О равенстве человеческого рода

Физическое равенство. — Возражение. — Отве­ты. — Моральное равенство. — Его ограничение. — Об­ласть политической справедливости.

Люди равны не только физически и не только морально. Их физическое равенство может быть рассматриваемо с точки зрения их телесной силы или умственных способнос­тей. Это утверждение подвергалось нападкам и возражениям. Говорилось, «что из нашего опыта вытекает отрицание такого равенства. Среди индивидуумов нашего рода мы факти­чески не можем найти двух одинаковых. Один человек силен, а другой слаб. Один человек умен, а другой глуп. Все существующее в мире неравенство условий должно быть возведено к указанному, как к своему источнику. Силь­ный человек обладает возможностью подчи­нять себе, а слабый испытывает потребность в союзнике для своей защиты. Отсюда неиз­бежный вывод: равенство условий — это хи­мерическое предположение, которое не может быть практически осуществлено, а если бы его и возможно было осуществить, это было бы нежелательно».

В ответ на это утверждение надо сделать два замечания. Во-первых, это неравенство было первоначально гораздо меньшим, чем те­перь. Когда люди были нецивилизованны, то не существовало болезней, изнеженности и роскоши, и в итоге каждый человек гораздо меньше отличался по силе от своего соседа, чем теперь. Когда люди были нецивилизованны, их разум был ограничен, их потребности, мысли и взгляды оставались почти одинако­выми. Надо было ожидать, что при первом их отходе от такого состояния возникнут са­ми по себе большие неправильности; возрос­шая мудрость и совершенствование должны преследовать задачу их уничтожения.

Во-вторых, несмотря на происшедшее на­рушение равенства людей, все же продолжает существовать большое и существенное равен­ство. Среди людей не имеется такого разрыва, Который позволял бы одному человеку дер­жать в подчинении несколько других людей, Кроме случая, когда они сами согласны на это. Всякое правительство опирается на общест­венное мнение. Люди сейчас живут при опре­деленной форме управления, потому что они считают ее соответствующей своим интересам. Конечно, какая-нибудь часть общества или государства может быть подавлена силой, но это не личная сила деспота; это должна быть сила другой части общества, считающей, что в своих интересах ей следует поддерживать его власть. Разрушьте это общественное мнение, и все здание, сооруженное на его основе, рас­падется. Из этого следует, что люди по су­ществу независимы. Все сказанное относится к физическому равенству.

Моральное равенство с разумной точки зрения еще менее подвержено ограничениям. Под моральным равенством я понимаю прин­цип применения единого неизменного правила справедливости ко всем могущим возникнуть случаям. Этот принцип не может подлежать сомнению, если не прибегать к доводам, нис­провергающим самую сущность добродетели. Утверждают, что «равенство будет невразу­мительной фикцией до тех пор, пока способно­сти людей остаются различны и предъявляе­мые ими притязания лишены гарантий или санкций, с помощью которых их можно было бы осуществить»*. Но бесспорно, что прин­цип справедливости сам по себе совершенно вразумителен, независимо от того, осуществ­лен ли он или нет на практике. Начала спра­ведливости относятся к существам, наделен­ным уменьем познавать и способным испыты­вать удовольствие и страдание. Из самой при­роды этих существ, независимо от насильст­венного государственного устройства, непо­средственно вытекает, что удовольствия им приятны, а страдания ненавистны, удовольствие желательно, а страдание нужно избегать. Поэтому будет справедливо и разумно, чтобы эти существа содействовали, поскольку это в их силах, взаимному удовольствию и пользе. Некоторые из удовольствий более высокого рода, чем другие, более чисты и надежны. Правильно было бы их предпочитать.

* «Говорят, что мы все имеем одинаковые права. Я не понимаю, что такое одинаковые права, раз существует неравенство даровании или силы и не сущест­вует никакой гарантии, никакой санкции». Рейналь. Американская революция ⁵⁵.

Из этих простых начал можно вывести ут­верждение о моральном равенстве людей. Мы все обладаем одинаковой природой, и те об­стоятельства, которые содействуют пользе од­ного человека, содействуют пользе другого. Наши чувства и способности одинаковы. Поэтому удовольствия и страдания должны быть одни и те же у всех. Мы все наделены разумом, мы способны сравнивать, судить и делать выводы. Поэтому усовершенствования, желанные для одного, желанны и для другого. Мы сумеем быть предусмотрительными в от­ношении самих себя и стать полезными друг другу в той степени, в какой подымемся над духом предрассудков. Та независимость, та свобода от всякого принуждения, которое могло бы помешать нам дать волю собствен­ному разумению или высказывать во всех случаях то, что мы считаем правильным, при­ведет к совершенствованию всех людей. Име­ется известные возможности и известные по­ложения, наиболее благоприятные для всех человеческих существ, которыми по справедливости надо дать воспользоваться всем, во всяком случае в той мере, в какой это допус­кается общими условиями.

Существует действительно один вид мо­рального неравенства, соответствующий физи­ческому неравенству, только что описанному. Люди имеют право на такое отношение к себе, которое определяется их заслугами и их доб­родетелями. Страна, где к благодетелю людей стали бы относиться так же, как к их врагу, не могла бы стать вместилищем мудрости и разума. Но, в сущности, это различие, отнюдь не находящееся в противоречии с равенством в каком бы то ни было смысле, только благо­приятствует ему и в соответствии с этим из­вестно под названием справедливости, причем это слово имеет общее происхождение со сло­вом равенство*. Хотя в каком-то смысле опи­санное условие составляет отклонение от ра­венства, но оно преследует ту же цель, что и принцип равенства, — цель, составляющую все достоинство этого принципа. Это отклонение лишь вложит в душу каждого стремление к соревнованию в совершенствовании. Надо только стремиться к тому, чтобы были устра­нены как можно полнее все произвольные раз­личия между людьми с тем, чтобы поле дея­тельности было беспрепятственно предоставле­но дарованиям и добродетелям. Мы должны стремиться к тому, чтобы всем открыть одина­ковые возможности, и оказывать всем равное содействие, отдавая должное общему интере­су и признавая решения наилучших.

* Equality и equity — равенство и справедливость по-английски. — Прим. переводчика.

Книга II, глава IV.

О РЕВОЛЮЦИИ

Обязанность поддерживать конституцию нашей страны должна быть обусловлена либо соображения­ми разума, либо же личными чувствами и местными привязанностями. — Рассмотрение первых и вторых.

Не существует более важного вопроса, чем лучший способ совершения революций. Но прежде чем приступить к нему, надлежит устранить одну трудность, которая приходит на ум некоторым людям, — именно, в какой степени, вообще говоря, нам следует сочувст­вовать революции, или, иными словами, оп­равдано ли враждебное отношение человека к конституции его страны.

Говорят, что «мы живем под охраной этой конституции, а так как такая охрана представ­ляет благо, то она обязывает нас ко взаимно­сти в виде ее поддержки».

На это можно, во-первых, ответить, что такая охрана представляет собой нечто весьма двусмысленное; до тех пор пока не будет до­казано, что те пороки, от воздействия кото­рых она нас защищает, не вызваны по боль­шей части самой этой конституцией, мы не сумеем должным образом постигнуть сумму обеспечиваемых ею благ.

Во-вторых, благодарность является поро­ком, а не добродетелью. Все люди и все объе­динения людей должны встречать с нашей стороны такое отношение, которое вытекает из их истинных качеств и достоинств, а не из правил, связанных с их отношением к нам са­мим.

В-третьих, прибавьте к этому, что нет мо­тивов более двусмысленных, чем рекомендуе­мая здесь благодарность. Благодарность в от­ношении конституции, представляющей собой отвлеченную идею и имеющей воображаемое существование, вообще непостижима. Любовь к своим соотечественникам будет гораздо бо­лее убедительно доказана мною стараниями принести им существенную пользу, чем под­держкой системы, которая, по моему мнению, влечет за собой гибельные последствия.

Человек, призывающий меня поддержи­вать эту конституцию, должен обосновать свой призыв одним из двух принципов. Она может претендовать на мою поддержку, либо потому, что она хороша, либо же потому, что она английская. В первом случае против тако­го требования ничего нельзя возразить. Сле­дует лишь доказать наличие хороших ка­честв, приписываемых ей. Но можно сделать и такое возражение, «что хотя она не абсо­лютно хороша, но попытки ниспровергнуть ее поведут к большему злу, чем сохранение ее при ее двойственном характере, составленном из смеси хорошего с дурным». Если бы это было доказано, то мне, бесспорно, оставалось бы только уступить. Однако об этом зле я мог бы судить лишь после его изучения. Од­ним зло, связанное с революцией, может ка­заться большим, другим — меньшим. Одни считают, что пороки, которыми чревата анг­лийская конституция, велики, другие же ду­мают, что она почти безвредна. Прежде чем сделать выбор между этими двумя противопо­ложными мнениями и взвесить существующее и возможное зло, мне надлежит самому изу­чить этот вопрос. Но такое изучение по са­мому своему характеру ведет к неопределен­ным результатам. Если бы я вынес решение прежде, чем установил, в пользу какой сторо­ны оно должно выпасть, то это бы значило, что в точном смысле слова я вообще не про­извел расследования.

Человека, желающего революцию ради нее самой, надо считать сумасшедшим. Но тот, кто желает ее из глубокого убеждения в ее полезности и необходимости, имеет право претендовать на наше признание и уважение.

Что касается требования поддерживать английскую конституцию потому только, что она английская, то в таком доводе мало убеди­тельности. Оно подобно предъявляемому ко мне требованию быть христианином, потому что я британец, или быть мусульманином, по­тому что я родился в Турции. Вместо свиде­тельства уважения, оно служит знаком през­рения ко всякому правительству, к религии и добродетели, и ко всему тому, что считается священным у людей. Если вообще существует то, что называется истиной, то она должна быть лучше заблуждения. Если вообще су­ществует то, что называется разумом, то им надо пользоваться. Но приведенное требова­ние делает истину совершенно излишней и ме­шает нам пользоваться нашим разумом. Если люди рассуждают и думают, то обязательно должно случиться, что либо англичанин либо турок сочтет свое правительство отвратитель­ным, а свою религию ложной. Для чего нужен разум, если надо скрывать те выводы, к кото­рым он нас приводит? Каким путем могли бы люди дойти до теперешних своих достижений, если бы они всегда удовлетворялись тем сос­тоянием общества, при котором им случилось родиться? Одним словом, либо разум пред­ставляет проклятие нашего рода и человечес­кая натура должна вызывать ужас, либо же нам надлежит пользоваться своим рассудком, действовать в соответствии с ним и следовать истине, куда бы она нас ни привела. Она не может привести нас ко злу, так как полез­ность, поскольку дело касается мыслящих су­ществ, представляет единственную основу для моральной и политической правды.

Книга IV, глава II, раздел 1.