подобные риски принимаются, и неизбежным следствием этого является то, что ученые отбрасывают – или, по крайней мере, подвергают радикально новой интерпретации – то, что ранее они считали истинным, чтобы вступить в горизонт возможностей, открытый таким экспериментальным результатом. Поппер всегда помнил о том, как Эйнштейн стал интерпретировать время не в качестве универсальной константы, а в качестве величины, соотносящейся с инерционной системой координат, что стало возможным в результате эксперимента Майкельсона – Морли. Такая перемена не только позволила свергнуть гегемонию Ньютона в физике, но также превратила упорных противников Ньютона двух последних столетий, в том числе таких ранних защитников реляционных теорий времени, как Лейбниц и Эрнст Мах, из чудаков и угрюмых неудачников в героев‑ провидцев, чьи работы стали перечитывать в поиске подсказок, позволяющих понять, что могло бы последовать за эйнштейновской революцией [Feuer, 1974].

Различие между Куном и Поппером в вопросе о роли революции в науке можно прояснить разницей в их подходах ко времени, а именно в категориях хроноса и кайроса, двух греческих терминов, которые христианские теологи порой используют для противопоставления нарративных конструкций Ветхого и Нового Завета. В хроносе нарративный поток управляется генеалогической преемственностью, тогда как революции представляют собой временные разрывы, быстро исправляемые для того, чтобы поток восстановился. Так, порядок книг Ветхого Завета следует порядку патриархов и династий. Именно в этом духе выполнена куновская историография науки – парадигмы порождают нормальную науку, но иногда они прерываются самопроизвольно возникающим кризисом, приводящим к революции, результат которой сам, в свою очередь, служит восстановлению естественного порядка. И наоборот, в кайросе имеются повторяющиеся фигуры, которые составляют нарратив, но не базовый нарративный поток, поскольку мировой порядок может время от времени твориться заново. Так, Новый Завет начинается четыре раза, и в каждом из Евангелий представлено свое описание того разрыва, которым стал Иисус, а все остальные книги, за исключением последней, представляют более или менее параллельные линии рецепции учения Иисуса после его смерти, и почти все они намечают другие разрывы в будущем. И представление науки в качестве такого подхода, который может быть актуализирован в любой момент ради реконфигурации всего того, что предшествовало ему или последует за ним, является, скорее, попперовским.

Подход хроноса явно соответствует линейному времени классической физики, тогда как подход кайроса – более экстатической концепции времени, допускаемой квантовой физикой. Однако в заключение стоит упомянуть промежуточную позицию, особенно учитывая ее значимость в истории международных отношений. Речь идет об идее бессрочности (perpetuity), особенно в том смысле, какой имелся в виду в философии раннего Нового времени, в которой речь шла о выборе, всегда имеющемся у Бога, – сохранять универсум в одном и том же виде или же время от времени менять его. Это понятие было нужно, чтобы обойти проблему, введенную главным мусульманским интерпретатором Аристотеля Аверроэсом, заключающуюся в том, что, создавая мир, управляемый естественным законом, Бог отказывается от своей свободы воли. Такой мир, получается, предполагает, что естественный закон существует «вечно» и без божественного вмешательства. Тогда как «перпетуалист» говорит, что Бог активно поддерживает – или не поддерживает – закон. Бессрочность как концепция божественного действия, защищаемая такими авторами, как Декарт, не пережила ньютоновской революции в физике. Однако она сохранилась в политических спорах о самоуправлении человека, особенно касающихся длительности любого социального договора, заключаемого свободными агентами. Представление о регулярных выборах – это, возможно, основное наследие «перпетуалистского» мировоззрения, напоминающее гражданам о том, что в конечном счете они вольны (коллективно) решать, сохранять актуальный режим или нет. Более амбициозные мыслители, и не в последнюю очередь Кант, считали, что, если бы все режимы работали подобным образом, перпетуализм можно было бы расширить до принципа мирового правления, что привело бы к тому, что Кант называл «вечным миром», ставшим одним из ориентиров Организации Объединенных Наций.