 |
На пожарище. На деревенском базаре
|
|
|
|
На пожарище
Уже в начале августа иногда бывает: солнце печет, а в тени холодно, ночи же – совсем студеные. Под вечер я был в Занине. Неделю назад оно сгорело. Перед тем долго была сушь и жара, народ весь был в поле, загорелось днем при сильнейшем ветре. В полчаса всю деревню как слизнуло языком.
Стояла деревня на обоих отлогих склонах лощины. Теперь это было широкое пространство, ровное, как ток, усеянное мелким пеплом, и только закопченные печи стояли горбатыми уродами. Сзади – ивы и березы с рыжею, сморщившеюся листвою. В гору – конопляники, тоже вначале рыжие, обгорелые. На маху несколько уцелевших риг. Из ручья торчат обгорелые столбы моста. Плотина тоже сгорела, пруд убежал.
У сложенной из кирпичей печурки – сухая старуха в рваной ситцевой юбке и кацавейке, со слезящимися глазами, молодая девка и двое мальчиков. В котелке что‑ то кипит.
– Хлеб вы уже убрали?
Старуха ответила громким, равнодушным голосом:
– Убрали, свезли – и пожгли!
Я с недоумением огляделся.
– Где же вы теперь живете?
– В риге дрожим. Ночи‑ то холодные, одежа вся погорела, подостлать нечего, покрыться нечем. Лежим друг возле дружки и дрожим!
Говорила она все так же громко и равнодушно, поучающим голосом, как будто читала лекцию. Подошел мужик с русой бородой, в серой поддевке.
– Отчего загорелось?
Мужик ответил:
– Кто ж его знает!
А старуха сказала:
– Шпитонок, говорят, – значит, из воспитательного дома, – стал ребятам показывать, как пчел выкуривают.
– Ну, бабы болтают, – тоже, верить им! Одна мелет, другая подлыгает.
Говорил он тоже спокойно, с легкой усмешечкой.
– Страховку вы получите?
– Ну как же! Получим! Богато получим, – от сорока до восьмидесяти рублей! А у Семибратова купить, – один сруб семьдесят два рубля стоит. А погорело‑ то ведь все – колеса, хомуты, одежа, телеги, сани, – лошадь обротать нечем! Прольешь – не подгребешь. Все ведь новое надо заводить.
|
|
|
Подошло еще несколько мужиков.
– Ну, а бочки, багры, – это все у вас было?
Первый мужик ответил:
– Самое это, я вам скажу, пустое дело – багры! Ведра, – больше ничего не надо.
– Почему?
– А потому. Моя вон изба: всю ее баграми растащили. Заплатить мне за нее ничего не заплатят, – не сгорела, а чем мне лучше, нежели другим? Все побили, поломали, порвали…
– Так ведь из леса опять можно избу сложить.
– Как ее сложишь? – заметил другой.
А первый продолжал:
– Изба‑ то ведь жилая была, гнилая, – тронули – и рассыпалась! Эх, бра‑ ат!.. Вот теперь и иди по миру, ни копейки ведь мне штраховки не дадут.
Постепенно он начинал говорить все взволнованнее, губы запрыгали, на глазах выступили слезы.
– Я на багор ругаюсь, – зачем инструмент этот такой вредный! Пускай уж, гори все подряд! Пропадай пропадом! Зачем же они мне жизнь мою изломали?!
И из груди его вырвалось короткое, глухое рыдание. Подошедшие мужики стали рассказывать про пожар:
– Горело так, что в Марьине было жарко стоять. Из губернии запрос: «Что там такое жарко так горит? » И телеграммы об нас: «Занино! Занино! » Так со всех сторон и забирало. Прибежали с поля, бросились спасать, – куда тебе! Вихорь так и рвет, так и крутит, – со всех трех сторон охватило. Только и выходу, что к пруду. Так было жарко, – вода в пруде закипала. Сундук в воду бросили, – он плавает, а верх горит. Одна баба сгорела, другую, в огне всю, бросили в пруд, чуть не утопла. На другой день в Ненашеве в больнице умерла, от ожогов.
Третий сказал:
– Ну, да! Ведь свое добро, – жалко! Лезет баба в избу, кругом все горит, волосы на ней трещат, а она вот так рукой заслонится и тащит сундук.
|
|
|
– Много все‑ таки спасли?
– Куда там! Дай бог самим было живу уйти!
Первый мужик – опять совсем уже спокойный – сказал, смеясь:
– Вбежал я в пруд, кричу: «Дядя Матвей, ведь ты горишь! » А он мне: «Да ведь и ты горишь! » Хвать – ан вправду картуз на голове горит! И оба мы с ним в картузах – нырк в воду!
В холодавшем воздухе стоял дружный смех.
На деревенском базаре
Становой. Это что у тебя?
– Поросята, ваше высокородие!
– Дурак! Я сам вижу, что поросята! А вопрос – жирные ли?
– Очень жирные, ваше высокородие!
– Дурак! Я и сам вижу, что жирные. А вот – вкусны ли?.. Понял?
– П‑ понял…
Букинисты у Китайской стены в Москве. На картонках надписи:
10 копеек на выбор!
5 копеек на выбор!
Солдат взял огромную диссертацию: «О лечении молочной кислотой женских болезней». Перелистал. Положил, взял другую книгу: «Н. Загоскин. Столы разрядного приказа».
– Полезные книги! Купи, – не пожалеешь! По два фунта весом каждая, а цена за обе – всего двугривенный.
Солдат в колебании смотрел на книги, взвесил на руке. Потом раскрыл кошелек, в колебании заглянул в него.
– Чего думаешь? Покупай!.. В деревню едешь? Вот, на зиму тебе. Лучше не надо! Целый год читать будешь!
Купил.
Сапожник. Из промыслового кооператива. Любил выпить, жена все деньги отбирала. Однажды сдал он товар, получил под его залог девяносто рублей. Переправил в квитанции на восемьдесят, отдал ее жене, а десять рублей пропил. Подлог раскрылся, его судили на общем собрании кооператива. Он сказал пламенную защитительную речь.
– Вы все, братцы, знаете, какая моя жинка стерва. Хуже никогда не бывало на свете. Да еще к тому грамотная, – никак ее не обманешь! Господи, уже в гроб скоро, а даже не помню, когда и выпил в полное свое удовольствие! Все отбирает, только пятиалтынный выдает на табак, Для нее, братцы, только и сфальшивил. Все‑ таки теперь – хоть разок кутнул, как душа требовала. А вы меня судите по совести. Хохотало все собрание. Простили.
|
|
|
