 |
Глава XII. НОЖ ЗА ПОДВЯЗКОЙ ЧУЛКА
|
|
|
|
Глава XII
НОЖ ЗА ПОДВЯЗКОЙ ЧУЛКА
Женские дуэли
В 90‑ е годы минувшего столетия синтез трёх основных факторов – голливудской киноиндустрии, субкультуры комиксов и феминистического движения – породил новый экранный женский образ. Яркими представителями этого амплуа стали, например, девушка‑ киллер из культового фильма Люка Бессона «Никита» или школьница‑ убийца Того Юбари из другой знаковой ленты – «Убить Билла» – хрупкие, большеглазые, затянутые в школьную форму или в коктейльные платья. Но ни субтильное сложение, ни высокие каблуки, ни маникюр совершенно не мешали экранным феям одним ударом хладнокровно отправлять в нокаут сотни злодеев‑ мужчин с комплекцией борцов сумо. Другими представительницами нового тренда стали персонажи из популярного в своё время сериала «Ксена, принцесса‑ воин» о похождениях угрюмой мужеподобной воительницы с телом тренера по бодибилдингу Также можно вспомнить культовый в определённых кругах фильм «Солдат Джейн», где коротко стриженная тестостероновая героиня Деми Мур, обутая в армейские ботинки и затянутая в камуфляжную форму, поигрывая бицепсами, демонстрировала своё мужское начало восторженно застывшим у экранов поклонницам. Эмпирический опыт, элементарная логика и здравый смысл подсказывали большинству зрительниц, что все эти героические деяния являются не более чем вымыслом сценаристов и популярным клише. Но, тем не менее, не одна доверчивая домохозяйка из числа поклонниц жанра, принявших эпические подвиги экранных героинь за чистую монету, пала жертвой искренней веры в собственную неуязвимость и всесилие. Результатом рухнувших при столкновении с жестокой реальностью иллюзий кроме разочарования становились солнечные очки, прикрывавшие под глазом радужные следы неудачной борьбы с мировым злом, и больничные койки.
|
|
|
Увы, но тургеневская девушка с томиком Вольтера в одной руке и шпагой в другой, хладнокровно стряхивающая с клинка соперника‑ мужчину, – это не более чем миф. Любимый, тщательно оберегаемый и культивируемый, но всего лишь миф. Приходится признать, что большинство романтических историй о грозных дуэлянтках, наводивших ужас на мужчин, не имеют под собой реальной основы. В действительности прецеденты, в которых изящная дама в кружевах в открытом и честном бою нанизывала на шпагу оскорбителя‑ мужчину, легко пересчитать по пальцам.
Взглянем на нашумевшие дамские «point d'honneur» – дела чести. Например, можно вспомнить один из первых в истории Европы женских поединков, когда в 1650 году неподалёку от Бордо на дуэли сошлись две сестры из знатного гасконского рода[1343], или бой за сердце Ришелье между графиней де Полиньяк и маркизой де Несль в 1721 году[1344]. Можно упомянуть и не менее известный поединок между двумя мексиканскими сеньоритами, Мартой Дюран и Хуаной Луной, имевший место в апреле 1900 года[1345]. Но есть один важный нюанс – в этих прославленных поединках, как и во многих других, дамы сражались исключительно с дамами.
Рис. 1. Каталина де Эраусо (1592–1650).
Рис. 2. Кавалерист‑ девица Надежда Андреевна Дурова, она же, Александр Александров (1783–1866).
Если же в кои‑ то веки барышни и скрещивали клинки с мужчинами, то, как правило, этими воительницами были вовсе не хрупкие и изящные блоковские незнакомки, не Ундины Жуковского и не Лорелеи Гёте, а скорее вагнеровские валькирии из германской мифологии. На дуэльные площадки выходили плотные, крепко сбитые мужеподобные особы с мужскими манерами, мужской мускулатурой и одетые в мужскую одежду. Уместно будет вспомнить таких неоднозначных и противоречивых исторических персонажей, как легендарная женщина‑ воин Каталина де Эраусо, которой в 1625 году была посвящена пьеса Хуана Переса де Монтальвана «Монахиня Алферес», или кавалерист‑ девица Дурова. Обе эти дамы покрыли себя славой и на полях сражений, и в поединках. Однако они бесконечно далеки от навязываемых массовой культурой романтических образов – с потемневших портретов на нас смотрят угрюмые лица андрогенов.
|
|
|
Уроженку Сан‑ Себастьяна Каталину де Эраусо, также известную под именем «де Алферес», прославленную женщину‑ солдата первой половины XVII столетия, современники описывали как крайне мужеподобную особу[1346]. Педро де ла Вайе, встречавшийся с Эраусо в 1626 году, в письме из Рима к Марио Скипано вспоминал, что Каталина была «высокой и сильной, с мужской внешностью и, неразвитой грудью». Эраусо призналась де ла Вайе, что избавиться от груди ей помогли специальные лекарства. Лицом она напоминала евнуха и одевалась в форму испанского солдата[1347].
Недалеко от неё ушла и другая воинственная девица, участница Отечественной войны 1812 года, георгиевский кавалер Надежда Андреевна Дурова. Она всегда ходила в мужском костюме, носила мужскую причёску и требовала, чтобы к ней обращались исключительно Александр Андреевич Александров[1348]. Нельзя не упомянуть и легендарную «мадемуазель д'Эон», считавшуюся одним из лучших фехтовальщиков своего времени. Она же Шарль де Бомон, в честь которого было названо одно из первых обществ трансвеститов. Имя д'Эона стало нарицательным, и термин «эонизм» долгое время использовался для обозначения трансгендерного поведения[1349].
Личность и гендерная принадлежность ещё одной неоднозначной дамы, мадемуазель де Мопен, она же Жюли д'Обиньи, она же шевалье Мопен – прославленной оперной певицы, фехтовальщицы и дуэлянтки конца XVII столетия, также покрыта мраком. Мадемуазель щеголяла в мужской одежде, соблазняла дам и имела крайне спорную репутацию. Де Мопен посвящена целая глава в работе о трансгендеризме французского автора Фернан Гонтье «Homme ou femme? La confusion des sexes» – «Мужчина или женщина? Гендерная путаница»[1350].
Но дело тут не в большей мышечной массе, скорости рефлексов или воинственности мужчин – дуэльные шпаги XVIII–XIX столетий были лёгкими, маневренными и не требовали особой физической силы. Кроме этого, дамское фехтование было в моде, и немало девушек из высшего общества прекрасно владели этим оружием. Но кроме факторов объективных, таких как антропометрические и психофизические данные, существовали и более весомые причины. Одной из основных, если не главной, был тот факт, что во всех дуэльных культурах женщины были исключены из дискурса мужской чести. А это значит, что у прекрасных дам просто не было шансов доказать своё фехтовальное мастерство, так как их не допускали на дуэльные площадки и не вызывали на поединки, равно как и не принимали от них вызовы на дуэль[1351]. Возможно, многие из читателей‑ мужчин ещё в детстве сталкивались с рудиментарной формой этой табуированной традиции, выслушивая нотации от родителей, что «с девочками драться нельзя».
|
|
|
Рис. 3. Мадемуазель де Бомон, она же, шевалье д'Эон. Лондон, 1777 г.
Учёные, антропологи и этнологи, изучавшие феномен чести в странах Европы Нового времени, отмечали, что трактовка женской чести повсюду кардинально отличалась от интерпретации мужской. Женская честь рассматривалась исключительно как честь семьи, целомудрие, соблюдение сексуальных приличий, а кроме этого, и подчинение родственникам‑ мужчинам, оберегавшим эту честь от посягательств. В культурах, где честь играет важную роль, основную ценность она представляет для мужчин. В некоторых сообществах, как, например, у многих бедуинских племён, считается, что женщины вообще не обладают честью, а в других культурах женская честь вторична или же имеет ограниченную природу. Частично это обусловлено тем, что женщины часто, в большей или меньшей степени, исключены из общественной жизни. Нередко в подобных сообществах честь женщины – это зеркальное отражение чести её мужа. А там, где женщины всё‑ таки обладают личной честью, главным составляющим их чести является именно целомудрие[1352].
|
|
|
Женщинам нечасто выпадал шанс продемонстрировать такие качества, как мужество в бою, и их возможности всегда были ограничены домашней сферой, поэтому если честь женщины ставилась под сомнение и ее следовало защитить, то этим обычно занимался мужчина.
В исландских сагах героини часто обладают развитым чувством чести, и когда у них не оставалось иного выхода, они сами могли взяться за оружие для её защиты. Но даже в этом случае женщину с развитым чувством собственного достоинства саги наделяют мужскими качествами и для её обозначения используют исландское выражение «годр дренгр», что можно перевести как «славный парень»[1353].
Общеизвестно, что честь – тема парадоксальная, и одна из её самых известных загадок – это влияние поведения женщины на мужскую честь. В силу своей сексуальной власти над мужчинами женщина обладала ключом к чести семьи. Её распутное поведение могло обесчестить семью, в то время как скромность хорошо отражалась на семейном союзе. От женщин, таким образом, ожидали культивации «стыда», в то время как честь мужчины определялась в зависимости от успеха в защите женщин его семьи от оскорблений. Следовательно, честь была реальным сегментом ресурсов семьи, её, по выражению французского социолога и антрополога Пьера Бордю, «символическим капиталом», а также оружием, с помощью которого удовлетворялись вражда, амбиции и решались разного рода конфликты[1354].
Смешение слов «Бонга» (честь) и «fama» (репутация), то есть индивидуального и социального аспектов понятия чести, отчетливо проявляется в литературных произведениях периода золотого века Испании, где в качестве причины бесчестья фигурирует либо неверность женщины, либо посягательство на ее добродетель. В этом случае обесчещенной являлась вся семья, все ее члены – не только муж, но и отец, брат, дядя. И все они имели равное право мстить. Случаи, когда женщины не желали, чтобы их личные обиды улаживали мужчины, встречались крайне редко[1355].
Собственно говоря, подобная дифференциация была характерна для большинства культур и за пределами Средиземноморья. Скажем, нельзя утверждать, что трактовка мужской и женской чести в крестьянских сообществах России XIX столетия как‑ то кардинально отличалась от её интерпретации в сельских общинах Средиземноморья. Марина Громыко в работе «Мир русской деревни» писала, что крестьянское понятие чести включало в себя отсутствие оснований для оскорблений и умение ответить на незаслуженные поношения для мужчин, чистоту – для девушек и верность – для женщин[1356]. Во всех культурах и формальные, и народные дуэли всегда были исключительно мужским занятием. Как уже говорилось, поскольку женщины не принимали участия в дуэлях, они не могли быть и формально вызваны на поединок. В отличие от жёстко кодифицированных и ритуализованных мужских поединков, не существовало правил, регулирующих женские дуэли, и поэтому женщины значительно чаще подвергались риску неожиданного нападения[1357].
|
|
|
Рис. 4. Женщины дерутся за панталоны. Джон Смит, первая половина XVIII века.
Не исключено, что именно необходимость защитить себя от возможных нападений и стала одним из факторов, объясняющим появление к XIII веку в некоторых европейских странах традиции дарить девушкам в качестве свадебного подарка ножи. Эти свадебные ножи, как правило, были богато украшены, оправлены в золото и усыпаны драгоценными камнями. К XVI столетию мода дарить на свадьбу невесте нож прочно укоренилась в Европе[1358]. Женщины, получившие в подарок нож, превратившийся к тому времени в дорогой аксессуар, чувствовали себя поднявшимися по социальной лестнице, так как в купеческой и мещанской среде ношение подобных ножей несло сильную снобистскую окраску[1359]. На многих портретах той эпохи можно увидеть женщин с ножами, подвешенными у пояса рядом с сумочкой[1360]. Ещё в 1597 году в «Ромео и Джульетте» Шекспир устами одного из персонажей настаивал, что Джульетта должна «носить свои свадебные ножи». И на «Атласе Европы» Джона Спида 1626 года можно увидеть англичанку, держащую в руках сумочку и ножи[1361]. Светских дам со свадебными ножами любил изображать на своих гравюрах и известный немецкий художник XVI века Генрих Альдегревер.
Рис. 5. Свадебные ножи, XVII в. (British Museum, Лондон).
Рис. 6. Свадебные ножи. Нюрнберг, 1581 г.
Рис. 8. Свадебные танцоры. Генрих Альдегревер, 1538 г.
К XVIII веку в большей части просвещённой Европы мода на свадебные ножи постепенно исчезла, однако в наиболее консервативных её уголках мы находим отголоски этой архаичной традиции и в XIX столетии. Так, бытовавшую в XIX веке на Сицилии традицию дарить девушке на помолвку нож описал известный итальянский антрополог, фольклорист и этнолог Джузеппе Питре[1362]. Этот обряд отметили в своих воспоминаниях и многие путешественники, посетившие Южную Италию в конце XIX – начале XX века. Вот как этот обычай описывал Луис Кайко: «Молодой человек приходит вместе с семьёй и преподносит своей невесте, которая в первый раз видит его так близко, искусно раскрашенный шёлковый платок, фартук, иногда чудесный шарф, также из шёлка, дешёвое колечко и складной нож с одним лезвием и смертоносным остриём. Иногда также и девушка дарит ему нож»[1363]. Этим «coltelli d'amore» – «ножам любви» посвящена целая глава в замечательной монографии Джанкарло Баронти «Ножи Италии». В итальянской ножевой культуре, как и во многих других странах, дарить колющие предметы считалось дурным предзнаменованием. Однако профессор Баронти считает, что подобный подарок нёс мощную сакральную нагрузку и выполнял символическую функцию оберега, что, очевидно, и должно было нейтрализовать его негативный потенциал. Кроме этого, подарок имел фаллический смысл и нёс явный сексуальный подтекст. Юноша, подаривший нож говорил этим: «Я постоянен и твёрд в своих намерениях, как лезвие этого ножа, любовь моя сильна, как сталь, из которой он сделан, а молодость моя преходяща, как переменчив свет на поверхности клинка»[1364].
Рис. 9. Молодая критянка со свадебным ножом.
Таким образом, девушка, выполнявшая этим ножом какие‑ либо домашние работы, постоянно имела при себе символический образ суженого. А нож, преподнесённый девушкой возлюбленному, имел несколько другой культурный контекст. Подобный символический подарок подразумевал, что от юноши ожидают мужественности, агрессивности и конкурентоспособности[1365].
Как правило, в качестве «ножа любви», невесте подносили итальянскую версию небольшой каталонской навахи. Иногда на лезвии гравировали изображения жениха с невестой, цветы, крылатые сердца, фразы с любовными признаниями и выражениями чувств и различные патетические слоганы в стиле «Только смерть разлучит нас». Рукоятки этих ножей украшали резьбой и инкрустировали, а иногда на них можно встретить характерный декоративный элемент в виде стилизованного изображения глаз – так называемый «оки ди дадо», также выполнявший роль оберега. «Ножи любви» не отличались большими размерами. Так, экземпляры «coltelli d'amore», хранящиеся в музеях Рима и Турина, достигают в длину от 17 и максимально до 32, 8 см. Баронти отмечает, что подобная практика свадебных подарков также была распространена и за пределами Сицилии – в Умбрии, Абруццо, Лацио, Апулии и некоторых других областях страны[1366].
Рис. 10. Критянка в мужском костюме,
Аналогичный обычай сохранился и у другого средиземноморского соседа Италии – Греции. Там неотъемлемой частью костюма каждой обручённой или замужней жительницы Западного или Центрального Крита являлся «bassalaki», он же «passalaki», или, как его ещё называли, «argyrobounialaki». Это был маленький нож в серебряных ножнах, называемых «foukari», – миниатюрная копия мужского ножа. «Passalaki» являлся традиционным символическим подарком жениха невесте, носившей полученный нож за поясом. Критские девушки, как и мужчины, носили ножи на талии, за своими красно‑ голубыми шёлковыми поясами, и ходили с ними на танцы и другие торжества. С символической точки зрения, кинжал демонстрировал другим мужчинам, что девушка замужем или обручена и принадлежит только одному. Как символ, кинжал напоминал и самой девушке о том, что она должна быть предана своему мужу и что ценой, которую она заплатит за неверность, будет её жизнь. В дополнение к своему символическому значению кинжал имел и сугубо практическое, так как молодая критянка, находясь в опасности, с помощью этого оружия всегда могла защитить себя и свою честь[1367].
Для успешного ритуала венчания и крепкого брака критские обычаи предписывали перед свадебной церемонией спрятать небольшой «passalaki» с чёрной рукояткой, называемый «мавроманика», в обувь невесты, где он должен был находиться в течение всего обряда, чтобы проклятия завистников были бессильны. Когда‑ то на Крите верили, что если жених и невеста используют подобный чёрный кинжал во время свадьбы, то они смогут противостоять любым злым чарам, направленным на разрушение их брака. Ну и, наконец, после свадьбы пара должна была вырезать этим кинжалом крест на пороге своего дома, что также служило оберегом и защитой от злых духов. Символизм этого кинжала и вера в его огромную метафизическую ценность в качестве средства защиты человека от дьявольской мощи мира духов глубоко укоренились на Крите. Подобные «мавроманике» небольшие кинжалы с чёрными рукоятками также использовались в качестве талисманов для маленьких детей, для защиты эпилептиков от дурного влияния Луны, а одержимых бесами – от демонов. Кроме того, когда женщина теряла одного из детей, она вешала остальным на шею в качестве талисманов и оберегов маленькие кинжалы с вырезанными на чёрной рукоятке крестами, чтобы «мрачный жнец» – смерть не забрал и их. Важность символической интерпретации этого кинжала в социальной жизни Крита сохранилась до наших дней[1368].
Позаботились о защите своей чести и достоинства и черноглазые дочери Севильи, Малаги и Мадрида. Наполеоновские солдаты во время оккупации Испании, а затем и многочисленные путешественники, посетившие Пиренейский полуостров в XIX веке, отмечали привычку испанских девиц носить с собой ножи за подвязкой чулка и пускать их в ход при малейшей угрозе своей чести. Как пелось в испанской уличной песенке тех лет:
«No te metas con la Lola; La Lola tiene un cuchiyo Pa defendé su persona» («He связывайся с Лолой, у Лолы есть нож, и она не даст себя в обиду»[1369].
Известный коллекционер навах, специалист по истории испанского холодного оружия и автор нескольких академических работ Пераль Фортон писал об этой традиции: «Я не сомневаюсь, что некоторые женщины – махи в определённый период действительно носили ножи за подвязкой. Но не стоит это экстраполировать на всех испанских женщин, как это произошло благодаря солдатам наполеоновской армии, столкнувшимся с этой традицией в Испании»[1370]. Мнение Фортона подкреплено десятками свидетельств очевидцев. Так, барон Чарльз Дембовски, путешествовавший по Испании в 1838–1840 годах, писал, что большинство манол – женщин из среднего класса Мадрида – всё ещё носят ножи на правой ноге за подвязкой чулка или же в специальном кармане в недрах платья, где они также хранят свои сбережения[1371]. Также Ричард Форд в своих знаменитых путевых заметках «Путешествие по Испании» отмечал, что манолиты, или, как он их называл, «мадридские амазонки», были известны тем, что скрытно носили небольшие ножи за подвязками на правой ноге, в связи с чем у них даже бытовало суеверие, что начинать движение с левой ноги – это к невезению[1372]. Писатель, путешественник и полиглот Терренс Хьюз, проживший в Испании семь лет, был менее лаконичен: «Везде мы встретим мадридских манол, воинственных скандалисток столичного дна, спорящих пылко и быстро, с горящими глазами и раздувающимися ноздрями, и у каждой на правой ноге за подвязкой чулка спрятан грозный нож. Андалусия привлекательна и беспощадна. Для многих женщин, за исключением дам высшего света, нож является таким же обыденным аксессуаром, как чётки, и они всегда готовы не только к молитве, но при необходимости воспользоваться и ножом»[1373].
Далее Хьюз описывает оружие своей знакомой танцовщицы, некой Хасин‑ ты: «Это был прекрасный образчик смертоносного «кучийо» с шестидюймовым клинком, который носился под платьем закреплённый вертикально, как стальной собрат китового уса. В местном знойном климате корсеты носят очень редко, а простолюдинки их не используют совсем. Хасинта никогда не надевала корсеты и относилась к ним с презрением. Своего стального охранника она носила совсем не для кокетства, а исключительно для защиты, а иногда и для мести. Толстый шагреневый чехол был вшит с внутренней стороны платья и служил ножнами для кинжала, а чтобы острие случайно не прокололо чехол, к нему была крепко пришита пластинка, похоже, стальная. Рукоятка, изготовленная из чёрного дерева, была обмотана медной проволокой, чтобы не скользила рука. Навершие рукоятки было изготовлено из латуни, имело изогнутую форму и служило опорой для основания большого пальца, направляющего мускульную энергию в движение, знакомое каждому испанцу, – удар, при котором мизинец смотрит на противника, или в удар обратным хватом. Клинок был работы толедских мастеров, до сих пор пользующихся заслуживающей доверия репутацией: без дамасских узоров, без гравировок, но изготовленный из великолепной стали и прекрасно закалённый. Лезвие, как и остриё, было заточено с обеих сторон, и клинок пробивал насквозь долларовую монету без малейшего ущерба для стали.
Вот так выглядела любимая игрушка Хасинты из Сан‑ Сальвадора – опасная игрушка, прижившаяся у неё за пазухой, о присутствии которой никто даже не подозревал: так прямо она держалась, настолько непоколебима была её уверенность в себе, так изящно она была сложена, и так отточены её движения. Гибкость клинка из чудесной стали не мешала ей наклоняться, и таким образом, кроме защиты, в случае необходимости нож мог использоваться и в качестве изящного корсета. Женщины из низших классов, живущие в Севильском квартале Триана, так же как девицы из района Лавапьес, носили свои ножи за подвязкой»[1374].
Рис. 11. Креолка из Перу.
Хуан де ла Круз Кано и Ольмедийя, 1778 г.
К середине XIX века манера носить ножи за подвязкой чулка в большинстве европейских стран уже устойчиво ассоциировалась исключительно с Испанией. Даже известная ирландская аферистка, актриса и танцовщица Элизабет Гилберт, выдававшая себя за уроженку Андалусии по имени Лола Монтес, во время гастролей в Варшаве для достоверности образа дополнила свой гардероб небольшим ножом за подвязкой чулка[1375]. А вскоре наваха за подвязкой стала настолько органичной частью традиционного образа испанской женщины, что даже королева Испании Изабелла Вторая, любившая подчеркнуть свою близость к народу и далеко не всегда изъяснявшаяся высоким стилем, как‑ то заметила: «Yo soy muy Espanola у de las de la Virgen de la Paloma, que llevan la navaja en la liga» («Я типичная испанка – одна из тех, что молятся Деве Марии Паломской и носят нож за подвязкой»[1376].
Рис. 12. Лола Монтес (Элизабет Джилберт), 1851 г.
Джеймс Лорьега в своей работе «Севильская сталь», посвящённой культуре ножевых дуэлей Испании, также упомянул небольшие женские навахи, носимые за подвязкой и известные как «салвавирго», что можно перевести как «охранник чести»[1377]. Андалузских женщин с навахами любил изображать на своих полотнах известный испанский художник, профессор Мадридской школы изящных искусств Хулио Ромеро Торрес. На одной из его картин – «La copla» изображена андалузская красавица с гитарой в руке и с навахой за подвязкой чулка. Также косвенным свидетельством может служить тот факт, что в испанских музеях и частных коллекциях встречаются навахи с гравировками «Prendida en la liga defiendo a mi señ ora» («Прикреплена за подвязкой и защищаю свою госпожу») и «Sirbo a una dama» («Я служу даме»[1378].
Очевидно, на волне эмиграции из Андалусии эта традиция попала и в Аргентину, так как знаток истории и культуры аргентинских гаучо Марио Лопес Осорнио упоминал о манере женщин гаучо и жительниц городских предместий носить для самообороны небольшие ножи за подвязкой чулка[1379]. Не обошла эта испанская традиция вниманием и другие страны Латинской Америки. Так, известный перуанский политик первой половины XIX века Хусто Фигерола писал: «Женщины носят ножи за подвязкой, мужчины за – поясом, не проходит и дня без убийства. В течение 1827 года в больницу Сан‑ Хуан де Диос в Лиме поступили 1500 человек с ножевыми ранениями[1380].
Как правило, основным поводом для женских поединков становились бытовые склоки и имущественные дрязги. Так, дуэль в Мехико в 1906 году произошла из‑ за затянувшегося спора в отношении пары цыплят. Согласно газете «Эль Импариал», две соперницы – сорока и шестидесяти лет – встретились на дороге Ла Пьедад в сопровождении свидетелей, чтобы сражаться на ножах согласно кодексу чести. Одна из дуэлянток, Сатурнина Элизальде, привела с собой на место дуэли маленького сына. Прежде чем начался поединок, она усадила малыша под деревом, благословила его и поцеловала, сказав, что, возможно, они видятся в последний раз. Её слова стали пророческими, и мгновения спустя она лежала мёртвой. Её товарка хотя и призналась в совершении убийства, но отрицала свою вину, мотивируя это тем, что соперница также намеревалась её убить[1381].
Кстати, в Мексике женщины считались хоть и слабыми, но «взрывными» бойцами, подверженными неконтролируемым страстям, – скорее «свирепыми зверьми», чем хладнокровными дуэлянтами. Мексиканские сторонники дуэлей были непреклонными противниками участия женщин в поединках. Эпитеты для описания женских дуэлей в работах мексиканских авторов варьировались от «смехотворная» до «возвышенная»: женщины могли драться зонтиками в Аламеде или же обнажать свою «пышную грудь» во время поединка в Вене. Поэтому насилие между женщинами всегда рассматривалось не как защита чести, а лишь как результат женской порочности и приверженности к проявлению страстей. В Мексике, как и в других культурах чести, насильственные действия совершались женщинами только против лиц своего же пола. Мексиканки из низших слоёв общества пользовались репутацией людей, способных защитить себя, и их не меньше, чем мужчин, беспокоило, как их храбрость и стойкость воспринимаются судом общественного мнения. Честь мексиканских женщин была достаточно «автономной» и не всегда связывалась с честью их мужей. Хотя мексиканки в поединках также использовали ножи и, как и мужчины, метили в лицо соперниц, судебные документы демонстрируют их меньшую привередливость в выборе оружия[1382].
Ещё одна дуэль имела место в Луисвилле в октябре 1876 года, когда две негритянки – Анни Симмонс и Мэри Боулз поругались из‑ за какого‑ то пустяка и решили выяснить отношения в поединке на ножах. Они договорились встретиться перед баптистской церковью ночью и фез свидетелей. Жестокая схватка длилась около получаса. Боулз была жутко изрезана, а также потеряла правый глаз. Симмонс получила лёгкое ранение и была арестована[1383]. А в 1888 году смертельная вражда заставила взяться за ножи двух дочерей земли вендетты – Корсики. Франческа Фортунати и Бенита Паскуалини жестоко ненавидели друг друга, и наконец их вражда дошла до такой степени, что всякая встреча соперниц сопровождалась взаимными оскорблениями. В один прекрасный день их перепалка достигла такого накала, что, не выдержав, Франческа Фортунати воскликнула, что одна из них должна исчезнуть с лица земли. Бенита Паскуалини полностью разделяла её чувства, и в качестве радикального средства решения конфликта был избран поединок до смерти. Приготовления к дуэли длились недолго – в условленный день они встретились, и началась короткая, но жестокая схватка. Уже через несколько мгновений Бенита Паскуалини замертво рухнула на землю с сердцем, пробитым стилетом соперницы[1384].
Рис. 13. Интерьер Севильской табачной фабрики, Гюстав Доре, 1865 г.
Не менее распространённой причиной, заставлявшей прекрасных дам взяться за нож, было соперничество за сердце мужчины. В 1643 году до Кито, сегодняшней столицы Эквадора, донеслись вести о поединке на ножах между двумя женщинами, состоявшемся в главной церкви Санта Мария де Пуэрто – небольшого поселения золотодобытчиков, ныне известного как колумбийский Барбакоас. Согласно свидетельствам очевидцев, Хуана де ла Круз, жена владельца золотого рудника, напала на метиску из местных по имени Барбара Перес, полосуя ей лицо ножом и называя её всевозможными эпитетами, в основном начинающимися со слова «puta» – «шлюха». Причиной драки, которая произошла на глазах у множества свидетелей, среди которых были перепуганный священник и несколько рабов, вероятно, стало обвинение Перес в проституции. Донна Хуана крикнула алькальду – местному должностному лицу, который пытался растащить дуэлянток: «Ваша милость, сеньор, позвольте мне рассчитаться с этой индейской сучкой, этой маленькой «негрерой», которая позволила моему мужу задрать ей юбку! ». Многие свидетели утверждали, что нередко слышали, как и до этого донна Хуана неоднократно обвиняла Барбару Перес. Так, она говорила: «Эта шлюха трактирщика навещает в руднике своих шестерых или семерых любовников» или «Её надо было порезать, когда ещё Франциско Серрано обнаружил её вместе с забравшимся на неё мулатом Педро Санчесом»[1385]. В 1862 году в Неаполе две сестры, движимые ревностью, устроили дуэль на ножах. Одна из них была убита, вторая получила восемнадцать ранений[1386]. А в 1906 году две девочки, соперницы в любви, – Николаса Элизальде и Франциска Фуэнте решили раз и навсегда выяснить отношения в поединке на ножах в поле, на окраине Мехико‑ сити. Элизальде было смертельно ранена пятью ударами ножа, а её противница Фуэнте арестована[1387].
Нешуточные страсти кипели и в далёкой заснеженной России. Вот что в том же 1906 году писала российская газета «Русское слово»: «Вчера в 12‑ м часу ночи на Тверской, около д. Елисеева, между встретившимися здесь двумя молодыми девушками, одна из которых была в сопровождении кавалера, произошла ссора. Бывшая с кавалером выхватив финский нож, нанесла им своей противнице несколько тяжелых ран. Раненая оказалась М. И. Хрусталевой, 19‑ ти л. Ее подняли в безсознательном состоянии и отправили в больницу. Герои дикой расправы скрылись в толпе»[1388].
Рис. 14. Сперада.
Также мы встречаем несколько упоминаний о дуэлях, в которых участвовали темпераментные дочери Иберийского полуострова. В одной из них две манолы боролись за сердце богатого андалусца. Чтобы поставить точку в этом соперничестве, они решили драться на дуэли. Одним прекрасным майским утром они вооружились кинжалами и навахами и в сопровождении секундантов покинули город через ворота Алкала. Согласно достигнутой договорённости, живой с этой дуэли могла вернуться лишь одна. Но как только они добрались до места, выбранного для кровавого поединка, к ним приблизились трое жандармов, арестовавших обеих соперниц вместе с секундантами. Манолы при этом презрительно рассмеялись и охотно проследовали в ближайший полицейский участок. «Сеньор, – обратилась одна из несостоявшихся дуэлянток к дежурному офицеру. – Эти господа, нарушив все возможные законы, ограничили нашу личную свободу». «Разберёмся, – ответил тот с важностью представителя власти. – Жандарм, в каком проступке вы обвиняете этих дам? » «Сеньор, – промолвил полицейский, – у меня были все основания предполагать, что арестованные имели умысел драться до смерти на дуэли. По этой причине мы и привели их к вашей чести, чтобы их наказали по всей строгости закона». «Если вы позволите, сеньор, – сказала одна из задержанных, – мы не сделали и не собирались делать ничего, за что могли бы понести предусмотренное законом наказание» Вслед за тем девушка указала изумлённому представителю власти на тот факт, что закон о запрете дуэлей касается только мужчин и никого более. Правовая информированность девушки застала полицейского врасплох и невероятно удивила. После тщательного изучения уголовного кодекса чиновник пришёл к выводу, что в законе не упоминается рассматриваемый случай, и он, хоть и с неохотой, был вынужден освободить задержанных, предварительно взяв с них обещание отказаться от своих смертоносных замыслов[1389].
Рис. 15. Лучия, героиня романа Алессандро Мандзони, «Обручённые». Худ. Франческо Гонин, 1840 г.
Рис. 16. Императрица Мексики Шарлотта Бельгийская (1840–1927), в своей спераде.
Незадолго до этого инцидента две другие манолы, девушки с королевской табачной фабрики, довели свои намерения до конца и убили друг друга на дуэли. Форма поединка, выбранного дуэлянтками, была настолько варварской, насколько и романтичной. Соперницам было около двадцати лет, и, по свидетельствам очевидцев, обе были необычайно красивы. В одно воскресное утро в сопровождении нескольких подруг девушки отправились в деревню, находившуюся в четырёх или пяти милях от города, где превосходно позавтракали в таверне за разными столами. Окончив трапезу, они закрыли занавески на окнах, разделись до пояса и попросили подруг покинуть комнату. Затем по условленному сигналу девушки набросились друг на друга с навахами в руке и резали, полосовали и кололи друг друга до тех пор, пока обе, смертельно раненные, не рухнули на пол. По прошествии нескольких минут в комнату вернулись их подруги. Эстефания, одна из дуэлянток, получила десять ранений и в течение получаса умерла от потери крови. Касильда, её соперница, скончалась ещё раньше от ужасного ранения в шею[1390].
Рис. 17. Спадини‑ шпильки для сперады.
Рис. 18. Шпильки для сперады.
В итальянских источниках XIX века нередко встречаются описания дуэльной традиции жён каморристов Неаполя. Согласно правилам каморры, жена смещённого с поста или же погибшего каморриста могла претендовать на получение доли мужа. В случае возникновения каких‑ либо разногласий при решении этого вопроса она имела право вызвать на поединок жену каморриста, занявшего пост её супруга. Оружием в этих боях служили ножи или же так называемые «спадин ди дженова» – «генуэзские шпажки»: длинные и острые заколки для волос, используемые в причёсках итальянскими женщинами всех классов. На множестве жанровых сценок и портретов XIX века мы часто видим на головах итальянских женщин необычные украшения, напоминающие тиары. Эти тиары, известные под ломбардскими названиями «коацца», «раджера» или «сперада», носили все итальянские женщины независимо от происхождения и социальной принадлежности. В зависимости от состоятельности их владелицы сперады могли быть изготовлены из серебра, бронзы и даже из дерева. Эти тиары были не просто украшением – они играли важную роль в жизни итальянок XIX столетия. В первую очередь они служили символом, демонстрирующим все изменения их социальной роли и статуса: свободна женщина или замужем, есть ли у неё дети и т. д. Сперада была главной ценностью итальянки – девушки из беднейших слоёв общества могли отказаться от последнего, но никогда не продали бы свою спераду[1391]. Состояла сперада из нескольких частей. Основным элементом конструкции являлась длинная булавка с двумя овальными декоративными элементами на краях, называемая «sponton», или «шип». Эта булавка скрепляла косы, собранные у замужних синьор на затылке. По всей
|
|
|
