 |
Парикмахер по собачьей части
|
|
|
|
Парикмахер по собачьей части
– Я, как вам сказать? Извините меня за это выражение, – парикмахер по собачьей части. В деревне так если скажешь, – засмеют, а в Петербурге можно на этом хорошие дела делать. Вот я, например. Как видите, милостыни не прошу, не ворую, не граблю, а живу – благодарение богу! Кабы еще водочкой не займался, у меня бы теперь вот этакий дом был. Рублей полтораста в месяц смело вырабатываю… Бывает ли, что кусают? Нет, меня не кусают, я понимаю их характер. Недавно приходит ко мне господин.
«Это вы, голубчик, в газетах публикуетесь? Нужно остричь моего пуделя, только заранее предупреждаю: он никого к себе не подпускает. Если искусает, я не отвечаю». – «Ничего, не извольте беспокоиться».
Пришел. Злющая собака. Даже горничная, которая ее кормит, – и та боится.
«Дайте мне, говорю, мокрое полотенце. Да не найдется ли у вас комната отдельная, чтоб никто мне не мешал? »
Заперли пуделя в комнату. Взял я полотенце, разом открыл дверь, вошел, да строго так: «Что тут за шум? » Да как ахну полотенцем мокрым по стене! Пудель очень даже этому удивился. Подошел я к нему и начал машинкой стричь. А он все сидит и удивляется. Горничной интересно было, стала в замочную скважину глядеть. Пудель оскалил зубы, зарычал. «Кто это там? – говорю кротким голосом. – Не мешайте, пожалуйста».
И остриг. Пять целковых получил за это дело… Никогда не нужно бить собаку, чтобы, например, отучить гадить, – особенно плеткой. Всего больше собака боится – шуму. Скольких я отучил! Нужно бить по полу мокрым полотенцем или клеенкой, а собаку носом тыкать, куда следует. В один раз отвыкнет.
Да! Много случается видеть!.. Графиня одна уезжала на лето за границу и мне свою болонку оставила на содержание. И нужно же: сегодня графиня приехала, а собачонка за день до того сдохла. Старая собачонка, паршивая, – вы бы ее за три сажени обошли кругом. Принес я ее, дохлую. И что же вы думаете? Графиня этому дохлому псу начала лапки целовать! Сама плачет, заливается. Вижу, тут можно делов наделать. Послюнявил потихоньку палец себе, намочил глаза. Стою, всхлипываю: «Уж как жалко! Какая аккуратная была собачка, до чего чувствительная! Как будто у самого меня дите померло! » Она заливается, а я стою, нос себе утираю да рожи строю. «Ваше сиятельство! Уж не говорите! До чего мне даже тяжело, – что же вам‑ то! » Она говорит: «Можете вы с нее лапочку снять, чучельнику отдать, чтоб хоть лапочка мне осталась на память? » – «Это, – я говорю, – можно». – «И потом: я хочу ее похоронить. Можете вы это взять на себя? Только чтоб я сама не видела, а то у меня сердце, говорит, разорвется на части». – «Это тоже можно. Не мое это, собственно, дело, но для вас… Опять же и для собачки, – потому уж очень я ее полюбил… Можно будет, не извольте беспокоиться! » – «Гробик чтобы обить голубым атласом… Сколько все это будет стоить? » – «Десять рублей чучельнику, три рубля чухонцу, чтоб отвез гробик, – здесь, в Петербурге, нельзя. Ну, гробик, чтобы был вполне приличный, все прочее – рублей пятнадцать…» А сам думаю: «Дай ты мне, дура, в морду за мое замечательное нахальство! » – «Ну, говорит, вот вам тридцать пять рублей».
|
|
|
Я собачонку в мешок и, конечно, на пустыре забросил, а деньги в карман. Вот какие бывают графини! Прислуга умирай у нее, ей дела не будет – убирайся в больницу! А для паршивой собачонки что готова делать!.. Вот я вам теперь объяснил всю дурость Петербурга.
III
Ночью
Начало июля. Полная луна. Черные тени от деревьев и строений на травке двора. Сухо серебрится даль.
Близ запертого на ночь крыльца барского дома сидел черный пес Цыган и надрывно выл. Перестанет на минутку, прислушается, начнет лаять и кончает жалующимся воем.
|
|
|
В окне дома зажегся огонек. Раскрылось окно, высунулась седая голова Федора Федоровича. Он крикнул сердито:
– Пошел ты! Цыган!
Молчание.
– Цы‑ ыган!
Было тихо. Окно медленно закрылось.
Цыган вдруг завыл громко, во весь голос, как будто вспомнил что‑ то очень горькое. И выл, выл, звал и искал кого‑ то тоскующим воем.
Дверь крыльца раскрылась. На двор вышел Федор Федорович в халате, с палочкой; за ним гимназист Боря. Федор Федорович жалким, заискивающим тоном говорил сыну:
– Знаешь… что это? Посмотри‑ ка… Собака тут воет. Так странно!
Боря ответил хриплым от сна голосом:
– Не пожар ли где‑ нибудь?.. Нет, зарева не видно. Чего это он? Цыган!
Цыган, виляя хвостом, подошел.
– Болен, должно быть, – сказал Федор Федорович. – Нет, нос холодный, изо рту не пахнет… – И, помолчав, прибавил со стыдящеюся улыбкою: – А ведь это, говорят, дурная примета, когда собака воет. К покойнику.
– Другие собаки ушли с работниками на ночное, к стогам, а Цыган тут остался. Вот он и воет.
– А другие собаки с работниками ушли?
– Они всегда с работниками на ночь уходят. А Цыган тут случайно остался. – Боря зевнул, поежился от холода. – Ну, я спать пойду.
И ушел. Федор Федорович тоскливо огляделся. Цыган снова завыл. Маленькое окошечко около крыльца открылось, выглянула старуха няня Матрена Михайловна.
– Барин, вы это?
Федор Федорович обрадовался:
– Это ты, Матрена Михайловна! Вот тут всё… Так странно! Собака воет.
– Я вот тоже все лежу, слушаю. Думаю: с чего это так собака развылась? Не к добру это.
– А это что значит, когда собака воет?
– Разное значит. Если носом кверху воет, – к пожару, если книзу носом, – к покойнику. Если ямы собака роет, – тоже к покойнику.
– А скажи… вот, ты говоришь: к покойнику. Мало ли у нас тут народу. Кому же это она воет, собака?
Матрена Михайловна насторожилась.
– Да уж, понятно, – не гостям станет выть собака или там прислуге. Из хозяев кому‑ нибудь.
– Ну, матушка, это вздор! Так уж собака все разбирает!
Собака опять завыла. Федор Федорович тоскливо огляделся. Матрена Михайловна, помолчав, заговорила:
|
|
|
– Я у Елагиных крепостная была, девушкой. Так за неделю до его смерти всё собаки ямы рыли. Тоже самовары на разные голоса шумели. Барский дом большой был. На одной половине господа жили, на другой прислуга: лакеи, казачки, мы – девушки. Вот раз вечером барин вышел в коридор, а там лестница была на чердак. Вдруг кто‑ то белый ему с лестницы навстречу и обнял. Пришел барин к нам, спрашивает: «Кто сейчас на чердак ходил? » – «Никто». Взял лакея с фонарем, смотрит – и дверь‑ то на чердак заперта на замок. А через три дня барин помер.
– Кто же это был?
– Ну, значит… за душой его приходил.
Федор Федорович спросил с глупой улыбкой:
– Ангел, что ли?
– Да уж кто там ни на есть… Зачем ангел? Смерть.
Помолчали.
– А все‑ таки, матушка, ты это вздор говоришь. Не может собака того разбирать, хозяин ли помрет или там, например, прислуга.
Матрена Михайловна враждебно поглядела на барина.
– Как это так, – не может? Очень, батюшка, хорошо может!
– Нет, не может! Вот, может, ты как раз и помрешь!
– На все божья воля, на все божья воля! А только не станет барская собака для прислуги выть.
Федор Федорович сердито смеялся.
– Какой вздор! Какой вздор! Почему не станет? Что за предрассудок! Очень просто, может выть и на тебя.
– Не‑ ет, не‑ ет… Боже сохрани! Этого не бывает. А ну вас, и слушать вас не хочу, господь с вами!..
Она поспешно закрыла оконце. Федор Федорович поднимался на крыльцо, стукал палкой по каменным ступенькам и говорил, фыркая:
– Ишь что придумала! Хэ‑ хэ! Собака может знать, на кого воет, – на барина или на прислугу! Вздор какой! Может, на меня, а может быть, – и на тебя!
|
|
|
