Глава 2. Ключевские храмы в период гонений на Церковь

Отречение императора и переход власти к Временному Правительству были неоднозначно восприняты духовенством. С одной стороны, была надежда на церковные реформы, освобождение Церкви от установленного еще при Петре Великом тотального государственного контроля, с другой стороны - реальные опасения за судьбу Церкви в неустойчивое революционное время. 20 марта 1917 года по постановлению «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений» Православная церковь теряла свой привилегированный статус. 20 июня 1917 года церковно-приходские школы перешли в ведение Министерства народного просвещения[102]. 5 августа 1917 года была упразднена обер-прокуратура и образовано Министерство Вероисповеданий. Церковная жизнь заметно активизировалась - прошли чрезвычайные епархиальные съезды, Всероссийский съезд духовенства и мирян, долгожданный Поместный собор, выбравший впервые с петровских времен Патриарха. Но вместе с тем общество быстро радикализировалось, росли антицерковные настроения в городах и в армии, крестьяне вместе с помещичьими захватывали и церковные земли.

Приход к власти большевиков знаменовал начало совершенно новых взаимоотношений Церкви и государства. Новая власть не скрывала своего резко отрицательного отношения к религии, Церкви, Духовенству. Основополагающим документом стал январский 1918 года декрет об отделении церкви от государства, которым утверждалось право каждого гражданина исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Все имущество церковных и религиозных обществ объявлялось народным достоянием. Религиозные организации и учреждения лишались права юридического лица и владения любой собственностью. У церквей было изъято исполнение государственной функции регистрации новорожденных, браков и смертей.

По стране прокатилась волна осквернений храмов и их святынь, что вызвало ответную реакцию - Воззвание Патриарха Тихона. 22 января 1918 года послание патриарха было принято Поместным Собором как официальный документ. При этом Церковь не призывала к вооруженному сопротивлению большевикам, не стала вести политическую борьбу, а лишь пыталась стабилизировать ситуацию и не допустить разгоравшуюся братоубийственную войну. Однако власть сразу ответила беспощадными репрессиями, которые только усилила начавшаяся гражданская война. К сожалению, мы не владеем конкретной информацией о жизни приходов на изучаемой территории в период гражданской войны и новой экономической политики. В опубликованных источниках и обнаруженных архивных документах этот период практически не представлен. В период правления Временного сибирского правительства и адмирала Колчака было образовано Высшее временное церковное управление во главе с архиепископом Омским Сильвестром, церкви возвращены конфискованные ранее земли, в школы вернулось преподавание Закона Божьего, был возобновлен принцип государственного содержания духовенства, оклады увеличены в 2, 5 раза. В 1919 году в Сибири были открыты 10 духовных семинарий и училищ[103]. Однако мы не знаем, как участвовали изучаемые приходы в религиозно-патриотических мероприятиях администрации Колчака, или, напротив, в разгоревшейся партизанской крестьянской войне против нее. Исходя из того, что факты участия не нашли отражения в опубликованных документах, будем считать, что местные священники занимали по отношению к любой власти нейтральную позицию, максимум - позицию пассивного сопротивления.

После утверждения советской власти на территории Алтайской губернии в 1919 году повсеместно прошла реквизиция церковной земли, изъятие метрических книг и архивов. Участие ключевских священников в крестьянском восстании степного Алтая против большевиков летом 1920 года документально не подтверждено, в деле по обвинению в контрреволюционной деятельности Василия Петровича Кислощаева в 1937 году есть сведения о том, что он был участником т. н. «банды Плотникова»[104], но Кислощаев в то время крестьянствовал, в церкви служить стал только с 1924 года

В августе 1920 года Славгородский уезд, вместе с Ключевской и Каипской волостями, был передан в Омскую губернию. В подчинение Омской епархии перешли и местные приходы. Логику подобного перехода объясняет сохранившийся в архивном отделе администрации города Камень-на-Оби протокол заседания Каменского уездного съезда духовенства и мирян от 10 сентября 1922 года, п. 4 которого гласит: «По вопросу присоединения к Ново-Николаевской епархии постановили: так как Каменский уезд в административном отношении причислен к Ново-Николаевской губернии, то необходимо присоединиться и приходам Каменского уезда»[105]. В Государственном Архиве Новосибирской области есть фонд 6-го (Татарского) благочинного района Барабинского викариального церковного управления Новосибирской епархии (24 ед. хр., 1922-1928 гг. ), в пояснительной записке к документам фонда сообщается: «9 декабря 1922 года священник Николай Волков получил мандат Омского епархиального управления «Сибцерковь» на учреждение Татарского уездного церковного управления. Организационное собрание по избранию временного управления состоялось 14 декабря 1922 года; 30 января 1923 года состоялось уездное собрание духовенства и мирян, избравшее состав управления. Переименовано 20 мая 1923 года в Татарский уездный церковный совет решением общего собрания Татарского уездного церковного управления на основании постановления Второго Всероссийского Поместного Церковного Собора 29 апреля – 9 мая 1923 года Решением Сибирского областного церковного совета от 14 апреля 1925 года Татарский уезд присоединен к Славгородской епархии, организован Татарско-Славгородский епархиальный церковный совет, резиденция правящего епископа перенесена в год Татарск. Постановлением Сибирского областного церковного совета от 23 июня 1925 года Татарско-Славгородская епархия упразднена, Татарский и Славгородский уезды присоединены к Омской епархии, восстановлены уездные церковные советы[106]». В 1925 году с образованием Сибирского края губернское деление упразднялось, а судя по тому, что существовавшая с 1923 году Каменская епархия стала называться Каменской и Славгородской[107], церкви Славгородского уезда вошли именно в нее.

1921-1922 годы принесли церкви две новые беды. В 1921 году в 34 губерниях России, особенно в Поволжье, разразился страшный голод. Церковь сама, добровольно и активно, проводила сбор денег, ценностей, продуктов для голодающих. Но власть решила воспользоваться ситуацией, чтобы нанести удар по идеологическим конкурентам. В знаменитом секретном письме Ленина, опубликованном только в годы Перестройки, вождь не скрывал намерений: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей…Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать»[108].     В целом, по мнению местных властей, в Сибири кампания по изъятию церковных ценностей ощутимых результатов не принесла. Сиббюро ЦК РКП(б) в своём информационно-политическом письме в ЦК объясняло это как «небольшим количеством церквей и ничтожным количеством ценностей в них, так и издавна слабым развитием веры у сибирского крестьянина»[109]. И действительно, большинство приходов (в том числе и исследуемые нами) были материально бедны. Изъятие ценностей в уездах Алтайской и Омской губерний прошло достаточно мирно (несколько уголовных дел на священников, тем не менее, было заведено), выступления населения в защиту церковного имущества в изучаемых волостях не известны. В Сибири было собрано в помощь голодающим два пуда золота (пуд – 16, 38 кг), 622 пуда серебра, золотые и серебряные монеты на многие десятки тысяч рублей[110]. В целом это было намного меньше, чем ожидала власть. Но некоторые исследователи считают, что «исторические последствия кампании по изъятию церковных ценностей были столь значительны, что позволяют говорить о начале с 1922 году качественно нового этапа в истории Православной церкви. В ходе кампании изменились условия функционирования религиозных организаций – была создана новая правовая система (законодательная основа преследования верующих как контрреволюционеров), оформилась система органов по осуществлению антицерковной политики, появилась четко осмысленная, планируемая вероисповедная политика, начала действовать система антирелигиозной пропаганды, в конечном итоге была предпринята масштабная акция по смене руководства церкви и ее дискредитации, расколу единства православных»[111].

Действительно, в том же 1922 году власть инициировала раскол духовенства, не без помощи ВЧК, проведшего работу среди духовенства, недовольного своим положением в Русской Православной Церкви. Так зародилось обновленческое течение «Живая церковь». Раскол в Православной Церкви в Сибири начался с событий в Томской епархии. 1 июня 1922 года в Никольской церкви Томска состоялось первое собрание инициативной группы духовенства, где обсуждался вопрос о положении в церкви, и было принято решение присоединиться к платформе «обновленцев»[112]. Первая попытка внедрить обновленчество в Омской епархии провалилась. Но к концу 1922 года раскол добрался и до Омска. Мы не располагаем сведениями о позиции священников изучаемых территорий, можем опять-таки сослаться лишь на дело по обвинению священнослужителя Василия Назаровича Назарова (Приложение 2, рис. 9), открытое в 1928 году. В «Заключении» прокурора указывалось, что Назаров «вел пропаганду среди прихожан за переход из синодального (обновленческого) в староканоническую (Тихоновскую) группу верующих», хотя даже прокурор находил, что «установленная следствием пропаганда среди верующих общин на переход с синодального на староканоническую веру не составляет уголовно-наказуемого деяния»[113]. Жена иерея Василия в своем письме в московскую коллегию ОГПУ писала: «Подозрение пало на моего мужа по ложным доносам духовенства обновленческого течения, но он ни в чем не виновен, и я надеюсь, что он такой же лояльный, каким был и ранее по отношению советской власти»[114]. Доказательств утверждений Назаровой нет, но сама постановка вопроса говорит о том, что борьба между разными течениями на изучаемой территории имела место. Автор предисловия к сборнику «Документы по истории церкви и религиозных объединений в Алтайском крае (1917-1998 гг. )» Я. Е. Кривоносов утверждал, что образованная в 1923 году Каменская епархия (впоследствии Каменская и Славгородская) сразу перешла к обновленчеству, в 1929 году к ней присоединились 40 приходов[115].

Несмотря на все сложности, церковная жизнь в сельских приходах в 1920-е годы шла своим чередом. Житель села Каип Леонид Яковлевич Ветров в переписке с каипским краеведом А. С. Отруцким в 1989 году оставил яркие воспоминания о пасхальном богослужении 1926 года, которые считаем уместным привести дословно. «… Мне довелось быть на всенощной. Прибыли мы с опозданием вечером. При приближении к церкви меня ошарашило великое множество возов, телег, ходков, бричек - заполнены почти вся рыночная и церковная площади. Со всех окружающих Каип сел, поселков, заимок. Прозвучал последний призывный звон колокола. Масса народу, особенно - курящих мужиков, разодетых девчат, ну и конечно хлопцев в залихватски сдвинутых картузах и расстегнутых вышитых сорочках- косоворотках. В церкви еще не так густо было прихожан, мы протискались к стенке, бабы уложили грудой свои узлы в расшитых скатертях и усадили меня, как торбу и цыкнули, чтобы я никуда не уходил. Служба уже шла, я был ошарашен убранством церкви, освещенностью, особенно алтаря, одним словом, я никогда не видел церковь такой красивой неземной красотою. Человек отключался от всего земного. Но служба шла пока без азарта, монотонно. Я пытался быть внимательным, но разобрать гнусавое бормотание не мог, запомнил только после длинного монолога: «Господу помолимся! ». И тут же все начали креститься и отвечали нараспев «Господи, помилуй! Господи, помилуй! » … Ни кадильный запах ладана, ни копоть сотен восковых свеч и лампад не могли побороть запах крестьянских сапог, смазанных дегтем, и запах от одежд - самотканых юбок, шерстяных платков и кофт, пахнущих нафталином. Зато никакие запахи не могли побороть запах вкусно пахнущих печеных и жаренных колбас и др. из узлов, среди которых я находился. Я долго боролся с искушением и все же, каюсь, моя рука невольно нащупала в чужом узле колбасу. Отломив кусок, я долго боролся с чувством греха, и все же не удержался - согрешил. Потом опомнился, успокоил себя тем, что я чуть-чуть, и опять задремал. Но с большим испугом был разбужен громким трезвоном колоколов и еще более громким выкриком «Христос Воскресе!!! », а также ответным выкриком богомольцев (прямо орали) «Воистину Воскресе!!! ». Толпа задвигалась. Я в испуге оттолкнул подальше надкушенный кусок колбасы и стал нетерпеливо ждать хозяев узлов и корзин. Полцеркви опустело, а никто ко мне не подходил. Оказалось, они подбирали место для раскладывания снадобий для освящения пасхи. Когда забрали узлы и меня, я был опять ошарашен увиденным. Вокруг церкви пылало два огненных кольца, а посредине колец - как бы улица. Каждый старался побольше и получше осветить, чтобы вся снедь была освящена и окроплена святой водой. Освещали не только свечами, но и жировыми светильниками-плошками, фонарями, а молодежь и подростки заранее наделали факелы (обмотав концы палок паклей или ветошью, обильно смочив застывшим жиром) и размахивали ими, делая восьмерки и замысловатые фигуры. Одно раздумье меня мучит, как люди могли за одни святки или Пасху одолеть такое количество съестного, мне казалось, что такого количества хватило бы на всех каипчан на целый год! »[116]. В том же, 1926 году, прослужив людям 30 лет, прославившись на сотни верст вокруг, Каипская церковь сгорела. Старейшие жители села по мнению Отруцкого были уверены, что поджег ее «Родя», коммунист Родион Михайлович Дурсин. Будучи человеком партийным, он не хотел, чтобы его умершего отца отпевали в церкви, боялся, что его за это могут исключить из партии, или влепят выговор. «Когда похоронная процессия после отпевания покинула церковь и достигла кладбища, церковь вспыхнула громадным факелом. Поджог был сделан внутри церкви, на колокольне и на крыше, так как огонь сначала охватил купола. Сухое, крашеное масляными красками дерево вспыхнуло, как порох. От большого огня создалась сильная тяга со стороны прохладного озера. Поднявшийся с запада ураганный ветер срывал с крыши и куполов церкви горящие листы железа, сворачивал их в рулоны и бросал по воздуху на сотни шагов от церкви. Летя, они разбрасывали искры, падавшие на соломенные и камышовые крыши, на скирды сена, которые в тот же момент вспыхивали пламенем…Огонь охватил целую улицу»[117].

Выросшая в Каипе Валентина Васильевна Пашкова, ныне руководитель музея леса ООО «Лессервис» ЛХК «Алтайлес» в село Северка (Приложение 2, рис. 10), тоже ссылаясь на рассказы старожилов, сообщает о другой версии - поджоге церкви сбежавшим церковнослужителем, якобы укравшем при этом что-то драгоценное. Вряд ли после экспроприации 1922 года в церкви могло быть что-то подобное, да и вообще, пожары деревянных построек в сельской местности в сухую ветреную погоду были делом обычным.

В 1928 году власть начала готовить революционные преобразования в деревне. Намечавшейся коллективизации могли навредить зажиточные крестьяне, как правило, люди религиозные, а центрами противодействия могли стать храмы. Поэтому решено было нанести упреждающий удар. В феврале 1929 году был подписан указ ЦК ВКП(б) «О мерах усиления антирелигиозной работы», в котором говорилось: «…Усиление социалистического строительства, социалистическое наступление на кулацко-нэпманские элементы вызывает сопротивление буржуазно-капиталистических слоев, что находит свое яркое выражение на религиозном фронте, где наблюдается оживление различных религиозных организаций…»[118]. Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 8 апреля 1929 года «О религиозных объединениях» продолжило практику ограничений в правах верующих. Желающим образовать религиозное объединение предписывалась сложная и запутанная процедура регистрации. Одновременно разворачивалась кампания по закрытию церквей. Инициаторами выступали местные власти, аргументируя чаще всего следующими доводами: село остро нуждается в здании для культурно-просветительской работы; здание церкви практически не используется верующими (как вариант - не ремонтируется); существуют задолженности по налогам перед государством. Разберем процедуру закрытия на примерах двух храмов Ключевского района. 30 января 1935 года состоялись общегражданские собрания Ключевского сельского совета, на которых выступили представители районной власти. Вот что, например, говорил К. В. Каурцев (внук священника, сын учителя церковно-приходской школы): «При упорной работе советской власти за время ее существования культурный уровень трудящихся поднялся вопреки вылазкам классового врага через служителей религиозного культа. В данный момент стоит задача о культурном строительстве двора колхозника, общественных культурных учреждений для предоставления возможности свободного уютного развития подрастающего поколения в духе социалистического строительства. Для достижения качественных мероприятий улучшения учебы, воспитания детей дошкольного возраста необходимо использовать все имеющиеся возможности и средства, для чего необходимо имеющуюся церковь передать в распоряжение сельского совета для приспособления ее под детские ясли и площадку»[119]. Постановили: «принимая во внимание, что имеющаяся церковь требует капитальных затрат и сноса на другое место, как мешающая культурному и архитектурному оформлению площади, и для приспособления как помещения под детский культурный очаг, передать с 3 января 1935 год в распоряжение сельского совета»[120]. В марте 1935 года президиум ключевского сельсовета, рассмотрев итоги собраний, решил закрыть церковь и материалы передать в РИК для утверждения и передачи церкви под культурные нужды села. 23 ноября 1935 года РИК принимает решение о передаче молитвенного здания под культурные нужды[121]. А дальше планы местных властей были нарушены - в краевую комиссию по вопросам культов Запсибкрая поступила жалоба религиозной общины села Ключи, и, -торжество социалистической демократии - краевая комиссия по вопросам культов, направляя жалобу в Ключевский РИК просит сообщить, почему изъята церковь из пользования верующих, и одновременно указывает удовлетворить все законные требования религиозной общины[122]. Речь, конечно же, не идет о чуде, просто бюрократические требования не были соблюдены. В дополнение к присланному материалу по ликвидации церкви в село Ключи комиссия по культам просит выслать следующие материалы: справку о количестве избирателей в населенных пунктах, обслуживаемых церковью (свыше 18 лет); акт комиссии о сохранении церкви; сообщить, на каком расстоянии находится такая же церковь в пользовании верующих; сколько времени не работает церковь, имеется ли религиозная община, есть ли задолженность, сколько и когда будет ликвидирована; предоставить план использования здания церкви, проект переоборудования, смету расходов и сведения о наличии средств в с/советах на переоборудование[123]. РИК оперативно сообщает, что церковь не изъята, а только подано ходатайство об изъятии, собирает запрошенные данные, и 12 декабря составляет акт осмотра церкви, в котором комиссия в составе «уполномоченного Райфо тов. Дорохова, представителя сельсовета Михайлова и представителя от строительства десятника тов. Кацалап, и от церковного совета староста Иванов Кузьма и священника культа Чернышева», произведя обследование, устанавливает, что необходимо: «Пристройство трех крылец, исправление всего фундамента, замена нижних окладников нижнего ряда. Перекладка всех трех печей, исправление крыши с заменой некоторых частей железа. Произвести покраску крыши и всю наружность стен и заменить некоторые части обшивки новой обшивкой и обшивка цоколя, заменить половые и потолочные балки новыми. Комиссией установлено: 1) печки к топке в данное время непригодны, некоторые запретить топить; 2) поручить десятнику строительства тов. Кацалапу составить смету на вышеуказанные недостатки и предложить церковному совету устранить все выше перечисленные недостатки не позднее 15 мая 1936г. Ключевскому сельсовету проверить ход выполнения»[124]. Последний священник Михайло-Архангельского храма в Ключах Афанасий Иванович Чернышев подпись свою не поставил, в акте лишь записано, что он присутствовал. Ход власти был абсолютно беспроигрышным, у церковной общины не было ни государственной финансовой поддержки, ни материально поддержки населения, прошедшего только что через коллективизацию. И все же местная власть побаивалась за исход дела, и в Новосибирск, заместителю председателя Запсибкрайисполкома Д. И. Воронину, полетели личные письма районных руководителей, первого секретаря РК ВКП (б) Максимова и председателя РИК Ходченкова. Приведем фрагмент второго письма, к которому прилагался план-проект переноса здания закрываемой церкви (Приложение 2, рис. 11): «Уважаемый Дмитрий Иванович! Глубоко благодарен Вашим вниманием на оказанную мне помощь, обещаем работать больше и лучше, но прошу Вас убедительно помочь мне в следующем: мы оборудовали помещение Политпросвет учреждения в райцентре под звуковое кино (согласно заключенного с Трестом кинофикации договора) и надо не хвалясь заявить, что помещение вышло приличное: светлое, чистое, просторное и имеет культурный уют. Однако, в связи с этим (передача помещения кинотеатру) мы, имея хорошие любительские кружки самодеятельности (драматургический, хоровой, музыкальный и т. д. ) лишили их возможности успешно продолжать и развивать свою работу в райцентре и внедрять через них это дело в колхозных клубах. Вместе с этим, в райцентре организован сад, огорожен, сделаны посадки, организуем там постройку эстрады, павильона, витрины знатных людей и вокруг сада проводим торцовую дорогу, но здесь же на площади, вместе с садом еще торчит уже несколько лет неработающая церковь, которая крайне мешает и совершенно нарушает осуществить этот жизненный необходимый и культурно полезный план мероприятий и наших возможностей и стремлений жить в колхозной деревне высококультурно, весело и радостно. Удовлетворение насущных требований культуры, создание условий для кружков самодеятельности, расширение сада, постройка павильона, эстрады и торцовой дороги - тормозятся наличием церкви на этой площади, за счет освобождения площади которой мы могли бы расширить сад в два раза, удовлетворить помещением кружки самодеятельности, районную библиотеку и беспрепятственно построить торцовую дорогу с другими перечисленными культурными необходимыми помещениями… убедительно прошу Вас воздействовать на быстрейшее разрешение нашего вопроса о передаче церкви под культнужды села, попы которой давно разбежались, оставив большие задолженности государству и отказались произвести необходимый восстановительный ремонт помещения, с каждым годом приходящего во все большую и большую ветхость»[125]. В последнем предложении Ходченков рискует дважды соврать краевому начальнику, в только что отправленных в край документах указано и наличие священника, и полное отсутствие задолженности на 1935 год[126]. В тех же документах указано, правда, что религиозной общины нет. Возникает вопрос, кто же тогда писал жалобу в край, почти на год затянувшую решение о закрытии. Но, видимо, краевым властям в демократию играть уже надоело, бюрократические формальности были соблюдены и 21 февраля 1936 года президиум Запсибкрайисполкома Постановлением № 301 принимает решение о ликвидации молитвенного пункта в село Ключи[127] (Приложение 2, рис. 12).

В районе остается одна действующая церковь - в село Новополтава. Ее закрывали примерно по тому же сценарию, решение Крайисполкома №1764 от 9 октября 1936 года гласило: «Учитывая, что здание церкви не используется верующими в течение 3^1/2 лет, религиозная община и церковный совет самоликвидировались, вследствие чего здание церкви осталось беспризорным; налоги в течение 3-х лет не платятся; ходатайства большинства трудящихся (из 900 ч. 728 ч. ) за закрытие церкви и передачу здания церкви сельсовету, ходатайство Ключевского РИКа удовлетворить, здание церкви считать ликвидированным и передать сельсовету на культурно-просветительные цели»[128]. На этот раз в деле сохранилась и жалоба верующих: «9 сентября 1936 года было наклеено такое объявление на дверях церковного здания: «Настоящим районный комитет доводит до сведения жителей района о том, что молитвенное здание Церковь, находящееся в новополтавском сельском совете сдается в аренду верующим. Община или группа верующих, желающих получить в аренду указанное здание, могут подать заявление в районный исполнительный комитет в семидневный срок со времени настоящего объявления». Верующими Новополтавского сельского совета было представлено заявление в районный исполнительный комитет 15 сентября, в котором было представлено 118 душ с подписями каждого верующего. Районный исполнительный комитет просмотрел наше заявление, нашел причину такую, - почему не один писал, это разная запись руки - и отказал. Потом говорит, что у вас есть церковная задолженность. Но нами было оплачено до 1935 года, а в 1934 году в декабре месяце по распоряжению председателя райисполкома Церковь была отдана под хранение хлеба первому колхозу «Партизан» села Ново-Полтавы Ключевского района сроком на три месяца, с декабря 1934 по 1 марта 1935 год, на что имеются у нас документы. А посему просим краевой исполнительный комитет не отказать, дать нам ответ»[129]. Как мы уже знаем, «ответом» было закрытие церкви, в котором черным по белому утверждалось, что верующих нет, а долги есть. Новополтавский сельсовет, видимо, более правдиво вел протоколы собраний граждан, поэтому в документах сохранились фамилии тех, кто возражал против закрытия. Так, в поселке Петровка на собрании, где присутствовало 76 человек, колхозник Тимофей Сова спросил: «Почему в городах не закрывают, а у нас нашлись, которые хотят закрыть церковь и разорить? », а М. Горобец: «Зачем использовать под клуб? Пусть стоит, она нам не мешает», при принятии решения 4 человека проголосовало против[130]. При этом в списках зарегистрировавшихся Тимофея Совы вообще нет, а средний возраст присутствующих - чуть больше 30 лет. Куда же делись пожилые жители Петровки? Татьяна Алексеевна Бурлева, 1925 года рождения, жительница Новополтавы, сообщает: «Из храма сделали зерносклад. Была я внутри, когда была маленькой, мы играли там. Колокольня была, мы лазали на нее. Был большой колокол, когда его сбрасывали, то он полностью вошел в землю, одно ушко виднелось. Церковь была большая деревянная. Во время войны она еще стояла, развалили ее примерно в 1946-1947 году. Разобрали ее и сделали клуб, после чего сруб забрал себе директор и сделал сарай примерно в 1957-1958 году, который в конечном итоге сгорел»[131].  

Страшные подробности о закрытии церкви в селе Северка, собранные в разговорах с пожилыми северчанами, сообщает В. В. Пашкова: «Закрыли ее 10 июля 1932 года, одну из первых. Сняли колокола, жгли утварь и иконы, что-то, конечно же, люди спасли. Хватило ума не сжечь здание. На колокольне установили пожарный наблюдательный пункт, в церкви открыли клуб. Старики запрещали своим внукам и внучкам веселиться в храме, дабы не осквернять святое место. Впоследствии, в 1963 году в Северке построили двухэтажный клуб, и здание церкви приспособили под спортзал школы (Приложение 2, рис. 13). Загорелась церковь (спортзал) в субботу накануне Пасхи в 1978 году часам к 11 утра, …сгорела в считанные минуты, сухое дерево горело так сильно и жарко, что подойти было невозможно, а пожарная машина была бессильная сбить такой огонь. … Один из разорителей церкви вынес икону Богородицы и совершил прилюдно осквернение лика Богородицы. Люди были в ужасе от такого бесчестия, а он гордился содеянным. В народе, в селе, его род зовут богомазами, но немногие из ныне живущих понимают, что эти люди ничего не созидали, а разрушали только. Проследила его путь. В 1937г. он был расстрелян, как враг народа, видимо его оговорили специально, не простив богохульства»[132]. С 1932 по 1936 годы были закрыты все храмы на территории Ключевского района (Приложение 1, табл. 22).

Параллельно с закрытием церквей шел процесс расправы над священнослужителями. На самом деле он начался еще раньше, в годы гражданской войны, просто мы не владеем информацией о священниках изучаемой территории в это время. Из сообщений на генеалогическом форуме известно, что Александр Федорович Караичев покинул страну после революции[133], а Владимир Яковлевич Калугинв 1921 году был арестован и осужден в городе Камне-на-Оби выездной сессией Ревтрибунала к высшей мере социальной защиты - к расстрелу, который был заменен 10 годами лагерей. Иерей Владимир очень достойно прожил весь период после публичного отстранения от должности священника Михайло-Архангельского храма в Ключах. С 1910 года он - клирик Богоявленского храма села Камня Барнаульского уезда (ныне город Камень-на-Оби). Преподавал Закон Божий в Каменской частной гимназии, служил в гимназической церкви. В 1918 году избирался в Городскую Думу. Наказание по приговору 1921 году отбывал в Мариинских лагерях. Освободившись в 1925году, начал служить в Томской церкви преподобного Иоанна Лествичника. С 1927года в сане протоиерея служил в Томской Благовещенской церкви. В этом же году была арестована и осуждена на два года концлагерей его дочь Клавдия. Она была первой в Томске, прошедшей по знаменитой 58 статье УК РСФСР. Ей вменили в вину, что она «неоднократно занималась сбором средства для помощи ссыльному духовенству из города Томска, распространяла слухи о скорой гибели советской власти и так далее»[134]. Клавдия Владимировна - пример того, как органы политического сыска массово стали использовать подписавших с ними соглашение о сотрудничестве священников для доносительства на своих коллег. Клавдия была осуждена с помощью показаний священника Удинцева: «Калугина настроена на 100% антисоветски». С 1928 года иерей Владимир - председатель Сибирского епархиального совета. В 1930 году стал настоятелем Томской Сретенской церкви, но в этом же году храм был закрыт и занят под зерносклад. С 1930 по 1936 годы – настоятель Томской Никольской церкви. Арестован 23 августа 1936 года. Проходил по групповому делу «Дело контрреволюционной группы церковников в Томске, 1936 год». Из обвинительного заключения: «Систематически оказывал помощь репрессированному Советской властью за контрреволюционную деятельность духовенству. Снабжал их нелегально деньгами из кассы Епархиального Управления, а также из церковных сумм... В начале 1935 года распускал провокационные слухи о закрытии церквей... Составлял фиктивные списки общин в городе Томске... »[135]. Осужден 24 сентября 1936 года по статьям 58-2, 58-10, 58-11 к 10 годам ИТЛ и трем годам поражения в правах. Был арестован в лагере в декабре 1937 года 29 декабря по статьям 58-2-10, 58-11 УК РСФСР приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в Томске.

Пока нами найдены сведения о 12 священно- и церковнослужителях, когда-либо служивших в храмах Ключевского района и подвергшихся репрессиям властей (Приложение 1, табл. 23). Если в 1928 году, и даже в 1933 году еще можно было рассчитывать на какое-то подобие объективности в рассмотрении дел и относительно мягкие приговоры, то в 1937 году следователями как на конвейере «стряпались» стандартные массовые дела о заговорах, создании «диверсионно-террористических, кадетско-монархических повстанческих организаций» и работе на иностранную разведку (преимущественно японскую, видимо исходя из географического расположения) и заканчивались они только одним- высшей мерой наказания.

Так, с обвинением В. Н. Назаровав 1928 году в соучастии в передаче похищенных и изготовленных документов мифической контрреволюционной организации не согласился даже окружной прокурор: «Принимая во внимание, что в отношении Назарова в части связи его с Яковлевым и предполагаемого получения от него бланок и удостоверений основано на одних голословных, ничем не подтвердившихся показаниях Яковлева, что установленная следствием пропаганда среди верующих общин на переход с синодального на староканоническую веру не составляет уголовно-наказуемого деяния, предусмотренного 58/10 или 59/7 ст. УК, поэтому полагал бы: с обвинительным заключением и направлением Окротдела ГПУ в особое совещание при коллегии ОГПУ на предмет высылки обвиняемых не согласиться и дело в отношении Назарова производством прекратить за отсутствием в его действиях состава уголовно-наказуемого деяния. Меру пресечения в отношения Назарова изменить, освободить из под стражи»[136]. Впрочем, это никак не помешало Особому совещанию при коллегии ОГПУ все же выслать Назарова в Туруханский край. Не помогли ни заявление священника в Славгородское Окружное Государственное Политическое Управление («с 8 февраля я нахожусь под стражей по обвинению меня по 58\10 ст. УК совершенно безвинно, по одному голословному обвинению. Семейство мое состоит из 8 человек, не имеющее никакой собственности, крайне бедное, как эвакуированное из Поволжья по случаю голодовки - страдают и крайне нуждаются»[137]), ни обращение жены Назарова, Агриппины Васильевны, проживавшей в селе Каип, к Е. Пешковой в Московский красный крест от 17 апреля 1929 года («Прошу Вас разобрать мое заявление, так как я нахожусь без средств к существованию с семейством семь душ, имущества никакого не имею, дети все малолетки, четверо из них школьного возраста, которых надо обуть, одеть и накормить: но что я могу одна сделать. А тут отвезла последнюю пшеницу на мельницу, и там случился пожар, и рухнула последняя надежда. Теперь приходится голодать всем семейством, а там в тайге голодает мой муж, который живет без всякой материальной поддержки»[138]), ни ее же обращение в Московскую коллегию ОГПУ от 18 апреля 1929 года («при мне осталось семейство - шестеро детей, из них четверо школьного возраста и двое малолетки, не имея ни домашности, ни скота, вообще не имея ничего при своей болезненной нетрудоспособности мы обречены на голодную смерть»[139]). Если на письме в Красный крест есть хотя бы пометка сотрудника «передать средства», то письмо в ОГПУ было рассмотрено через два года, как раз, когда срок высылки Назарова подходил к концу.

Той же Е. Пешковой (жене М. Горького) в Красный крест писали отчаянное письмо дети Михаила Лукиановича Артемкова, бывшего в 1925 году диаконом Михайло-Архангельского храма: «Мы, дети в возрасте от 15 до 2^1/2 лет, по совету добрых и сердобольных людей обращаемся к Вам со своим великим детским горем о нижеследующем. 30 марта 1927 год у нас скоропостижно умерла мама, оставив нас, несчастных пять человек, на руки одному отцу. Трудно нам было жить без мамы и растить маленькую шестимесячную сестренку, но мы жили, росли, ожидая в будущем лучшего. Но не тут-то было. Наша горькая сиротская доля еще больше стала тяжелей, когда мы потеряли отца: его с 9 ноября 1928 года сослали в Вишерский концлагерь на 3 года, обвиняя в агитации. Что будет с нами, никому ненужным чужим детям круглыми сиротами, мы не знаем… Добрая и сердобольная женщина, Екатерина Павловна! ... Мы просим: верните к нам нашего отца, и если он, по-вашему, окажется виновен, простите его ради нас, малолетних и всеми забытых сирот. Но только лишь одно мы знаем, что нашему папе, живя с нами, 5 детьми, часть которых нужно еще было с рук кормить, поить и носить, некогда было зарабатывать грехи преступления против советской власти, и его сослали по наговору не понимавших его слов и дела людей. …Если же нам нельзя будет просить за своего папу о полном помиловании, то дайте нам возможность хоть с ним жить, и ему нас растить, заменив ему лагерь вольной высылкой в такую местность, где бы мы могли без ущерба своему здоровью расти и идти