Глава VIII. Апачи серебряного века

Глава VIII

АПАЧИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА

 

Дуэли на ножах во Франции

В XVI–XVII столетиях дуэли являлись бичом Франции, уносившим тысячи жизней, подобно эпидемиям чумы. Так, по данным из разных источников, только в годы царствования Генриха IV – с 1589 по 1610 год, что составляет немногим более 20 лет, на дуэлях, по разным оценкам, сложили головы от четырёх до восьми тысяч дворян. Роберт Болдвик склоняется к цифре четыре тысячи, с ним солидарен Ричард Коэн, писавший, что в среднем в неделю на дуэлях погибали четыре‑ пять человек. Учитывая население Франции той эпохи, по масштабам это сравнимо с потерями в Первой мировой войне. Дж. Кирнан считает эти цифры заниженными и оценивает масштаб дуэльных «потерь» в восемь тысяч жизней, хотя Кевин Макалир считает нужным ограничиться семью. Так или иначе, но масштабы жертв дуэльной эпидемии потрясают[1072]. Были и особо печально прославившиеся дуэлянты, неутомимо пополнявшие эту мрачную статистику, такие, например, как некий шевалье д'Андрьё, которому приписывали семьдесят два убийства на дуэлях, совершённые им ещё до достижения тридцатилетнего возраста. Этот милый юноша имел привычку заставлять своего поверженного противника перед смертью отречься от Бога, после чего с чувством выполненного долга перерезал ему горло[1073]. Эгертон Кастл писал: «Во второй половине XVI века, когда дуэли лишились законного статуса, Францию охватил чудовищный приступ помешательства на дуэлях, которые за сто восемьдесят лет обошлись стране в сорок тысяч бессмысленно потерянных жизней, сорок тысяч отважных дворян, убитых в поединках, возникавших, как правило, по самым пустяковым поводам»[1074].

Было предложено немало объяснений этому пагубному поветрию, постигшему Францию, в том числе и пресловутая «furia francese» – «галльская ярость». Как писал один из французских историков: «Мы предрасположены к поединкам в силу национального характера, потому и дерёмся на дуэлях»[1075].

История сохранила для нас сотни описаний поединков задиристых галльских дворян, а также и материалы связанных с дуэлями судебных дел. Во множестве специализированных работ, посвящённых дуэлям, подробно описаны поединки, уже ставшие хрестоматийными, такие, например, как бой Жарнака и ла Шантеньре, имевший место 10 июля 1547 года и породивший печально известный «удар Жарнака». Немало работ посвящено нашумевшей дуэли неутомимого бретёра де Бутвиля с де Бёвроном в 1627 году, стоившей Бутвилю головы, или не менее известному поединку‑ вендетте герцога де Гиза с графом де Колиньи на Пляс‑ Руаяль в 1643 году.

К сожалению, история народных «point d'honneur» – дел чести, в отличие от дуэлей знати, не балует нас описаниями «плебейских» поединков, и, более того, за редким исключением упоминания о подобных противоборствах вплоть до конца XIX столетия практически не встречаются. Свидетельств о проходивших во Франции поединках на кинжалах или ножах катастрофически мало, и все они являются раритетом или даже скорее курьёзом. Так, например, сохранилось описание проходившей в 1612 году дуэли некоего Жака Гальо: «Парировав первый удар, ответчик рассёк запястье и кисть несчастного, перерезав ему нервы на руке и заставив выронить шпагу, что позволило ему нанести укол своей жертве, защищавшейся кинжалом в левой руке. Затем ответчик нанёс ему удар по левой руке, который заставил того выпустить оружие, бросился на него и, несмотря на просьбы о милосердии, нанёс пять или шесть ударов кинжалом»[1076].

Но как мы видим из приведённого отрывка, начинался этот поединок как обычный бой на шпагах и кинжалах, поэтому его сложно классифицировать как дуэль на ножах. Уже несколько ближе к рассматриваемой нами теме стоит совершенно не типичная для аристократов той эпохи дуэль на ножах, имевшая место в 1651 году. В ходе этого поединка один из участников дуэли, граф де Карне, пытался броситься за шпагой. Его предупредили о необходимости вернуться и встретиться с противником лицом к лицу, а когда он проигнорировал предупреждение, то получил удар ножом в спину. Хотя удар в спину считался достойным порицания при любых обстоятельствах и, кроме того, являлся тяжким нарушением дуэльного кодекса, тем не менее в этом случае мы можем отнести этот бой именно к дуэлям на ножах[1077].

Во Франции, как и в большинстве стран Европы, кинжалы считались типичным оружием убийц. Поль де Монборше называл кинжалы «подлыми», так как их могли пустить в ход неожиданно, исподтишка, даже не позволив противнику встать в стойку, как это, например, и произошло на дуэли барона Монморенси‑ Галло с маркизом д'Аллегре в сентябре 1592 года. Франсуа де Монморенси‑ Галло, учтиво приподнял шляпу, чтобы отсалютовать Кристофу д'Аллегре, который на это коротко ответил: «Умри! » – и ударил галантного противника ножом. В результате этого ранения 22 сентября 1592 года барон скончался[1078].

История сохранила для нас и курьёзные дуэли, доведённые до абсурда. Двое соперников влезли в бочку и там изрезали друг друга ножами. Два других задиры при решении вопроса, кому пройти первому, схватились за левые руки и закололи друг друга кинжалами[1079]. А вот какую историю о дуэли на кинжалах в своей книге «The sword through the centuries» донёс до нас Альфред Хаттон. Граф Мартиненго был великим воином и обладал репутацией, созданной его подвигами. Но в то же время он был жестоким и беспринципным задирой. Как‑ то раз у него возникли разногласия с неким господином из Брешии, принадлежавшим к высшему обществу города, и он неоднократно пытался вызвать его на бой. Но вельможный синьор не был склонен вступать в какие‑ либо поединки. Отчаявшийся граф решил убить соперника любым доступным способом. Он нанял пару солдат, и они втроём среди бела дня ворвались в дом того господина, отыскали его в кабинете, убили без всяких церемоний, тихо вышли, сели на приготовленных лошадей и, прежде чем родственники убитого успели их задержать, бежали в Пьемонт. После этого вряд ли стоит удивляться тому, что некоторые родственники покойного брешианца настойчиво искали встречи с графом.

Одному из них, некоему итальянскому капитану, посчастливилось встретиться с ним, хотя, как показали дальнейшие события, повезло относительно. Встреча эта произошла на мосту через реку По, который, кажется, как будто специально был создан для событий такого рода. Случилось так, что рука этого капитана была искалечена в одном из сражений, поэтому он поставил условие, что для уравнивания шансов они должны встретиться, держа по два кинжала каждый. Кроме этого, на левых руках соперники должны были иметь «повязки Жарнака» – то есть защитное снаряжение в виде полосок брони без каких‑ либо сочленений, которые настолько ограничивали подвижность руки, что двигать ей можно было только от плеча. Эта защита нечасто применялась в поединках, и спокойно можно было отказаться, но граф был из тех, кто не боится ни бога, ни чёрта, поэтому он ответил: «Да пусть надевает свой брассард». Как показали дальнейшие события, это и в самом деле не имело большого значения, по крайней мере, для графа, так как после нескольких выпадов, вольтов и уклонов он вонзил один из своих кинжалов точно в сердце противника и весело продолжил путь, а этот инцидент, кроме прочего, укрепил его репутацию[1080].

У Хаттона мы находим и другую любопытную историю. Сир де ла Рок, господин старше шестидесяти, и виконт д'Алемань, молодой человек лет тридцати, были близкими соседями, и это соседство стало причиной ссоры. Так случилось, что они были совладельцами нескольких деревень, что мы понимаем как равные права сеньоров, и изначально ссора завязалась не между ними самими, а между их слугами – судебными приставами. Одну из таких сцен нам представляет Шекспир в «Ромео и Джульетте». Слуги двух враждующих кланов, Монтекки и Капулетти, встречаются на улице и затевают ссору, в которую им бы не стоило ввязываться. После небольшой предварительной перепалки Грегори спрашивает Самсона: «Вы ищете ссоры, синьор? », а тот отвечает: «Если вы её ищете, синьор, то я к вашим услугам».

Так случилось и с нашими приставами: они встретились в одной из деревенек для решения каких‑ то служебных дел и повздорили, так как каждый из них настаивал, что именно у него преимущество в решении спорного вопроса. Поскольку оба они не были аристократами и не имели привилегии на ношение мечей, их конфликт вылился в оскорбления, о которых оба должным образом и каждый в своей интерпретации сообщили своим хозяевам.

Де ла Рок вооружился двумя кинжалами и, встретив своего противника на улице Абэ, обратился к нему: «Сир, вы молоды, а я стар. Если наш поединок будет проходить на рапирах, ваше преимущество окажется несомненным. Поэтому выберите один из этих кинжалов и дайте мне сатисфакцию за нанесённое оскорбление». Д’Алемань принял этот учтивый вызов. В секунданты ла Рока они взяли Сира де Винса и юного Салернеса в качестве секунданта д’Алеманя. Соперники выехали из города и направились к сухому рву, затем секунданты отошли в сторону, чтобы наблюдать за ходом событий. «Дайте мне левую руку», – воскликнул ла Рок обратившись к д’Алеманю. Они взялись за руки и сразу же пустили кинжалы в ход. Старший из дуэлянтов нанёс своему противнику удар в корпус, в ответ получил кинжал по рукоятку в горло и упал мёртвым к ногам соперника[1081].

И, конечно же, нельзя не вспомнить известного «кинжальщика» начала XVII столетия, скромного школьного учителя из Ангулема Франсуа Равальяка, вошедшего в историю благодаря тому, что 14 мая 1610 года он заколол ножом короля Франции Генриха IV. За пятнадцать лет до этого несчастного дня, 27 декабря 1595 года, многострадальный монарх уже пережил одно покушение, когда некий студиоз из клермонского иезуитского колледжа попытался воткнуть ему кинжал в горло, но, поскольку в этот момент король наклонился, удар пришёлся в верхнюю губу[1082].

Рис. 1. Франсуа Равальяк.

 

Равальяк был удачливей и убил короля двумя ударами в грудь. Как принято считать, первый удар пришёлся в ребро, но упорный учитель мгновенно нанёс второй. После первого удара король поднял руку, что и позволило Равальяку беспрепятственно нанести второй удар, который, согласно мнению Перефикса и л'Этуаля, угодил точно в сердце, а по свидетельству Риго, повредил предсердие. Убийца попытался нанести третий удар, но, по легенде, для защиты короля под нож якобы подставил руку герцог Эперно. «French Mercury» писала, что Генрих умер от первого удара, который «прошёл между пятым и шестым ребром, пробил вену и предсердие и перерезал полую вену, вследствие чего венценосец «мгновенно лишился речи и жизни». Однако в действительности первый удар лишь оцарапал кожу, не нанеся королю вреда[1083]. В большинстве источников в качестве оружия убийцы короля фигурирует кинжал, однако в «Procè s Criminel fait a Francois Ravaillac» – стенограмме процесса Равальяка орудием убийства назван «couteau», то есть нож. В материалах допроса Равальяка также фигурирует «обоюдоострый нож с роговой рукояткой»[1084]. На портретах той эпохи он неизменно изображён держащим в руке нож с волнистым «пламенеющим» клинком.

Чем бы ни был зарезан основатель династии Бурбонов, но этот инцидент стал продолжением старой, доброй и уже устоявшейся традиции резать французских королей. Так, ещё задолго до Равальяка и иезуита, 1 августа 1589 года некий монах‑ доминиканец, Жак Клемент, ударил короля Франции Генриха III ножом в живот, отчего монарх и почил в бозе на следующий день[1085]. Видимо, именно эта неприятная манера пускать французских монархов под нож и сыграла фатальную роль в формировании мировоззрения и системы ценностей будущего венценосца, объявившего ножам беспощадную войну и вошедшего в историю под именем Людовик XIV. Людовик, или, как его ещё называли, Король‑ Солнце, большую часть своего правления вёл бои с традицией дворянских дуэлей, однако драконовские законы, безжалостно искоренявшие чуму поножовщины, также вышли именно из‑ под его пера.

Французские монархи безуспешно пытались запретить остроконечные ножи ещё эдиктом от далёкого 1287 года. Следующий ордонанс, направленный против остроконечного оружия, был издан в 1487 году и запрещал ношение луков, арбалетов, алебард, пик, мечей, и кинжалов[1086]. Но настоящим ударом для французских любителей пырнуть ближнего своего смертоносным изделием тверских фабрик явился именно королевский эдикт Людовика XIV о запрете остроконечных ножей от 12 января 1688 года. Указ сей за ослушание грозил вполне осязаемыми и не только небесными карами, быстро отбившими у пейзан и вельмож охоту хвататься за ножи. А не успели французы прийти в себя от первого ордонанса, как августейший монарх 12 июля 1669 года огласил новую расширенную редакцию закона, грозящую ещё более жуткими карами.

В этих указах милостью Божьей король Франции и Наварры сообщал своим подданным о приобретении многих городов во Фландрии и на других землях Нидерландов, отошедших Франции по Ла‑ Шапельскому договору. После этой преамбулы монарх плавно переходил к тому, что спокойствие и благоденствие в этих землях омрачается частыми ссорами их жителей, в которых случаются ранения и даже убийства, производимые ножами. Согласно ордонансу от 1669 года, если кто осмелился вопреки королевскому запрету носить при себе остроконечный нож или же достать его, то в случае, если ослушник не нанёс вреда и никому не причинил ранения, на первый раз его приговаривали к заковыванию в кандалы или к изгнанию. В случае же рецидива предлагалось более суровое наказание на усмотрение судей и в зависимости от обстоятельств дела.

За ранение, нанесённое ножом, виновный отправлялся на галеры, а если оно оказывалось тяжёлым или смертельным, то его приговаривали к смертной казни. Далее следует ремарка предусмотрительного и дальновидного короля, решившего превентивно пресечь возможные злоупотребления, которая гласила, что в подобных случаях не предусматриваются никакие заступничества или прошения о помилования на любом уровне, за исключением королевского помилования, скрёплённого большой королевской печатью.

Чтобы окончательно предотвратить вероятные злоупотребления, связанные с использованием ножей, Король‑ Солнце этим эдиктом настрого запретил оружейникам и торговцам изготавливать, покупать и продавать кинжалы, стилеты, штыки и остроконечные ножи под страхом конфискации товара и штрафа в сто флоринов. Треть указанной суммы отходила короне, треть – информатору и последняя треть – судебному приставу или другим полицейским чиновникам, проводившим конфискацию. Далее этот указ уточняет, что эти же санкции также распространяются на трактирщиков и хозяев постоялых дворов, которым вменялось в обязанность убрать остроконечные ножи со столов или притупить их в течение трёх дней с момента публикации настоящего эдикта[1087].

Очевидно, именно благодаря суровым законам появлялись достаточно курьёзные и экзотические виды дуэльного оружия – например, кинжалы на шлемах. Так, Хаттон в своей работе приводит историю двух корсиканских солдат – крепких парней, которые, поссорившись, решили встретиться в поединке. Из одежды на них были кольчуги без рукавов, надетые на простые рубахи, и стальные шлемы‑ морионы на головах. Счастливчик, которому достался выбор оружия, опасаясь силы и борцовского умения противника, сделал особый выбор: он настаивал, чтобы на макушке их шлемов были надёжно закреплены наточенные, обоюдоострые кинжальные клинки, и, кроме этой странной конструкции, каждый должен был вооружиться мечом. Они выполнили все необходимые церемонии и принялись за дело. Так как оба соперника были искусными фехтовальщиками, большинство мощных ударов не достигало цели.

Вскоре один из них, кто был посильнее и слыл хорошим борцом, перешёл в рукопашную схватку и бросил противника на землю. Но тот, хоть и был физически слабее, оказался настоящим бойцом, не разжал в падении хватки, и они упали вместе. При этом борец упал крайне неудачно и сломал себе руку, что лишило его всякого преимущества. В пылу схватки оба потеряли мечи, и единственным оставшимся у них оружием были клювообразные кинжалы на шлемах. Они лежали, сцепившись на земле, и били друг друга этими страшными клювами, как две разъярённые птицы, пока их незащищённые лица, шеи и руки не были исколоты и изрезаны до неузнаваемости. И так они сражались до тех пор, пока настолько не ослабели от мучений, усталости и потери крови, что уже только ворочались с боку на бок, совершенно обессилев и будучи не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. В таком прискорбном состоянии они были унесены секундантами, и победитель так и не был определён[1088].

Некоторые авторы склонны считать, что именно Король‑ Солнце покончил с дуэльным безумием, терзавшим Францию долгие годы. Другие оппонируют им тем, что и после смерти Людовика дуэли оставались любимой забавой нобилитета[1089]. Как мне кажется, именно усилия мудрого монарха уберегли Францию от судьбы, постигшей некоторые другие страны Средиземноморья, такие как Испания и Италия, где долгие столетия культура народных дуэлей на ножах исправно собирала свою кровавую жатву.

Разумеется, я не считаю это исключительной заслугой королевских ордонансов – такие же, не менее жёсткие указы, направленные на борьбу с ножами и поножовщиной, регулярно издавались и в Испании, и в Италии. Также я не думаю, что какую‑ то фатальную роль могла сыграть разница в темпераментах этих народов или то, что французы были менее склонны к насилию, чем, скажем, итальянцы. Скорее решающим фактором в борьбе с поножовщинами во Франции стала сильная исполнительная власть, жёстко и своевременно обеспечивающая проведение королевских решений в жизнь, а также осуществляющая не менее жёсткий контроль за их выполнением.

Как мы неоднократно убеждались на примере тех же Италии и Испании, французам было нельзя отказать в одном: где и когда они бы ни появлялись – будь то в правление Короля‑ Солнце или Наполеона Бонапарта, в Италии или в Испании, там тут же железной рукой, жёстко и бескомпромиссно, начинал устанавливаться порядок. Всё решалось чётко, слаженно и быстро. Итальянские власти столетиями вели вялую борьбу с ножами и достигшей пугающих масштабов культурой ножевых поединков. Французы мгновенно решили эту проблему с помощью суровых судебных приговоров, за которыми следовали реальные и длительные тюремные сроки. Патрули отбирали у прохожих ножи прямо на улице и в поисках оружия проводили домашние обыски. Всё то же самое можно сказать и об Испании – во время французской оккупации там проводили аресты и показательные казни поножовщиков, отбирали навахи и даже вводили запреты на ношение плащей, под которыми испанцы традиционно скрывали клинки. Можно долго спорить об оправданности этих мер, но не вызывает никаких сомнений, что появление жёсткой и неподкупной французской исполнительной власти всегда предвещало мощный удар по преступности и не в последнюю очередь по ножевой культуре. Эффективность французского правосудия, косвенно подтверждает и старинная голландская пословица, гласившая: «Сто голландцев – сто ножей, сто, сто шотландцев – двести ножей, а сто французов – ни одного ножа».

Хотелось бы отметить ещё один крайне любопытный факт. Я не зря привёл цитату из эдикта 1669 года, в котором говорится «о приобретении многих городов во Фландрии и на других землях Нидерландов, отошедших Франции». Это один из ключевых моментов нашего исследования, и поэтому хотелось бы остановиться на нём подробней. В 1667 году Людовик XIV начал войну с Испанией. В качестве предлога для притязаний на большую часть испанских Нидерландов он использовал свой брак с дочерью скончавшегося короля Испании Карлоса IV Испанского – Марией Терезией и сослался на немецкое право наследования, принятое в Брабанте и Намюре.

2 мая 1668 года в Аахене был подписан мирный договор, по которому к Франции отходили одиннадцать городов испанских Нидерландов. А уже 14‑ января того же года выходит жесточайший указ, направленный на борьбу с ножами и поножовщиной.

Возникают интересные корреляции. Вскоре после появления эдикта Короля‑ Солнца в 1697 году царь всея Руси Пётр Алексеевич совершает турне по Нидерландам. А по возвращении, в 1700 году, неожиданно издаёт суровый указ против остроконечных ножей, грозящий отступникам и нарушителям царской воли битьём кнутом и ссылкой. Это любопытная взаимосвязь требует дополнительного изучения и выходит за рамки данной работы, однако не исключено, что оба эти эдикта в подобном контексте не были случайностью. Могу только предположить, что определённое влияние на исчезновение дуэлей на ножах в Голландии оказала Франция. Конечно, это только версия, да и факторов, способствовавших окончанию дуэлей, было значительно больше, но и эту трактовку нельзя списывать со счетов.

Но вернёмся к народным дуэлям. Упоминания о поединках на ножах во Франции вплоть до конца XIX века были редкими и отрывочными. Подобные инциденты, как правило, происходили среди моряков или в армейской среде – двух субкультурах, первая из которых славилась агрессивностью и склонностью к насилию, а вторая – болезненным отношением к чести. Так, довольно необычная офицерская дуэль произошла в Париже между капитаном Раулем де Вером и полковником Барбье‑ Дюфэ. Во время ссоры они договорились драться на дуэли с кинжалами в правых руках, в то время как их левые руки были связаны вместе. В результате этого поединка де Вер был убит, а Барбье‑ Дюфэ смертельно ранен[1090]. Американские моряки не питали тёплых чувств к французам и считали их, как и испанцев, любителями хвататься за ножи, что прекрасно иллюстрирует стычка между французскими и американскими моряками, имевшая место в октябре 1806 года[1091].

Началом недолгой эпохи дуэлей на ножах во Франции можно считать первую четверть XX столетия, и появлением своим эти поединки обязаны легендарной парижской субкультуре, известной как «les apaches», или просто «апаши». «Лес апашес» были частью преступного мира Парижа времён Belle Epoque – «прекрасной эпохи», охватывающей период с конца XIX века до Первой мировой войны. Это прозвище они получили благодаря своему эпатажному поведению и эскападам, напоминавшим дикие выходки, приписываемые европейцами индейцам – апачам. А возможно, на появление этого названия повлияли газетные статьи тех лет, изобиловавшие подробностями стычек американской кавалерии с апачами и портретами их легендарного вождя Джеронимо.

Рис. 2. Апаши, начало XX в.

 

Согласно одной из трактовок, впервые эта выражение прозвучало в 1902 году в статье двух парижских журналистов – Артура Дюпена и Виктора Морриса. «Апашами» они называли бандитов и хулиганов с Рю де Лаппе и сутенёров Бельвилля, отличавшихся от других преступников эксцентричным поведением и любовью к демонстративному эпатажу публики[1092]. В этой заметке описывалась драка у одного из ночных монмартрских клубов: «Накал страстей в шумной ссоре между двумя мужчинами и женщиной достиг ярости индейцев апачей, бросающихся в бой»[1093].

По легенде, троице драчунов этот эпитет пришёлся по душе, название прижилось, и вскоре все парижские уличные банды стали называть себя апашам[1094].

Однако более реалистичной мне кажется версия, опубликованная 23 января 1910 года в журнале «Le Petite Journal illustre». В статье под названием «Как избавить Париж от апашей» журналист Эрнест Лаут приводит историю о том, как парижские бандиты получили своё имя. Согласно Лауту, как‑ то раз, после успешного рейда стражей порядка, в полицейский участок Бельвилля в полном составе была доставлена молодёжная банда. Молодые люди долгое время промышляли грабежами и терроризировали всю округу. Наконец полиции после мастерски проведённой операции удалось арестовать всю банду в количестве около десятка человек. На допросе главарь группировки, восемнадцати лет от роду, вёл себя высокомерно и цинично. Он охотно рассказывал полицейским обо всех деяниях своей банды и с плохо скрытой гордостью описывал, как они грабили магазины, нападали на запоздалых прохожих, избавляя их от кошельков, и какие военные хитрости они применяли в борьбе с конкурирующей бандой. О своих подвигах он рассказывал настолько эмоционально и с таким куражом, что полицейский, который вёл допрос, не выдержал и воскликнул: «Да вы просто какие‑ то апачи! » Юноше, который, как и большинство мальчишек начала XX века, был хорошо знаком с книжками об индейцах Майн Рида, Густава Эмара и Габриэля Ферри, это название пришлось по душе. Буйная и свирепая натура этих воинов Дикого Запада как нельзя лучше соответствовала нраву парней из его банды. Когда вскоре все бандиты благодаря обычной снисходительности суда покинули тюремные ворота, банда была восстановлена в прежнем составе уже под новым именем – «Бельвилльские апачи». Вскоре это название распространилось на все парижские банды. Как иронично заметил Лаут, «об апашах пишут ежедневно, и осталось только дождаться появления этого термина в академических словарях»[1095].

Основными занятиями апашей были мошенничество, сутенёрство и уличные грабежи, иногда заканчивавшиеся убийствами. Средний возраст членов этих банд, как правило, не превышал двадцати лет. Существовало несколько характерных аксессуаров, выделяющих апашей из толпы. В первую очередь это была обувь – пара франтовских туфель должна была сверкать в любую погоду. Далее шли фуражка или кепка, небрежно повязанный шейный платок, рубашка с отложным воротником и пиджак. Некоторые апаши делали себе татуировку с изображением гильотины. Этот мрачный сюжет сопровождался философскими сентенциями в стиле «Моя последняя прогулка» или «Вот как я закончу свои дни». На спине одного безжалостного убийцы была трогательная татуировка: «Вспыльчивый, но добродушный»[1096]. У некоторых апашей были татуировки в виде кольца из точек вокруг шеи, сопровождаемые инструкцией: «Палач, руби по пунктирной линии»[1097].

Рис. 3. 4. Татуировки, наносившиеся заключёнными бириби – французских военных тюрем в Северной Африке.

Рис. 5. Татуировки, наносившиеся заключёнными бириби – французских военных тюрем в Северной Африке.

Рис. 6. Гротескное изображение апаша с кинжалом и бутылкой абсента. Из цикла открыток «Конференция апашей», начало XX в.

 

Апаши бесчинствовали в парижских районах Бельвилль, Бастилия, Ла Вийет и Монмартр, где находился известный ночной клуб «Мулен Руж». Во время расцвета этой субкультуры страх подвергнуться нападению апашей и ограблению ни днём, ни ночью не давал покоя формировавшемуся среднему классу буржуазии. Некоторые банды использовали специфический тип универсального оружия, известный как «револьвер апашей»: небольшой револьвер без ствола с кастетом‑ рукояткой и складным клинком под барабаном, напоминавшим штык[1098].

Апаши также разработали целый набор уловок, используемых ими в уличных ограблениях. Одним из самых известных «хрестоматийных» трюков, или, как говорили советские бандиты 30‑ х годов, «подходов»[1099], был так называемый «coup du рёге Franç ois» – «метод папаши Франсуа». «Папашин» метод заключался в следующем: один из апашей сзади накидывал на горло жертвы удавку, разворачивался и подтягивал за шею к себе на спину, в то время как второй его сотоварищ спокойно обшаривал карманы беспомощной жертвы, а третий стоял на стрёме. Излишне трепыхающийся клиент, мешавший апашу в этой тяжёлой работе, мог получить удар ножом[1100].

Рис. 7. Перстни апашей. 1911 г.

 

Апаши в буквальном смысле терроризировали Париж начала века. Вот что 21 октября 1905 года о них писала «National Police Gazette»: «Самые ужасные головорезы мира. Мастера воровства. Они ожесточённо дерутся на ножах в общественных местах среди бела дня. Не боятся и презирают полицию. Они преданны друг другу в любых обстоятельствах, живут по своим законам и объединены против общества. В Париже, этом образцовом городе, надёжно охраняемом жандармами, есть улицы более опасные, чем улицы какого бы то ни было другого города. И всё это из‑ за отчаянных парижских бандитов. 15 лет назад песни парижских хулиганов были для публики в новинку и стали популярны. Тогда они ещё жили мало кому известной жизнью в своих «странных» кварталах; парижане, жившие в пригородах за полицейскими бастионами, были так далеки от всего этого. Сегодня эти головорезы уже в центре столицы. Они чувствуют себя как дома в самом сердце старого города, рядом с собором Нотр‑ Дам. Не проходит и дня без того, чтобы они появились на улице Сен‑ Мартен, в районе Монмартра, в Газетном ряду; Севастопольский бульвар и улочки вокруг Центрального рынка также становятся свидетелями каждодневного насилия; и площадь Бастилии превращается в настоящее поле битвы между апашами и полицией, что переходит все рамки»[1101].

Широкий резонанс получил инцидент, имевший место осенью 1905 года, когда на рю де ла Рокетт столкнулись две банды апашей в количестве около двадцати человек. Перепуганные владельцы находившихся по соседству магазинчиков вызвали полицию. Вскоре к месту драки прибыли восемь жандармов. При виде полиции апаши мгновенно забыли о своих разногласиях и, объединившись, напали на «фликов». В то время как нападавшие пускали в ход ножи и другое оружие, полицейские только защищались. В большей степени это было обусловлено страхом вызвать гнев либеральных газет и левых членов палаты депутатов, которые не преминули бы поднять вой в связи с «варварской жестокостью» полиции. В результате в самом центре Парижа, на площади Бастилии, почти час шёл бой, в котором полиция истекала кровью. Вскоре из дюжины близлежащих баров к апашам подтянулось подкрепление. Они дрались кастетами, называемыми «американский удар», дубинками, залитыми свинцом палками, тростями‑ шпагами и даже палили из револьверов. Но их самым любимым оружием, как писали газеты, «был длинный, узкий, острый нож, называемый «зарин», которым они ловко владеют»[1102].

Рис. 8. Револьвер апашей с кастетом и клинком.

 

О презрительном отношении апашей к полиции лучше всего говорит обложка журнала «Petit Journal» от 20 октября 1907 года. На иллюстрации под надписью «Апаши, чума Парижа» изображён хрестоматийный франт‑ апаш в кепке, начищенных туфлях, с широким красным кушаком вокруг талии, с ножом в руке и небрежно повязанным шейным платком, презрительно поглядывающий сверху вниз на крохотную трагикомичную фигурку жандарма. Очевидно, эта аллегория была призвана символизировать полную беспомощность полиции[1103].

Кроме оригинального оружия стиля одежды и татуировок апаши подарили Европе свой танец, быстро завоевавший бешеную популярность в парижских салонах. Танец этот представлял собой хореографические этюды, или скорее пантомиму, символизировавшую отношения сутенёра и проститутки. Среди основных фигур танца было таскание партнёрши за волосы по полу, пощёчины, пускание сигаретного дыма в лицо, угрозы ножом, а одним из самых эффектных и любимых публикой было выбрасывание дамы в окно или в дверь. Из‑ за подобных бросков женщины во время этого жестокого перформанса нередко получали переломы шеи и позвоночника, а порой эти дикие танцы даже заканчивались смертью. По словам Ирен Кастл, первая жена известного танцора Мориса Мове погибла именно во время исполнения этого танца. Как писал о танце апашей сам Мове: «Я считаю его крайне жёстким танцем, но в нём нет демонстративной вульгарности. Этот танец отражает реализм примитивных страстей, и, как отражение жизненных реалий, он обладает красотой и художественной мощью».

Когда танец апашей вошёл в моду, дамы из парижского высшего света нанимали самых отъявленных бандитов для того, чтобы те учили их танцам. И чем кровожадней был апаш, тем больше ему платили[1104]. В октябре 1908 года российская газета «Раннее утро» писала об этом танце: «Танец апашей – этих подонков современного Парижа, был недавно впервые исполнен в одном из обозрений какого‑ то монмартрского театра‑ шантана. Любой новый танец влияет на парижан с силой эпидемической. Танец апашей был подхвачен широкими кругами общества, и теперь в самых светских домах он завоевал себе почетное место в списке излюбленных танцев падких до острых ощущений парижан»[1105].

Некоторые элементы субкультуры апашей не только вошли в моду во многих странах, но вскоре стали и частью мировой культуры. Подобная судьба, например, постигла и «танец апашей», и легендарные рубашки «апаш» с отложными воротниками. Так и сегодня, многие из этого символического танца‑ конфликта сутенёра и проститутки, апофеоза доминирования над женщиной, можно увидеть и в аргентинском танго, которое приобрело в Париже французский акцент, и в элементах фигурного катания[1106].

Огромную роль в популяризации и героизации этой субкультуры, несомненно, сыграли французские массмедиа. Так, самый популярный иллюстрированный французский журнал конца XIX – начала XX столетия «Le Petite Journal» – «Маленький журнал» смело можно назвать главным печатным органом, рупором и апологетом апашей. Редкий выпуск этого издания обходился без красочных изображений романтичных красавцев со злодейскими усиками и описания их очередных подвигов. Экзальтированная парижская публика знала многих сумрачных рыцарей ножа и удавки по именам и внимательно следила за описанием их романтических похождений. Каждому парижанину времён «бель эпок» были знакомы имена таких прославленных апашей, как Теофил ле Бонте, более известный как Тео‑ Монпарнасец, Жюль Жак по кличке Тигр, Крошка Скарлип, Луи Душитель, Рауль Мясник, Доминик Лека, Жозеф Пленьер, или Морис Пату[1107].

Рис. 9. Апаш Антон Отто Краузер. Criminal Man. Чезаре Ломброзо, 1911 г.

Рис. 10. Амели Эли по прозвищу Золотой шлем, за сердце которой сражались предводители банд апашей Жозеф Пленьер и Доминик Лека. (Около 1900 г).

Рис. 11. Известный апаш и лидер банды Орту, Жозеф Пленьер. (1876–1922).

Рис. 12. Король Бельвильских апашей, лидер банды Пупанкур, корсиканский сутенёр, Доминик Франсуа Эжен Лека (1874‑ около 1907).

 

Несмотря на мрачную репутацию головорезов, апашам, как и всем благородным бандитам Франции начиная ещё с легендарного Картуша, по закону жанра не чужды были понятия о чести. Как писал автор «Комиссара Мегрэ» Жорж Сименон: «А ещё были апаши. Повелась такая мода – шалить с ножом у тёмных фортов, и не обязательно ради выгоды, не всегда ради бумажника или часов прохожего. Видимо, просто хотелось доказать самому себе, что ты мужчина, гроза здешних мест, покуражиться перед потаскушками, которые в черных плиссированных юбках с пышными прическами поджидали клиентов на панели под газовым фонарем» [1108].

Прекрасной иллюстрацией к этой цитате из Сименона может служить классическая дуэль чести уже упомянутого апаша Мориса Пату, проходившая летом 1922 года. Пату по кличке Ужасный Шарль не поделил с другим апашем, Шарлем Аллеманжем по кличке Шарль Мокрушник, некую Луизу Расти, известную как Очаровашка Лулу. В июне 1922 года в газете «Нью‑ Йорк таймс» вышла посвящённая этому поединку заметка под заголовком «Осуждён за дуэль на ножах»: «Смертельная дуэль из‑ за женщины принесла тюремные сроки победителю, парижскому апашу Морису Пату и свидетелям поединка. Суд отверг доводы защиты, утверждавшей, что дуэли на ножах в преступном мире так же уважаемы, как шпага или пистолет в высших кругах»[1109].

Согласно показаниям свидетелей этой дуэли, поединок проходил согласно правилам, в соответствии с кодексом чести и с соблюдением всех дуэльных норм. Секунданты на месте заточили и раздали противникам одинаковые ножи.

Какое‑ то время после начала боя никто из дуэлянтов не имел преимущества, пока Аллеманж не совершил роковую ошибку, попытавшись ударить своего противника ного

⇐ Предыдущая33343536373839404142Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: