 |
Социальное познание - фокус проблематики
|
|
|
|
Социальное познание - фокус проблематики
в рамках деятельностной парадигмы
Проследить более конкретно потенциал принципа деятельности стало возможным на примере изучения какой-либо конкретной проблемы, вокруг которой могли быть сконцентрированы усилия исследовательского коллектива и вместе с тем предоставлен известный “простор” для творчества каждого из его членов. Выбор такой проблемы – еще одна характеристика социально-психологической традиции в Московском университете. Этот выбор связан по преимуществу с изучением социального восприятияисоциального познания, что также подчинено определенной логике.
Во-первых, данная проблема может быть рассмотрена как важнейшая составная часть, как ядро первого блока задач, обозначенных в общей схеме науки, а именно проблем общения. Безотносительно к тому, какая из трех сторон общения изучается, внутри нее всегда четко обозначена обязательная ориентация на восприятие партнера по общению, уяснение его характеристик. Во-вторых, и второй блок задач – анализ психологии групп – содержащий в себе описание тех условий, при которых группа становится психологической реальностью для индивида, предполагает в значительной степени изучение того, как эта групповая реальность воспринимается. Наконец, в-третьих, специфика социально-психологического исследования личности также обусловлена акцентом на восприятие личностью себя как члена группы, вообще как субъекта социального действия.
Многочисленным исследованиям отдельных фрагментов этой объемной темы была предпослана общая теоретическая схема изучения социальной перцепции: в частности, были обозначены как минимум восемь различных направлений, критерием для выделения которых служил тип субъекта восприятия [3]. Четыре позиции в качестве субъекта восприятия полагают индивида, что достаточно проработано в традиционной западной социальной психологии. Четыре другие позиции описывают в качестве субъекта восприятия группу. Это в значительной степени противоречило традиции, “привыкшей” к индивидуальному субъекту восприятия, но соответствовало трактовке группы как субъекта деятельности. Наиболее принципиальным нововведением явилось обоснование идеи обязательного учета групповой принадлежности как субъекта, так и объекта восприятия, что продиктовано включенностью социальной перцепции в широкий социальный контекст [53]. Характерно, что значительно позже эта идея получила весьма широкое распространение, в частности, в европейских разработках проблемы “социальной атрибуции” [9; 45], а российский приоритет, как, впрочем, и во многих других случаях, оказался не востребованным [55].
|
|
|
На первом этапе внимание было сосредоточено на исследованиях одной их самых первых (и простых) форм социальной перцепции – межличностного восприятия, которое – в отличие от существующей традиции – изучалось в условиях совместной деятельности [31]. В ходе модифицированного лонгитюдного исследования удалось проследить динамику межличностного восприятия членов группы по мере развития в ней совместной деятельности. Было установлено, что в ходе этого процесса (т. е. при увеличении тесноты кооперативных связей между индивидами) изменяются такие характеристики межличностного восприятия, как иерархия оценочных критериев, используемых индивидами, степень взаимосвязи когнитивных и эмоциональных компонентов, их полнота и адекватность [31]. Полученные результаты позволили сделать вывод о том, что совместная деятельность может быть интерпретирована как важнейший фактор динамики межличностного восприятия.
|
|
|
В аналогичном ключе изучался и такой важнейший механизм межличностного восприятия, как каузальная атрибуция и позже в более широком плане вообще атрибутивные процессы. Особенно важно при этом подчеркнуть, что если сама проблематика не являлась новой для социальной психологии (проблемам атрибуции был посвящен солидный массив работ, хорошо известный по публикациям), то подход, предлагаемый к ее изучению, отвечает требованиям деятельностной парадигмы, чему способствовал акцент на изучение обозначенных процессов именно в группе [4]. Эти результаты, так же как и изучение в групповом контексте другого феномена – межличностной аттракции [18]– были предложены для обсуждения западным коллегам и зарегистрированы как примеры нового подхода [51; 52; 54].
Особое значение с точки зрения дальнейшей разработки этого подхода имели исследования психологии межгруппового восприятия, т. е. реализация восьмой позиции общей схемы социально-перцептивных процессов (когда в качестве и субъекта, и объекта рассматриваются не отдельные индивиды, а целые группы). В определенном смысле эта проблема является органическим дополнением к изучению межличностного восприятия при условии специального акцентирования некоторых моментов, остающихся на предшествующем уровне анализа на периферии.
В западной социальной психологии существует несколько подходов к анализу проблемы, из которых наиболее широко представлены интеракционистский подход М. Шерифа и когнитивистский подход А. Тэшфела. Начало разработки этой проблематики в отечественной социальной психологии (а это было заявлено именно в стенах Московского университета) осуществлено в рамках деятельностного подхода. В исследованиях В. С. Агеева [1; 2] проверялась гипотеза о зависимости межгруппового восприятия, в частности, его адекватности, от характера совместной деятельности групп; при этом были выявлены факторы этой “межгрупповой” деятельности, которые обусловливают конкретные параметры межгруппового восприятия. В отличие от интеракционистского подхода М. Шерифа, в данном случае исследовались не просто “интеракции”, но именно более широкие аспекты деятельности. По сравнению же с концепцией А. Тэшфела по-новому трактовались такие стратегии межгруппового восприятия, как ингрупповой фаворитизм и аутгрупповая враждебность: была показана их связь с условиями “надгрупповой”, социально значимой деятельности, т. е. лежащей за пределами непосредственно решаемых группами задач [31, с. 190].
|
|
|
Заложенная таким образом основа для изучения психологии межгрупповых отношений позволила построить логичную схему для разработки проблем этнопсихологии, обозначение которой в качестве составной части социально-психологического знания и вместе с тем как самостоятельной области явилась важной вехой в становлении социально-психологической традиции в МГУ. В работах Т. Г. Стефаненко также был сделан акцент на изучение межгруппового восприятия, когда в качестве субъектов и объектов рассматриваются этнические группы [44].
Изучение различных феноменов социальной перцепции подготовило переход исследовательской практики к более широкому спектру проблем социального познания. Это совпало с ростом интереса к данной проблематике в мировой социальной психологии, начавшимся в 70-е гг. ХХ в. и вызванным к жизни заметными социальными трансформациями в этот период. Усложнение общественной жизни, убыстрение и бурный характер социальных процессов, возникновение новых форм социальных институтов требуют от каждого рядового члена общества высокой степени ориентированности в происходящих изменениях, в новых сложных условиях. Все эти проблемы ставят перед психологией целый ряд новых задач, связанных с углубленным изучением познавательных процессов, что нашло свое отражение, в частности, в конституировании когнитивной психологии в качестве особой области знания. В социальной психологии своеобразным ответом на эти запросы явилась более широкая разработка проблем социального восприятия, что также привело к возникновению особой дисциплины – психологии социального познания(в англоязычной литературе – social cognition).
|
|
|
В рамках традиции, сложившейся в Московском университете, такой акцент был подготовлен всем предшествующим опытом как теоретических разработок, так и применения исследовательских методов. Большую роль сыграла и четко заявленная ориентация на социальную практику: актуальные для мировой науки задачи, продиктованные радикальными социальными преобразованиями, тем более остро обозначили себя в посткоммунистической России. Таким образом, для развертывания нового фронта исследований сложились благоприятные условия: с одной стороны, новые социальные требования, с другой – наработанный научный потенциал, позволяющий ответить на них.
Ряд позиций, разрабатываемых в психологии социального познания, продолжает исследовательский “ряд”, соответствующий изучению социальной перцепции, лишь дополняя и расширяя его; в других случаях рождаются совершенно новые проблемы, одна из которых – конструирование рядовым человеком социального мира, построение его образа.
В контексте сформулированного нами подхода есть все возможности обозначить и в данном случае достаточно четкую методологическую платформу для исследования всей совокупности проблем психологии социального познания [9]. Опираясь на анализ тенденций развития мировой науки в формирующейся новой области знания, мы предприняли попытку осмысления разработанных там подходов с точки зрения возможной интеграции с ними деятельностной парадигмы[31].
Можно выделить как минимум четыре блока проблем, где целесообразно сопоставить их решение в современной психологии социального познания, с одной стороны, и в рамках деятельностного подхода, на который мы опираемся, - с другой [10].
Прежде всего, это общая разработка проблемы социального контекста как важнейшего условия социального познания. Как уже отмечалось, идея его включения в любое исследование – одна из центральных в современных поисках новой парадигмы, особенно ее “педалирование” в европейской социальной психологии [42]. Если обратиться к содержанию этого понятия, как оно раскрывается сегодня, то легко усмотреть его относительную “бедность” по сравнению с понятием “общественная практика”, укорененном в трудах классиков отечественной психологии. “Социальный контекст” в широком смысле слова предполагает учет при интерпретации результатов социально-психологического исследования характеристик социальных процессов, их влияния на различных уровнях взаимодействия индивидов. “Общественная практика” А. Н. Леонтьева (и вообще в культурно-исторической школе Л. С. Выготского) – не просто совокупность внешних условий (в частности, социальных процессов), но прежде всего сфера практической деятельности человека, выступающей в качестве основы его психики. Здесь имплицитно присутствует идея активности субъекта, которая не противостоит “практике”, а, напротив, включена в нее. Такой акцент отсутствует при характеристике “социального контекста”, в результате чего проблему активности (в частности, субъекта познания), приходится вводить дополнительно. Синтез двух подходов позволяет сделать более плодотворным изучение социально-познавательного процесса.
|
|
|
Второй блок проблем связан с трактовкой роли коммуникации в процессе социального познания. Поскольку познание социального мира рядовым человеком связано со сложностью социальных категорий, нечеткостью их границ, зависимостью наполнения их содержания от целого ряда личностных, мотивационных характеристик субъекта познания, постольку особо необходимой становится выработка единого понимания содержания категорий (их “разделяемость”), что только и возможно в процессе коммуникации. Так создается, по выражению А. Тэшфела, “социальный консенсус”, совокупность конвенциональных значений – своего рода догововоренностей относительно интерпретаций тех или иных социальных фактов [см. 9]. Легко увидеть, что аналогичный пласт проблем присутствует и в рамках деятельностного подхода, когда даже терминология зачастую идентична (“конвенция”, “дискурс”, “категориальное отношение к действительности”). Вместе с тем, в данном случае речь идет не только о коммуникации, но и об общении - понятии, значительно более богатом, характерном лишь для отечественной психологической традициии, сопряженном с понятием деятельность. Это в свою очередь предполагает включение в процесс познания не только механизмов передачи информации, но как минимум и взаимодействия индивидов, т. е. позволяет сделать анализ более глубоким.
Третий блок возможного сопоставления двух подходов – проблема соотношения рационального и эмоционального компонентов в познании, что в современных работах представлено как взаимодействие “когниций” и “эмоций”. Особая роль эмоций именно в социальном познании связана с необходимостью постоянного оценивания социальных объектов, зависимостью стратегии познания от такого фактора, как настроение и т. п. [см. подробнее 9]. Несмотря на относительно слабую разработанность в концепции А. Н. Леонтьева роли эмоциональных процессов в познании (что неоднократно отмечалось[32]), отдельные его идеи имеют прямую связь с названными проблемами. К ним относятся прежде всего идея связи эмоций с мотивационно-потребностной сферой личности и идея пристрастности субъекта.
В современных работах по психологии социального познания по существу затрагиваются те же два вопроса. Так, обсуждается место эмоций в социально-познавательном процессе, причем иногда подчеркивается даже их доминирование над “когнициями”: по мнению некоторых авторов, эмоции вообще представляют более высокий уровень познания и являются в нем “первичными” или даже “формой когниций” [cм. подробнее 9]. Обусловлено это именно включением в процесс познания потребности субъекта в постоянном оценивании объекта.
Очевидно известное сходство в толковании этих проблем с подходом А. Н. Леонтьева. Так, по поводу “места” эмоций по отношению к рациональному компоненту познания в одной из его ранних работ, в частности, замечено, что эмоции “возникают вслед за актуализацией мотива (потребности) и дорациональной оценки субъектом своей деятельности (выделено мною. – Г. А. )” [28. С. 198]. Однако при совпадении основной идеи становится очевидным и принципиальное различие подходов: для Леонтьева “место” эмоций в процессе познания обусловлено их неразрывной связью с мотивацией и потребностями индивида, значение чего в современных исследованиях вообще не прописано. Соответственно различие проявляет себя и при трактовке проблемы пристрастности, одной из принципиальных для концепции А. Н. Леонтьева, когда фиксируется ее зависимость от потребностей, мотивов, установок индивида. Внешне оценгивание как будто близко по значению пристрастности, но при его характеристике такая зависимость не анализируется, хотя в качестве одного из источников аффективно-оценочного компонента познания и называется предшествующий опыт взаимодействия с объектом [см. подробнее 9]. Очевидно, что включение в исследование оценивания характеристик, традиционных для описания деятельности, было бы весьма логичным в качестве следующего шага.
Особое внимание привлекает четвертый блок обозначенных проблем, связанный с идеей конструирования субъектом “образа мира” [29]. Как известно, это понятие включено А. Н. Леонтьевым в общую концепцию теории деятельности, и в нем не выделена специально такая составляющая как “образ социального мира”. Тем не менее раскрытие содержания предложенного понятия[33] [39] позволяет в полной мере использовать его в современных поисках психологии социального познания.
Наиболее близкой попыткой обозначить значение “образа мира” в социальном познании можно считать терию “социальных представлений” С. Московичи - один из “европейских” вариантов социального конструкционизма [9; 12; 49]. Будучи проявлениями “здравого смысла”, социальные представления рождаются в обыденном повседневном мышлении с целью осмыслить и интерпретировать окружающую человека социальную реальность, построить относительно непротиворечивую “картину мира”. В создании социального представления принимает участие не только прошлый опыт индивида, но и опыт социальной группы, к которой индивид принадлежит, система сложившихся в ней ранее представлений. Отсюда следует вывод о существовании в обществе “идентификационной матрицы” – своего рода “рамки” для принятия информации, которая неизбежно включена в исторический, социальный и культурный контексты, т. е. в систему социальных отношений. На этой основе и возникает совокупность социальных представлений – более или менее целостная картина (или образ? ) социального мира, т. е. своеобразная конструкция, которая тем не менее регулирует поведение не только отдельных индивидов, но и целых социальных групп.
Ни в коем случае не рассматривая данную идею как аналог построения “образа мира” в теории деятельности (хотя бы потому, что налицо включенность двух концепций в совершенно различные парадигмы), можно все же увидеть некоторую т е н д е н ц и ю в развитии исследований познавательных процессов в общей и социальной психологии, а именно – акцент на целостность построенного образа мира и на необходимость учета при анализе процесса его построения всей совокупности социальных факторов. В этом смысле можно говорить о сходстве исходной посылки, разработанной в рамках деятельностного подхода, и в одной из наиболее популярных концепций современной психологии социального познания, а также о возможности их интеграции [10].
Выявление проблемных “узлов”, где возможна стыковка деятельностной парадигмы и других парадигм современной социальной психологии, открывает новые перспективы для исследований в области психологии социального познания. На основе такой интеграции и выполнена серия работ в нашем исследовательском коллективе[34]. При их осуществлении не очевидна прямая связь с деятельностной парадигмой, но доказана возможность инкорпорации ее элементов в процесс сегодняшних поисков и разработка на этой основе новых возникающих проблем.
Для любой науки, имеющей дело с анализом общества и человека, необходим учет той социальной реальности, в рамках которой разворачиваются исследования. В этом смысле конец XX и начало XXI вв. означает своеобразный вызов всей системе обществознания, выдвинув на первый план проблему социальных изиенений. Перед социальной психологией встал целый комплекс совершенно новых задач, обусловленных тем, что вся предшествующая история этой дисциплины по существу игнорировала значимость этой проблемы, поскольку все теоретические и экспериментальные разработки обычно апеллировали к идее незыблемости законов социального поведения, адекватных стабильному обществу. Лишь в последние годы преимущественно в рамках европейской социальной психологии сформулирована в общих чертах программа включения исследований в контекст социальных изменений [43].
Понятно, что ситуация в России поставила перед отечественной социальной психологией эту проблему с особой остротой в связи с тем, что характер осуществленных здесь трансформаций касается не только экономики и политики, но и в огромной степени сферы массового сознания. Традиция социально-психологических исследований, сложившаяся в Московском университете, сформулированная здесь деятельностная парадигма, доказала свою состоятельность как при освоении новой проблематики, так и новых методологических подходов.
Требования, которые предъявляет сегодня реальная социальная ситуация в стране, по отношению к социальной психологии сводятся к необходимости проявлять большую “сензитивность” к социальным факторам, детерминирующим восприятие людьми происходящих социальных изменений и их поведенческие ответы на эти изменения в самых разных сферах социальной практики. Наряду с общей “озабоченностью” мировой социальной психологии поисками новых средств анализа изменяющейся действительности [12; 15], деятельностная парадигма вносит свой существенный вклад в эти разработки. При этом важно не только то обстоятельство, что в рамках данной традиции можно оперативно “ответить” на новые вопросы практики, но и главным образом то, что в сфере фундаментального знания актуализирован такой потенциал, который позволяет распространить единые методологические принципы на охват широкого класса новых социальных реалий. Деятельностная парадигма, развиваемая в течение многих лет в Московском университете, позволила предложить некоторые новые принципиальные подходы к анализу трансформирующейся действительности [11].
Одна из приоритетных идей социальной психологии второй половины XX столетия – идея рассмотрения традиционных феноменов в культурно-исторической перспективе, что в значительной степени спровоцировано именно “обострением” проблемы социальных изменений: “культурный контекст” позволяет осуществить сравнение базовых процессов, происходящих в различных обществах (культурах) и тем самым распространить этот принцип также на выявление различий и их восприятия на разных стадиях общественного развития. В обществе переходного типа складывается ситуация, сходная с той, которая описана в этнопсихологии как ситуация “культурного шока” [45], когда человек оказывается как бы в новой, “чужой” стране, где привычные предметы и явления выглядят как чужие и непривычные, что порождает своеобразный “синдром удивления” в массовом сознании. Следовательно, именно принцип культурно-исторической детерминации психики, т. е. фундаментальный принцип школы Л. С. Выготского, на котором строится деятельностная парадигма в социальной психологии, может быть успешно использован при анализе нового типа социальной действительности.
Применение этого принципа позволило сформулировать несколько направлений исследования в новых условиях, так что каждое из этих направлений было подготовлено предшествующими наработками. Если вернуться к общей структуре социальной психологии, как она представлена в сложившейся традиции, то легко проследить в каждом из обозначенных блоков (“общение”, “группы”, “личность”) пространство для принятия идеи социальных изменений и создания соответствующего инструментария в исследованиях.
Так, новым содержанием наполняется изучение проблемы общения, когда необходим акцент на выявление роли коммуникации в процессах социального познания, что предполагает учет и совершенно новых форм коммуникативного процесса, прежде всего связанных с формированием нового информационного пространства темы, получившей в последние годы значительную разработку [15]. Другой поворот проблемы общения связан с особенностями категоризации социальных объектов в трансформирующемся обществе. Слом старых и возникновение новых социальных стереотипов осуществляются в условиях постоянного дискурса между различными социальными группами, когда особенно актуальной становится проблема толерантности, и при анализе этих процессов есть возможность опереться на созданные ранее подходы к изучению стереотипов в межгрупповых отношениях [2; 33; 42].
Принятие деятельностной парадигмой идеи социальных изменений диктует обогащение проблематики психологии групп. Новые социальные реалии предлагают новые типы функционирующих в обществе социальных групп и организаций. ”Трудная” для социальной психологии проблема психологии больших социальных групп приобретает в ситуации бурных социальных изменений новое дыхание, поскольку сами эти группы порой утрачивают свое значение (так произошло с традиционно изучаемыми в советский период социальными классами), а порой просто возникают совершенно новые образования, как например нарождающтйся средний класс, что требует специального анализа его психологических характеристик [42; 55]. Аналогичная задача стоит и относительно новых форм возникших организаций, что способствует все большему выделению психологии организаций из социальной психологии. В соответствии со сложившейся традицией в этой области сделан значительный акцент на проблемы организационной культуры и организационной идентичности, отраженный в работах Т. Ю. Базарова и С. А. Липатова [см. 42]. Значение таких исследований не просто сохраняется, они успешно опираются на сформулированные ранее методологические принципы. Так, в актуальной сегодня проблеме командообразования [13; 42] использован тот опыт, который был накоплен в русле создаваемой традиции при освоении принципа развития группы в работах А. И. Донцова [22].
Аналогичные примеры можно привести и относительно третьего выделенного нами блока проблем – социальной психологии личности. Так, решение абсолютно традиционной для социальной психологии проблемы социальных установок требует сегодня, кроме анализа механизмов их возникновения, как минимум, учета тех новых реальных условий (в частности, изменения структуры ценностей в обществе), в которых осуществляется процесс их изменения. “Изменяющиеся установки в изменяющемся мире” - таков новый поворот проблемы [14], который выступает как очередная задача исследований. Особенно актуальным становится и вопрос, связанный с кризисом социальной идентичности личности, что характерно для эпохи социальных изменений. При этом акцент сделан на трансформации идентификационных структур в изменяющемся обществе [46], в частности, на действиях личности в ситуации неопределенности, готовности к совладанию с изменяющимися обстоятельствами жизни [15]. Предшествующий анализ, когда личность рассматривалась в контексте ее взаимодействия с группой, способствует логическому переходу к новой проблематике.
Новые “повороты” в каждом из трех основных содержательных блоков социальной психологии были, таким образом, осуществлены при использовании заявленного методологического принципа в рамках деятельностной парадигмы. Вместе с тем – в русле принятых норм взаимодействия с другими социально-психологическими подходами – в исследованиях последних лет активно осваиваются новые концепции современной мировой социальной психологии. Это прежде всего относится к концепции социального конструкционизма К. Гергена, теории социальных представлений С. Московичи [21], теории социальной идентичности А. Тэшфела, поскольку именно позиции этих авторов ориентированы на осмысление новых задач и возможностей социальной психологии в эпоху радикальных социальных изменений. Специальный анализ позволил выявить возможные грани сочетания названных подходов с методологической платформой, разрабатываемой в русле обозначенной традиции [12].
Все сказанное послужило базой для расширения сферы практических приложений социальной психологии, где были выделены два аспекта проблемы: осмысление принципиально новых задач во взаимодействии науки и общества, встающих в условиях общественных трансформаций, и более конкретные поиски новых исследовательских приемов, равно как и областей исследования.
К принципиально новым задачам относится более широкое информирование человека относительно важных для него жизненных обстоятельств, что позволяет расширить диапазон его поведенческих моделей. Именно поэтому психология выступает в роли “катализатора социальной восприимчивости и чувствительности”, предлагая тем самым новый акцент в изучении социальной адаптации. Понятно, что соответственно этому подходу необходимо обогащение и методического инструментария исследований, в том числе прикладных. Не случайно большое внимание уделено сегодня развитию качественных методов (в частности, фокус-групп), поскольку именно при их помощи возможно выявить психологические механизмы, которыми пользуется рядовой член общества, строя адекватную модель поведения в изменяющихся обстоятельствах [см. 30; 42].
Легко видеть, что эти новые акценты естественно вписываются в разработанные ранее методологические принципы.
* * *
Можно ли с уверенностью утверждать на основе всего изложенного, что в наличии действительно некоторая особая парадигма в науке или, как минимум, традицияв ее развитии? Самый осторожный ответ, по-видимому, может заключаться в том, что налицо во всяком случае становление такой традиции. При этом безусловными можно считать три аргумента. Во-первых, четкое обозначение исходной методологической платформы, в соответствии с которой предложена некоторая система определенной области знания и разработана ее структура, “упорядочен” спектр изучаемых проблем. Во-вторых, заявлена принципиальная возможность сопоставления, координации, интеграции сформулированного подхода с другими направлениями социальной психологии и предложены некоторые конкретные формы такого сочетания; тем самым исключена ситуация какой-либо изоляции от современного процесса развития мировой науки. В-третьих, открыт достаточно широкий простор для освоения новой проблематики, порождаемой объективными требованиями современного общества, изменениями, происходящими в нем, а значит, для более системного и целенаправленного решения прикладных и практических задач.
В русле этой традиции в течение тридцати двух лет работает сложившийся коллектив, усилиями которого осуществляется и учебный процесс, и большой массив научных исследований. При высокой степени самостоятельности каждого из его членов, при различной мере сочетания обших принципов и собственных оригинальных подходов в целом удается достичь взаимопонимания в главном, что можно обозначить как некоторый узнаваемый “почерк” предлагаемой научной продукции[35]. По-видимому, фактором не последней важности является и постоянное " воспроизводство" кадров, когда новые поколения исследователей усваивают и разделяют идеи принятого подхода [36].
Особо следует сказать и о взаимоотношении сложившейся традиции с творчеством коллег из других учебных и научных подразделений, связанных с социальной психологией в нашей стране. При имеющихся несогласиях и возможных противоречиях в понимании методов и проблем в общем эти отношения всегда оставались и остаются отношениями сотрудничества, возможно, иногда с элементами соперничества [26; 34; 38; 41; 47]. На международной арене науки мы всегда остаемся представителями “российской (ранее: советской) социальной психологии”. Вряд ли вообще такое понятие адекватно, так же, впрочем, как и понятия “американская социальная психология”, “французская социальная психология” и т. п. Такие “географические” определения не слишком часто употребляются при характеристике других, особенно естественных наук (что такое “российская математика” или “российская химия”? ). Вместе с тем, они достаточно распространены при характеристике нашей области знания, хотя и безусловно не точны: в каждой стране существует обычно легко обнаруживаемый “плюрализм” подходов, парадигм в научном знании. Поэтому и в рамках “российской социальной психологии”, естественно, существуют и различные традиции, и различные школы. Одна из задач их возможной интеграции - обозначить собственное место в этом ряду.
|
|
|
