 |
Голубая комната
|
|
|
|
Туз
В годы гражданской войны среди индивидуалистически‑ анархически настроенного украинского крестьянства то и дело возникали боевые группировки, то примыкавшие к красным, то вдруг выступавшие против них. Полубандиты, полуреволюционеры. Типичен Махно. Много было и еще – Григорьев, Тютюнник, другие. Про одного из таких я и хочу рассказать.
Прозвище его было – Туз. А может быть, это была его фамилия. Лет сорока пяти, огромный, рыжий. Красный нос картошкой. Странные у него были глаза: ресницы бледно‑ желтые, а из‑ под них загадочно глядели черные, таинственно‑ умные, как у свиньи, глаза. Бывший батрак‑ пастух. Человек неугасимой храбрости и стратег замечательный.
Однажды надоело ему – и вдруг, никого не предупредивши, он со всем своим отрядом оставил позиции, оголив фронт. Решено было обезоружить его со всем его отрядом.
Была в советских войсках девушка, смелая и предприимчивая. Звали – Маруська Кацапка. Ее послали вперед в разведку, а в помощь дали бойца, ушедшего от Туза в советские войска. Отправились они в Звенигородку, уездный город Киевской губернии. Узнали, что отряд Туза – в лесах, а сам он с командной верхушкой – в деревне под Звенигородкой. Маруська и ее спутник разошлись в разные стороны, а к ночи сговорились сойтись у лесной сторожки. Туда же должен был подойти к ночи и советский отряд, и они бы его повели арестовать Туза.
Под вечер идет Маруська Кацапка по шоссе, слышит вдали конский топот. Спряталась под мост. Едут пьяные всадники, ругаются по‑ матерному. Слышит:
– А‑ а! Они нас хотели накрыть! Ну, посмотрим, кто кого! Всем отрядом на них ударим!
Пришла Маруська к лесной сторожке. Спутник ее уже там. На расспросы отвечает неопределенно, в глаза не смотрит. Очевидно, это он их предупредил.
|
|
|
Маруська, как будто гуляя, зашла в кусты, а оттуда бегом кинулась навстречу советскому отряду и предупредила о засаде. Туз всю ночь прождал в засаде советский отряд, а утром со всею своею бандою бесследно скрылся. За измену он был объявлен вне закона.
Нагрянул Деникин. Советские войска отступили. В тылу белых заработали партизанские отряды, советские и крестьянские. Нападали на карательные отряды белых, на мобилизационные пункты, захватывали воинские поезда; офицеров расстреливали, солдат обезоруживали и отпускали. Явился опять Туз со своим отрядом. Смелый, неуловимый, он был везде и нигде, совершенно расстроил тылы Добровольческой армии. На большой подпольный съезд большевики пригласили Туза, помирились с ним, решили действовать сообща.
Маруська Кацапка осталась в Звенигородке с подложным паспортом офицерской жены. Была она хорошенькая, легко завела знакомство со многими офицерами, два раза принимала участие в их пирушках. Из расспросов узнала, что орудия у белых есть, но к ним ни одного снаряда. Увидела, что среди всего офицерства крайний упадок духа и полнейшее разложение. Все сообщила своим.
Ударили с фронта советские войска, с тылу партизаны. Совершенно разгромили белых. Туз показал чудеса храбрости и распорядительности. Пленных солдат – желавших – приняли в армию, нежелавших отпустили. С генералами и офицерами Туз расправился зверски. Всех их запрягли в тачанки и стали на них кататься, нещадно хлеща кнутами, пока те не попадали. Тогда пристрелили.
И стал Туз большим другом Советской власти. На выступлениях он бил себя кулаком в грудь и кричал:
– Я за Советскую власть! Я тоже в тюрьме сидел, тоже в ссылке был… За телушку. Что телку украл! Помещик, сукин сын, меня голодом морил. Я у него, как пастухом был, и украл телушку. Я тоже страдал!..
|
|
|
При таких настроениях Туза удалось его немножко обработать. Уговорили принять к себе в отряд Маруську и одного сельского учителя, Семена. Евреев направлять было опасно – эти банды их громили и избивали. Однако одного рискнули послать по собственному его настоянию, Абрама Гулькина, прекрасного агитатора и горящего революционера. Работа Маруськи Кацапки, Семена и особенно Гулькина оказалась очень успешной. Многие в тузовском отряде начинали проникаться советскими настроениями. Сам Туз очень благоволил к Маруське. Когда в одной стычке под нею убили лошадь, подарил ей прекрасного коня, подарил маузер. Просто за нею приударял. Был он вообще большой бабник. В деревне у него находилась жена и семь человек детей, здесь жил с молодой больничной сиделкой и усиленно ухаживал за Маруськой. Однажды, когда он спал пьяный, обе они обшарили портфель Туза. Выяснилось, что он ведет переговоры с Петлюрою и собирается заключить с ним союз. Они сняли копии с протоколов и переслали в дивизию.
Семена Туз не любил, а Гулькина Абрама ненавидел. Был бой. В конце боя Гулькин оказался убитым, при очень загадочных обстоятельствах. Между тем в городе был образован ревком, председателем его назначен Семен. Хотели использовать стратегические способности Туза, его оставили начальником отряда, но военным комиссаром назначили к нему большевика. Туз пришел в ярость, заявил, что не хочет подчиняться приказу и комиссара к себе не пустит. Тузовцы демонстративно срывали расклеенные приказы ревкома. Ревком постановил отстранить Туза от командования. Маруська в это время была секретарем партячейки. Семен вместе с нею пошел на почту и по прямому проводу послал в дивизию телеграмму, что Туз – бандит, Советской власти не подчиняется и что они постановили его отстранить. Туз перехватил телеграмму. Окружил ревком пулеметами, арестовал Семена и других членов ревкома и отправил их в тюрьму. Маруська успела скрыться. Туз заявил:
– Поймаю – отдам в отряд! Пусть там с нею делают, что хотят!
А в отряде был некий Грызло, в нее влюбленный, – отвратительный сифилитик со скользкой улыбкой. Холодный ужас охватил ее при мысли, что с нею тогда будет.
|
|
|
Через три дня приехал уполномоченный от дивизии разобрать дело. Маруська узнала: сидит с Тузом в ревкоме и пьет с ним. Маруська пошла в ревком. Телохранитель Верещага, стоявший на часах у входа, в ужасе попятился.
– Маруська! С ума сошла? Что с тобою Туз сделает!
– Пусти, дай пройти!
Он попятился к дверям, загораживая вход. Вдруг дверь распахнулась, вышел Туз. Пьяный, взлохмаченный, глаза налиты кровью. Увидал Маруську, ахнул.
– А‑ а, Маруська! < …> – шатаясь, сделал к ней два шага, заложил руки за спину. – Ну‑ ка, говори! Я тебе лошадку подарил?
– Подарил.
– А револьвер подарил?
– Подарил.
– А охранял в отряде так, что никто тебя и пальцем не тронул?
– Охранял.
– А ты что, сука, сделала? Против меня телеграмму послала? С Семеном на меня пошла! Спала с ним, что ли?
И поток циничнейших ругательств. Маруська холодно ответила:
– Я тоже много ругательств знаю, да ими никого не убедишь.
И мимо него прошла в ревком. На столе кувшины с самогоном, ветчина, жареный гусь. Сидит уполномоченный дивизии. Он как будто не был пьян. Сурово оглядел Маруську. Воротился Туз, сел. К нему уполномоченный предупредительно и ласково. Встал.
– Ну, значит, поехали в дивизию. Там все разберем.
Пришел Семен, которого вчера освободили из тюрьмы. Три дня продержали там в нетопленой камере (февраль), не кормленным, не принимая передач. Подали пролетку, в нее посадили Маруську, Семена. Сел к ним еще учитель‑ анархист Середа: его попросил ехать Туз в качестве свидетеля. Вокруг пролетки гарцевало двенадцать вооруженных телохранителей Туза. Получалось прямо впечатление, что их везут, как арестованных. Вдруг подошел Туз.
– Нате вам назад ваши револьверы.
И отдал Маруське и Семену их револьверы. А умные свинячьи глазки тайно смеются про себя.
Поехали. Туз и уполномоченный впереди верхом. Ехали с час. Туз со своим спутником ускакали далеко вперед. Вдруг сзади пролетки раздался винтовочный выстрел, за ним сейчас же второй. Пуля просвистела над самой головой Семена. Он и Маруська обернулись, выхватили револьверы. Сухой треск спусков: патроны были из револьверов вынуты. Телохранители, ехавшие рысью сзади, посмеивались. Маруська спросила Середу:
|
|
|
– Ваш револьвер заряжен?
– Да.
– Дайте сюда!
И выстрелила назад два раза на воздух. Скачет назад Туз с уполномоченным:
– Кто стрелял?
– Нечаянно винтовка выстрелила.
Маруська:
– Неправда! Два раза стреляли. Пуля пролетела над самой нашей головой… Товарищ уполномоченный, заявляю вам на всякий случай: похоже, что Туз дал своим молодцам приказ нас убить; если заявят, что мы убиты при попытке к бегству, то не верьте.
Туз посмеивался, любовался Маруською и крутил головой.
Приехали. В дивизии с почетом приняли Туза. Потом, отпустив его, позвали Семена с Маруськой. Комдив принял их очень сурово и задал головомойку:
– Что вы там натворили? Восстановили против нас такого ценного работника! Совершенно неправильный подход! Вздумали бороться администрированием и приказами! Да если умело к нему подойти, из него может выйти второй Буденный!
Маруська горячо возражала:
– Не выйдет из него никакого Буденного! Предаст он нас в самый опасный момент. Я его насквозь вижу.
Комдив ее прервал:
– Вы, товарищ, в регулярной армии, видно, мало работали. Я вас сюда вызвал не для дискуссии, а для выслушания приказа. Вы сейчас же должны помириться с Тузом. Если нужно, попросить извинения. Понятно?
Маруська поникла кудрявою головою и устало ответила:
– Понятно.
Вошел Туз. И опять набросился на Маруську с упреками:
– Я тебе лошадку подарил?
– А Гулькина ты убил?
– Ей‑ богу же, Маруська, не я! Как по‑ прежнему говорится, – вот тебе святая икона: от белой пули он погиб!
Помирились. Выработано было в штабе примирительное решение: Туз назначается начальником и комиссаром своего отряда, но все его действия утверждаются ревкомом. Семен на обратном пути был бледен и задумчив:
– Убьют нас!
Ночевали в встречном местечке. Меблированные комнаты; две кровати; рваные тюфяки, облитые желчью и кровью. По стенам живою сеткою движутся клопы. Семен с Марусей легли на столе; одно пальто постелили под себя, другим вместе покрылись. За стеною до поздней ночи тузовцы кутили и пели песни. Семен все вздыхал:
– Убьют нас!
Маруська его пристыдила.
Утром Туз пригласил их позавтракать. И глаза его непроницаемо‑ загадочно посмеивались.
В коляску к Семену и Маруське сели два тузовца. В одном из них Маруська узнала того, кто стрелял им в спину.
– Ну, говори: застрелить нас хотели?
– Да ей‑ же‑ богу нет! Сама винтовка нечаянно выстрелила!
– А второй выстрел?
– Разве бы мы тебя, Маруся, застрелили? – С усмешкой поглядел на Семена. – Вот разве что, может, его…
|
|
|
В Звенигородке Туз кутил, бил себя кулаком в грудь, опять:
– Я за Советскую власть! Я сам в тюрьме сидел за телушку!
Приехали в город дивизионные квартирмейстеры. Дивизия направлялась на польский фронт. Узнав об этом, Туз всю свою артиллерию, кавалерию, пулеметы и часть пехоты отправил в уезд – «на борьбу с бандитизмом».
– Почему без разрешения ревкома?
– Я ему доложу.
Пришла дивизия. Туз выстроил остатки своей пехоты и с рапортом к комдиву, – дескать, все обстоит благополучно, артиллерия с кавалерией посланы в уезд для борьбы с бандитизмом, в наличии столько‑ то пехоты.
Маруська в бешенстве комдиву:
– Упустили!
– Еще посмотрим!
– Объясните же наконец, какая у вас установка?
– Товарищ, слишком много хотите знать!
Четыре дня дивизия стояла в Звенигородке. Дивизионные пили с Тузом, пели ему дифирамбы:
– Великий полководец!
– Второй Буденный!
– Тобою держится Советская власть!
А Туз бил себя в грудь и кричал:
– Я всегда был за Советскую власть! Я сам страдал, я сам в тюрьме сидел!
А за час до выступления на фронт неожиданно исчез с остатками своего отряда.
– Удрал!
Комдив схватился за голову. Маруська, забыв о всякой дисциплине, яростно накинулась на него:
– Тупица! «Слишком много его спрашивала»! Эх вы, вороны! Ловите орла!
Комдив не обижался. Он только раскачивался на месте, стиснув голову.
– Ведь я его обязательно должен был представить живого!.. Что ж теперь делать?
Разослал по уезду отряды, чтобы захватили Туза живого или мертвого. К одному из них прикомандировал, по собственному ее желанию, Маруську Кацапку. Для нее делом жизни и чести сделалось поймать Туза. В поисках его встретилась с Верещагой, телохранителем Туза, не хотевшим тогда пустить ее в ревком. Он ей сообщил, что Туз, тяжело больной сыпным тифом, лежит в одной лесной деревушке. Она сообщила куда надо. Его захватили, привезли и расстреляли.
Комдив вскоре был арестован.
Голубая комната
Родители его были очень богаты, отец – банкир. Звали его Мстислав. Студент. Красавец с задумчивыми глазами, поэтическая натура, знал наизусть Тютчева и Блока. Экстатически упивался природой. Был способен часами слушать, как журчит в лесу ручеек, и ловить в этом журчании чудеснейшую музыку; или глядя на облака, наблюдать в них прихотливую игру изумительно оригинальных лиц, фигур и пейзажей; физического труда не любил, но на даче охотно пилил со сторожем дрова для кухни: пила, вгрызаясь в дерево, выговаривала самые неожиданные и странные слова. В комнате его стоял рояль, и Мстислав целыми вечерами импровизировал на нем.
Нужно было ему позвонить по телефону товарищу. (У него в комнате был собственный телефон. ) Отозвалась телефонистка, назвала свой номер: сорок два. Мстислав замер с трубкою перед ухом. Голос был совершенно небывалой красоты.
– Сорок два! – нетерпеливо повторил голос. Мстислав назвал нужный телефон.
– Готово! – ответил голос и исчез. Мстислав положил трубку обратно и, стиснув голову, облокотился о стол.
– Дурак!
Несколько дней он почти не выходил из комнаты и звонил в телефон. Но отзывались все другие номера. Особенно надоедливо – одиннадцатый и тридцать третий. Но вот наконец Мстислав услышал желанный голос:
– Сорок два!
Он прерывающимся голосом заговорил:
– Пожалуйста, подождите!.. Я знаю, у вас строго, разговаривать с абонентами не разрешается… Но у вас голос такой изумительной красоты… Умоляю вас, позвоните мне после работы по номеру пять, пятнадцать, двенадцать. Меня зовут Мстислав… Страшно нужно!..
Голос бесстрастно ответил:
– Хорошо. И исчез.
Весь вечер Мстислав просидел у себя в комнате, даже чай и ужин велел подать себе туда. Телефон молчал.
Только на следующий вечер раздался телефонный звонок, и желанный голос холодно произнес:
– Можно позвать к телефону Мстислава?
– Это я… Это я… Послушайте, что я вам скажу… Ваш голос потряс меня своею красотою. Никогда ничего подобного я не слыхал. В первый раз я услышал вас четыре дня назад и потом все время ловил ваш номер, чтоб с вами поговорить.
Раздался легкий смех, и голос медленно сказал:
– Ваш голос мне тоже нравится.
– Да?! Что вы говорите?.. Тогда – будем знакомы! Я себе не представляю, как вдруг будет, если я не буду иметь возможности слышать вас.
Завязалось знакомство. В ее свободные от службы часы они разговаривали, забывая все на свете. Звали ее Зоя. Прелестный ее голос журчал, как лесной ручеек; как неожиданным всплеском, журчание прерывалось мелодическим смехом. Он ее так и называл «Ручеек».
Зародилась любовь. Прошло три месяца. Со страхом и смущением они сказали друг другу:
– Давайте встретимся!
И оба испугались: вдруг – разочарование!
Встретились в Петровском парке. И – ни один не разочаровался. Она была красавица – светлая блондинка с ярко‑ синими глазами и темными бровями. Сразу заговорили друг с другом легко и просто.
Стали встречаться.
Любовь крепла. Он говорил ей о красоте мира и об еще большей красоте того, символом чего служат явления этого мира. Она журчащим, как ручеек, голосом рассказывала о своих нехитрых радостях и горестях. Он умиленно слушал и любовался ее красотою гетевской Гретхен.
Весною Мстислав сдавал выпускные экзамены. Однажды, в том же Петровском парке, когда на зеленоватом западе блестел золотой серп месяца и пахло кругом сиренью, он вдруг предложил ей быть его женою.
Она растерялась и молчала. Потом сказала:
– А как же ваши родители?
– Я вас познакомлю. Они меня любят без ума и ни в чем перечить не будут.
Мстислав сообщил родителям. Зоя пришла. Она понравилась своею воспитанностью и хорошими манерами. Умерший отец ее был разорившийся помещик, гвардейский полковник в отставке. Мать Мстислава пригласила Зою провести лето у них на даче и на прощание горячо расцеловала.
Когда Зоя ушла, отец поморщился и сказал жене:
– С его состоянием он мог бы рассчитывать на невесту побогаче.
Мать махнула рукою.
– А, господи! Мало ему будет нашего состояния! Сердце материнское говорит мне, что эта девушка будет ему подходящею женою. Пора ему жениться. А то я, право, боюсь, что стихи начнет писать.
Отец вздохнул.
– Наверное, давно уже пишет!
У них была богатая собственная дача верстах в сорока от Москвы, к Звенигороду. Мстислав сдал экзамены. Уехали на дачу. Приехала Зоя. Мстислав и она были неразлучны, вместе ходили гулять, вместе наслаждались природой. Он читал ей много стихов, говорил о символизме, о Метерлинке и Оскаре Уайльде. Она молчала и очень внимательно слушала.
У матери с Зоей возникла большая дружба. Она была очень довольна будущею женою Мстислава. Иногда обе они таинственно уезжали в Москву даже дня на два, на три, возвращались оживленные и довольные.
Свадьба была назначена в конце августа.
В начале августа мать повезла Мстислава в Москву. У них был в Леонтьевском переулке собственный особняк. Повела его через гостиную к комнате Мстислава и внезапно распахнула дверь.
Большая комната была отделана совершенно заново. Получилось очаровательное, уютное гнездышко для будущей молодой парочки. Зоя была блондинка, поэтому вся комната была голубая. Дорогие голубые обои, голубой фонарь под потолком, голубая обивка мебели, голубой ковер на всю комнату. Огромная двуспальная кровать была покрыта атласным одеялом цвета августовского неба. Письменный стол Мстислава пришлось задвинуть в угол. Мать, довольная зрелищем, говорила:
– А рояль, голубчик, я велела выкатить в гостиную. Ведь она почти всегда у нас пустая, ты можешь играть и там.
Мстислав широко открытыми глазами оглядывал комнату. И опять и опять останавливался взглядом на пышной двуспальной кровати, возвышавшейся, как торжественный жертвенник.
Он спросил:
– Зоя это видела?
– Ну конечно. Мы вместе с нею все это и устраивали.
Мстислав потемнел.
– Я никогда не буду жить в этой комнате.
Повернулся и ушел.
После возвращения на дачу он странно изменил свое поведение. Зоя часто ловила на себе его пристальный, испытующий взгляд, чего раньше никогда не бывало. Вставал он теперь с зарей, уходил с ружьем, будто на охоту, и возвращался вечером… Зоя все дни была одна и плакала. Через две недели она, по настоянию матери Мстислава, объяснилась с ним. Мстислав с страдающим лицом, глядя в сторону, сказал, что он ее не любит.
И они расстались.
|
|
|
