Глава XI. ЛИЦО СО ШРАМОМ

Глава XI

ЛИЦО СО ШРАМОМ

 

Скарификация в дуэльных культурах

Среди множества ритуалов, типичных для культуры народных дуэлей, один стоит особняком – шрамирование. Эта традиция встречается во многих мировых культурах в разнообразных формах и ипостасях и во все эпохи, вероятно, начиная с неолита. В зависимости от культурной интерпретации и символической нагрузки этот ритуал мог рассматриваться как знак доблести или унижения и как символ причастности к какой‑ либо социальной группе, сообществу, конфессии или этносу – как своеобразная тамга, оберег и в сотне других трактовок и толкований. Так, например, порезы лица как часть обряда оплакивания описывает греческий автор Менандр. Когда в 576 году византийские послы присутствовали при оплакивании Дизабула, главы Западного тюркского каганата, то Турксанф, «гегемон» тюрков, предложил послам порезать себе щёки в знак траура, «чтобы кровью, а не слезами почтить память погибшего воина»[1281]. В наши дни этот архаичный обряд, известный в определённых субкультурах как «скарификация», переживает ренессанс.

Ещё в античности во многих обществах и культурах голова и лицо несли важную сакральную нагрузку и являлись одними из символов мужской чести. Так, например, одним из самых тяжёлых оскорблений для мужчины считалось оттаскать его за бороду[1282]. Законодательства многих стран и разных эпох определяя компенсацию за ранение, увеличивали сумму виры при нанесении ущерба внешности. Ещё Платон предлагал ввести за нанесение раны, обезобразившей лицо, такую же компенсацию, как за неизлечимое ранение[1283]. Не обошли обезображивание вниманием и ранние европейские судебники. Ломбардские законы устанавливали для ранений лица такую же виру, как за усечение конечностей. А в законах Бургундии компенсация за повреждение лица была в три раза выше, чем за ранение любой другой части тела[1284]. Аналогичные наказания были предусмотрены и судебниками других стран. Например, в датирующихся XIII веком Ливонских правдах вира за рану на лиц£ составляла шесть марок, при том что ранения на теле оценивались всего в три марки. Что характерно, даже синяк под глазом обходился обидчику в те же шесть марок, то есть дороже, чем тяжкое ранение в любую другую часть тела[1285].

Шрамирование лица в народных дуэльных культурах относилось к так называемым негативным ритуалам, которые в первую очередь подразумевали унижение противника. Традицию ритуального шрамирования мы находим во многих народных дуэльных культурах Нового времени. Так, например, свидетельство о существовании подобного ритуала мы встречаем в 1614 году у Сервантеса в новелле «Ринконете и Кортадильо», рассказывающей об организованном преступном сообществе Севильи XVII столетия:

«В это время показался Чикизнаке, и Мониподьо справился у него, покончено ли с заказанной ему раной в четырнадцать стежков.

«Какой раной? – переспросил Чикизнаке. – Не тому ли купцу, что живет на перекрестке? »

– «Да‑ да, ему», – подтвердил кавальеро.

«Дело обстоит следующим образом, – отвечал Чикизнаке. – Вчера вечером я поджидал купца у дверей его дома; он пришел еще до молитвы. Подхожу, прикинул глазом лицо, и оказалось, что оно очень маленькое; совершенно невозможно было уместить рану в четырнадцать стежков; и вот, будучи не в состоянии сдержать свое обещание и выполнить данную мне деструкцию, я…» «Ваша милость, вероятно, хотели сказать, инструкцию», – поправил кавальеро. «Совершенно верно, – согласился Чикизнаке. – Увидев, что на таком непоместительном и крошечном личике никак не уложить намеченное число стежков, не желая терять время даром, я нанес одному из слуг этого купца такую рану, что, по совести сказать, первый сорт! » «Семь стежков раны хозяина, – сказал кавальеро, – я всегда предпочту четырнадцатистежковой ране его слуги. Одним словом, вы не сделали того, что было нужно. Впрочем, что тут разговаривать – не такой уж большой расход те тридцать эскудо, которые я вам дал в задаток. Имею честь кланяться, государи мои! »[1286].

Рис. 1. Испанская шебека. Жан Бужон, 1826 г.

 

Как мы видим, речь в этом отрывке идёт о заказном нанесении шрама на лицо в качестве символического унижения, из чего можно сделать вывод, что в Севилье XVII столетия подобная практика была в порядке вещей. Многие авторы, посетившие Испанию в XVIII–XIX столетиях, писали о манере испанских навахеро вырезать на лице противнике «Cruz de San Andres» – крест святого Андрея в виде двух перекрещивающихся диагональных порезов. Об этом обычае упоминал и личный хирург короля Англии Карла Второго – Ричард Вайсман, побывавший в молодости корабельным врачом. Он вспоминал, что, когда служил на одном из судов дюнкеркцев – голландских каперов на службе у испанской короны, у которых тогда в моде были поединки на ножах – сникерсни, у него было немало работы, связанной со штопкой порезанных лиц.

В качестве иллюстрации Вайсман привёл одну любопытную историю. Как‑ то раз, когда их судно стояло у берега на якоре, в залив вошли три корабля с голландцами, состоящими на службе у короля Испании, которых сам доктор называл «гамбургцами». Боцман одного из этих судов сошёл на берег в компании моряков с корабля Вайсмана. Во время совместной попойки боцман завёл речь о религии и начал бранить одного из матросов за ношение креста. Некоторое время спустя, основательно заправившись горячительными напитками, он стал задираться и клясться святым причастием, что не станет носить крест, и пусть чёрт заберёт его, если это не так. Один из моряков сбил его с ног, наступил коленом на грудь, прижал голову к земле и, вытащив из‑ за пояса нож, порезал ему лицо от уха до рта. Как это профессиональным языком описал Вайсман, от «os zygoma» до нижней челюсти. После совершения этого акта возмездия моряк бросил изуродованному боцману, что крест на лице послужит ему защитой и чёрт его уже не заберёт. Раненый боцман был поручен заботам Вайсмана и вскоре оправился от ранения, хотя некоторые следы креста остались видны. Как отметил Вайсман, эта категория людей носила шрамы на лице с большой гордостью, как символ личной храбрости[1287].

Флаг с изображением двух перекрещивающихся косых линий – Андреевского креста, на котором, по преданию, был распят святой Андрей Первозванный, можно найти на флагштоках многих государств и разных эпох, начиная с флага Шотландии 832 года. Но вот крест святого Андрея именно в виде двух кровавокрасных полос с рваными зазубренными краями, напоминающими зияющий порез, можно увидеть только на морском флаге Испании в период с 1506 по 1701 год и вплоть до 1843 года – на её воинском штандарте. Упоминание о сходстве раны с «рваным» крестом мы находим и в «Рондолле» Гумилёва:

 

«Вперед, задиры! Вы без страха, и нет для вас запретных мест,

На ваших лбах моя наваха запечатлеет рваный крест» [1288].

 

Андреевскими крестами называет порезы лица и Проспер Мериме в «Кармен»:

«Ну а я, – сказала Кармен, – устрою тебе мушиный водопой на щеках и распишу их, как шахматную доску». И тут же – чик‑ чик! – ножом, которым она срезала сигарные кончики, она начинает чертить ей на лице андреевские кресты»[1289].

Мериме хорошо знал предмет – он серьёзно интересовался культурой цыган Андалусии и особенно гордился своим знанием местных реалий, сленга и диалектных идиоматических выражений[1290]. В прекрасном русском переводе Лозинского Кармен пообещала своей дерзкой сопернице «расписать щёки, как шахматную доску»[1291] – в оригинальной французской версии «peindre un damier». В перекладе на испанский эта идиома звучала как «pintar un javeque», что можно перевести как «разрисовать», «разукрасить» или «расписать шебеку»[1292]. Шебекой в XVI–XIX веках называлось небольшое средиземноморское боевое, а позже торговое трёхмачтовое судно, оснащённое треугольным так называемым «латинским» парусом[1293]. Произошло это название от французского слова «che‑ Ьес», откуда оно трансформировалось в старокастильское «xabeque», а позже и в javeque[1294].

Существует множество версий о происхождении этой идиомы. Например, знаток Испании барон Давилье считал, что это название было обусловлено оснасткой шебеки. «Нанесённая рана формой напоминает парус этого средиземноморского судна», – писал он[1295]. Не исключено, что этимология этого выражения была связана с традицией расписывать борта шебек геометрическими фигурами или же с напоминавшими кровоточащие порезы красными полосами на их парусах. А возможно, изъязвлённое шрамами лицо напоминало морякам волнующееся море, так как на флотском сленге «пинтар» обозначало рябь на воде[1296].

Давилье отметил, что среди испанских мастеров ножа порез лица, «хабек», или, как его ещё называли, «чирло», являлся одним из важнейших технических элементов в поединке[1297]. К началу XIX столетия выражение «расписать шебеку» плотно заняло своё место в вербальных угрозах народной дуэльной культуры Испании. О «хабек» упоминается и в пособии по владению навахой «Manual del Baratero»[1298], и в сборниках народной поэзии Сегарры[1299]. В 1855 году о распространённых в поединках на ножах порезах лица пишет Форд в своей хрестоматийной работе «Путеводитель по Испании». Так, он упоминал, что среди андалузских махо во время нередких вспышек ревности обычным наказанием являлся порез щеки соблазнителя, называемый «отметиной», или «разрисовкой». Согласно Форду, популярной среди махо угрозой была фраза: «Ya estadas señ alada, Ya estas pintado, picaro! » («Я порежу тебе лицо, плут! »). В литературном испанском языке метафора «pintado рог la justicia» – «помеченный правосудием» обозначала мошенника, a «pan pintado» на жаргоне пекарей назывался хлеб, украшенный крестовыми и диагональными надрезами. В Севилье была распространена угроза: «Mira que te pinto un jabeque» («Смотри, как бы я не расписал тебе шебеку»).

Человек, получивший «хабек», не мог никому показаться в таком виде, стеснялся отметин на лице и отчаянно пытался восстановить внешность и кожу лица. Как гласила старинная севильская пословица: «Над шрамами подшучивают те, кто никогда их не получал». Единственным косметическим средством для удаления шрамов тогда считался кошачий жир: «El sebo unto de gato, Que en cara defienda los senales» («Кошачий жир, который защищает от отметин на лице»)[1300].

Вероятно, эту испанскую моду вместе с испанской культурой поединков на ножах моряки‑ дюнкеркцы занесли во Фландрию. Во всяком случае, голландские источники XVII века упоминают о распространённой среди низших классов страны традиции, известной как «de bek opsnijden» или «bekkensni‑ jden» (дословно «разрез рта»). Существовало множество эвфемизмов для «беккеншнэйден» – например: «Я повешу тебе на щёку красную ленточку»[1301]. Как правило, это был восходящий порез щеки, идущий от уголка рта. Часто «беккеншнэйден» наносили в качестве наказания. Например, в 1651 году отставной солдат из Зютфена был осуждён за то что порезал женщине лицо разбитым стеклом[1302]. Или же как акт возмездия брошенного любовника, как в инциденте в ночь на Эпифанию 1698 года, когда Ян Хелт порезал от уха до рта лицо своей бывшей подружке Маргриетье Дюийфф[1303].

Некоторые исследователи считают, что «беккеншнэйден» являлся элементом исключительно мужской мести[1304]. В Северном Брабанте, одной из южных провинций Голландии, «беккеншнэйден» были нередки во время ярмарок. Как раз подобный инцидент произошёл на одной из таких ярмарок в Ренсселаерсвике в 1649 году. 21 сентября, за день до открытия так называемой Амстердамской ярмарки, Ян Диркс ван Бремен стал жертвой нападения Абрахама Стивенса де Кроаэта, и Дирка Хендрикса ван Хилверсума. В результате этого нападения Ян Дирке получил ножевое ранение лица, идущее справа налево и сверху вниз, от нижней губы к подбородку[1305].

Порезы лица сурово карались голландскими судами. Так, за обезображенное подобным образом лицо Меувиса Хоогенбума Якоб Лоокерманс был оштрафован на триста гудьденов, и, кроме того, суд обязал его оплатить услуги хирурга[1306]. Ещё более суровым наказанием для агрессора закончился инцидент с участием личного садовника бургомистра Амстердама Николаэса Витсена, произошедший в 1704 году. История эта выглядела следующим образом. Варнаар Варнаарсе работал садовником у бургомистра Витсена. Работодатель Варнаара являлся одним из отцов города, кораблестроителем, учёным и советником русского царя Петра Первого, что придавало садовнику более высокий социальный статус, чем у других работников. Неизвестно, сколько ему было лет, но недоброжелатели называли Варнаара стариканом. Его недруг, 24‑ летний Хендрик Блок, он же Косой Хейн, поменявший много мест работы, на тот момент трудился в ситценабивной мануфактуре. Мы не знаем, что вызвало между ними вражду, но можем предположить, что садовник пытался защитить имущество хозяина.

Как‑ то раз Хейндрик в компании шести приятелей встретил садовника на прогулке за городскими стенами и ударил его по голове подобранной дохлой чайкой с такой силой, что Варнаар свалился в канаву. Снова враги встретились в сентябре у Утрехтских ворот, где Варнаар болтал с сержантом городской стражи. Хейндрик, достав нож, стал оскорблять Варнаара, называя его старым негодяем и вором, крадущим голубей бургомистра. Его приятель подначивал его: «Вгони нож в этого старого пса по самую рукоятку! » Но вместо этого Хейндрик потребовал, чтобы Ваарнар пришёл вместе с сыном в воскресенье в условленное место, где обещал порезать им обоим лицо. Садовник проигнорировал его вызов, и следующая их встреча произошла в субботу, 18 октября, когда Варнаар и его маленькая дочурка – что даёт основание предполагать, что он не был так стар, – спрятались от дождя в мясной лавке. Его противник снова повторил: «Завтра, в воскресенье, я порежу тебе лицо, старый подонок! » Варнаар взял в руки палку, чтобы отколотить обидчика, но тот выхватил нож и осуществил свою угрозу, порезав садовнику подбородок. В ноябре Хейндрик был арестован. Под пыткой он признайся не только в оскорблении садовника бургомистра и нападении на него, но и в семи другим эпизодах, где он также использовал нож для нанесения ранений[1307].

Практически никогда за всю историю дуэлей в Амстердаме жертвы нападений не умирали от ранений головы. Смертельные удары чаще всего наносили в грудь или живот. В качестве возможного объяснения может быть использован тот факт, что народные дуэлянты 1700‑ х, как правило, не стремились убить друг друга. Поединки на ножах представляли лишь демонстрацию силы. Перед началом схватки некоторые дуэлянты недвусмысленно заявляли, что противник «нуждается в порезе» или «кое‑ кто что‑ то получит». Убийства же на дуэлях обычно случались, когда эмоции брали верх над рассудком и простой демонстрации превосходства или символического унижения противника уже было недостаточно[1308].

Прекрасное описание «беккеншнэйден» мы находим в некогда популярном, а ныне забытом романе Генриха Майера «Дочь оружейника», изданном на русском языке в 1873 году. Герой романа, оружейный мастер Вальтер, у речной переправы неподалёку от Амерсфорта был вызван на поединок неким лодочником, слывшим умелым бойцом на ножах. Лодочник принёс два ножа одинаковой длины и один из них подал сопернику. Вальтер прикрепил нож к руке платком, чтобы защитить пальцы. Таким же способом привязал нож его противник, и они встали в восьми шагах друг от друга. Оружейник спокойно ждал нападения, следя за всеми движениями перевозчика. Тот, видя, что его противник не становится в правильную позицию, решил, что имеет дело с новичком, и двинулся к нему. Вальтер спокойно ждал, не поднимая рук, но когда лодочник почти дотронулся до него, он быстро схватил его за руку левой рукой, а правой мгновенно вырезал ножом крест на его щеке. Потом сильно толкнул его, и лодочник, потеряв равновесие, упал под громкий хохот окружающих. Но тут же в ярости вскочил на ноги и, несмотря на то что его лицо было покрыто кровью, потребовал продолжить бой. Оба встали на свои места, но в этот раз оружейник не ждал, когда противник подойдет к нему. Он сам одним скачком очутился возле лодочника, опять сжал его вооруженную руку и быстро вырезал на другой щеке полумесяц, «так что эмблемы христианства и магометанства соединились на его лице, разделенные только красным носом»[1309].

С одной стороны, такой «беккеншнэйден» фигурально символизировал для фуурфехтера потерю лица, но с другой – некоторые гордо носили эту метку как символ бойцовской репутации, так как это доказывало отвагу владельца шрама и его способность терпеть боль. «Беккеншнэйден» вошёл в обиход вместе с традицией поединков на ножах в XVII веке и вышел из моды в середине XVIII столетия[1310]. Но эта мрачная традиция не утеряла своей популярности и в просвещённом XIX веке. Ещё в 1822 году «European magazine» отмечал: «Каждая нация дерётся в соответствии со своими обычаями. Так, голландцы режут друг другу ножами лица»[1311].

В Италии XVI века находившейся под испанским господством, мода на всё испанское не оставила незамеченной и традицию ритуального обезображивания лица. Вместе с испанским костюмом, испанскими ножами, испанской культурой чести и испанской традицией поединков на ножах на плодородную землю Апеннин упали семена и этого архаичного обряда. Джеймс Тёрнер отмечал, что уже в ренессансной Италии, и особенно в Риме, было распространено нанесение шрамов на лица проституток. Подобный ритуал мы можем увидеть на изображении из датированной 1692 годом серии гравюр Джузеппе Мариа Мителли, «La vite infelice della meretrice compartita ne dodeci mesi dell'anno». Этот цикл гравюр посвящён различным перипетиям из жизни проститутки и охватывает период с юности и до её смерти. На одной из гравюр, «Ottobre» («Октябрь»), завёрнутый в плащ мужчина распарывает жрице любви лицо коротким серпообразным ножом[1312].

Вскоре право на этот ритуал было практически монополизировано печально известным преступным сообществом Неаполя – каморрой. Так как, согласно своей мифологии и историографии, каморра вела происхождение от Ла Гардуньи, легендарного преступного сообщества Севильи XV столетия, то, видимо, она переняла и эту кровавую испанскую традицию. В сумрачной среде неаполитанской каморры шрамирование лица из простого ритуала унижения превратилось в жестокую субкультуру, известную как «sfregio».

Рис. 2. Проститутке распарывают лицо ножом. La vita infelice della meretrice (Несчастная жизнь блудницы). Джузеппе Мария Мителли. 1692 г.

 

Одно из первых упоминаний о сфреджо в значении шрамирования лица мы находим в 1760 году в словаре Баретти[1313]. Это слово можно перевести с итальянского как «шрам», или «порез на лице», а в метафорическом смысле – как «позор» или «бесчестье». В Неаполе XIX столетия сфреджо имело только одну мрачную интерпретацию – нанесение на лицо с помощью бритвы или ножа видимых шрамов различного размера, несущих различную смысловую нагрузку. Каморристы, находящиеся в тюрьмах, за отсутствием других орудий наносили сфреджо осколками стекла или заточенными обрезками металла[1314]. Только в период с 1859 по 1860 год было зафиксировано 116 случаев сфреджо. А в течение последующих двух лет их число уже превысило 223. В период с 1830 по 1840 год сфреджо стали в Неаполе настолько частым явлением, что понадобился специальный репрессивный закон[1315]. Итальянское правосудие отчаянно боролось с этой традицией, и за нанесение сфреджо выносили достаточно строгие приговоры. Хотя получившие шрамы жертвы редко обращались в полицию, иногда подобные инциденты всё‑ таки превращались в уголовные дела. Так, 21 апреля 1854 года уголовный суд Потенцы приговорил некоего Доменико Пассалакуа за нанесение сфреджо к десяти годам тюрьмы[1316]. Неизвестно, чем был обусловлен такой суровый приговор, так как обычно тюремный срок за подобное преступление редко превышал 5–6 лет, как, например, в деле о нанесении сфреджо Микеле Гайта, рассмотренном уголовным судом Салерно[1317], или в процессе Фердинандо Винчи, обвинённого в сфреджо судом Неаполя[1318]. В эти годы произошла демонизация опасной бритвы, с помощью которой чаще всего и уродовали лицо. Благодаря этому, вскоре бритва приобрела в Италии репутацию коварного и подлого оружия преступного мира, и за её ношение назначали самое строгое наказание.

Но каморристы горевали недолго и вскоре нашли альтернативу запрещённой бритве. Как ни абсурдно это звучит, но это оружие было вызвано к жизни драконовским законом премьер‑ министра Италии Джолитти от 1908 года. Закон ограничивал максимально допустимую длину клинка ножа 4 сантиметрами, а ножи с остриём вообще должны были исчезнуть как класс. В результате этих ограничений итальянские производители наладили выпуск ножа моцетта со срезанным под прямым углом остриём и разолино, прозванного так за сходство с разойо – опасной бритвой[1319].

Все исследователи, занимавшиеся изучением каморры, сходятся во мнении, что для членов этой организации сфреджо представлял вид наиболее распространённого наказания. Они прибегали к нему, когда было необходимо покарать на небольшой проступок, совершённый соратником, и если речь шла о мести в отношении «непосвящённых». Наибольшее число обвиняемых в сфреджо было среди молодых преступников, более или менее тесно связанных с этим сообществом. Из монографии профессора Пуччи о каморре мы узнаём, что среди дисциплинарных наказаний, накладываемых организацией на своих членов, были штрафы, целование руки или ступни соратников, получение пощёчины, дискредитация и временное отстранение от работы, увольнение, компенсация ущерба, избиение, сфреджо и, наконец, смерть[1320]. В своём фундаментальном исследовании Ломброзо сообщал, что, когда речь шла о выполнении задания организации, каморрист, не колеблясь, мог ранить, или даже убить жертву, но для своей личной мести он обычно при помощи бритвы наносил на лицо противника сфреджо. Нанесение шрама, как правило, поручалось пиччиотто – молодым преступникам, которые только начали подниматься по иерархической лестнице каморры. Настоящий каморрист никогда не наносил сфреджо лично – ни для себя, ни для других. Хотя было одно исключение: жена каморриста по традиции получала от него сфреджо ещё в тот период, когда он только ухаживал за ней, будучи молодым пиччиотто. Можно сказать, что в каморре это являлось своеобразной формой помолвк[1321].

На основании материалов шестидесяти уголовных дел, связанных с нанесением сфреджо, можно заключить, что средний возраст тех, кто наносил эти ранения, или, как их ещё называли, сфреджатори, обычно колебался между 16 и 30 годами. Примерно 70 % неофитов вербовались из числа бывших заключённых, и поэтому все они были хорошо известны полиции. Большинство из них занимались неквалифицированным трудом: мусорщики, продавцы, уличные торговцы, разносчики. Почти все сфреджатори были тщеславны и бахвалились своей отвагой. Так, один из них, Николас П., прозванный «u mimmo» – «мим», пиччиотто из района Порто, после того как нанёс подруге сфреджо, во всеуслышание заявил, что «порезал любовницу не только чтобы доказать превосходство мужчины над женщиной, но также и для того, чтобы по этой специфической отметине все знали, что её оставил человек, способный заставить уважать себя»[1322].

По статистике, среди получивших шрамы женщин количество девиц было выше, чем замужних дам, а на последнем месте находились вдовы. Чаще всего жертвами сфреджо становились женщины, работавшие приходящими домработницами, сразу за ними шли продавщицы, служанки, портнихи, парикмахерши, прачки и, наконец, зарегистрированные проститутки. Следует отметить, что большинство тех, кто называл себя приходящими домработницами, на самом деле являлись тайными или явными проститутками, скрывавшими своё занятие под этим обтекаемым названием. В общем, можно с достаточной уверенностью сказать, что большинство сфреджати – женщин со шрамами на лице – не обладали высокими моральными достоинствами и на социальной лестнице находились ближе ко дну общества.

Сфреджо были наиболее популярны в районах с плохой репутацией, где женщин лёгкого поведения хватало с лихвой. Из 160 неапольских проституток со шрамами на лице 32 признались, что они занялись проституцией после того, как их друг, нанёсший сфреджо, опозорил их и бросил. Информация, полученная от синьора Донадио, секретаря полицейского управления в Неаполе, позволяет сделать вывод, что нападения такого рода чаще всего совершались в районах Викариа, Меркато, Прато, Пендино и Монтекалварио, считавшиеся прибежищами каморристов. В районах Сан‑ Фернандо и Сан‑ Джузеппе сфреджо встречались значительно реже[1323].

Рис. 3. Сфреджиати. L'uomo Delinquente. Чезаре Ломброзо, Турин, 1897 г.

 

Как правило, сфреджо наносили мужчины женщинам или другим мужчинам. Резали друг другу лица и женщины. Но подобная форма мести женщины возлюбленному мужчине являлась большой редкостью. Среди основных поводов к совершению сфреджо чаще всего встречались ревность, тщеславие, ярость, а иногда месть или вендетта. Шрам могли наносить как по приказу организации, так и по заказу частного лица. В 78 изученных случаях 18 молодых людей порезали лица своих возлюбленных в приступе ревности или ослеплённые оскорблением чести. Кроме того, некрасивые или подурневшие женщины считались более верными. Возможно, порезав лицо возлюбленной, юноши хотели устранить повод для вечных подозрений, споров и постоянных ссор. Нередко случалось, что сфреджо, вместо того чтобы разбить узы привязанности, только укреплял их, и девушка, которая могла бы потерять лицо в глазах общественного мнения, считала, что её честь восстановлена. Почти так же выглядела ситуация и среди членов каморры. Женщина каморриста, получившая сфреджо, никогда не свидетельствовала против мужчины, который её изуродовал, а наоборот, гордилась принадлежностью к нему. Но надо заметить, что при этом она руководствовалась не преданностью, лояльностью или великодушием, а исключительно тщеславием. Видимый шрам, свидетельствовавший о том, что это возлюбленная каморриста, автоматически повышал статус женщины в обществе[1324].

Тщательные исследования М. Канале, долгое время работающего в охране общественной безопасности неапольского района Порто, дают основания утверждать, что у каморристов в зависимости от повода существовали различные виды сфреджо. Наиболее частым являлся так называемый, «сфреджо симпатии», который носили женщины каморристов. Этот вид шрама наносился с помощью хорошо заточенной бритвы, и порез соединял по горизонтали ухо с губой. Шрам в этой плоскости, как считали авторы XIX века, «практически сливался с чертами лица, не портил его и, более того, даже добавлял некий шарм простеньким мордашкам девушек из народа». Бывало, что в подобных случаях судья рассматривал нанесение «сфреджо симпатии» лишь как временное обезображивание и назначал менее суровое наказание, предусмотренное для лёгкого ранения[1325].

Более серьёзным ранением являлось так называемое «сфреджо мести», для нанесения которого использовалась зазубренная бритва, оставлявшие рваные раны. В этом случае разрез вёлся сверху вниз от глаза. В результате лицо было обезображено сильнее, рана более заметна, и, кроме этого, нередко повреждались слюнные железы и лицевой нерв. Этот вид сфреджо применялся для наказания предателей, информаторов и агентов полиций[1326]. В связи с различием между сицилийскими и неаполитанскими традициями и обычаями сфреджо не смог укорениться на Сицилии из‑ за кровожадного нрава её обитателей, предпочитавших шрамированию более радикальные методы. В ситуации, когда камор‑ ра выбирала сфреджо, сицилийцы прибегали к убийству. Там, где неаполитанцы мстили за оскорбление ударом бритвы по лицу, Сицилия, Корсика и Сардиния вонзали кинжал в сердце. Когда одни довольствовались обезображиванием, другие убивали.

За пределами Неаполя сфреджо попадалось достаточно редко. Встречаются немногочисленные упоминания об обезображивании лица в городах Сицилии, но и там сфреджо всегда наносились только членами преступных сообществ[1327]. Так, невольным свидетелем нанесения заказного сицилийского сфреджо стал известный русский экономист середины XIX века Матвей Степанович Волков. Вот как он описывал этот инцидент в воспоминаниях: «Ужасное происшествие! Доктор N, молодой человек красивой наружности, ежедневно на закате солнца прогуливался за городскими воротами. Однажды подбегает к нему человек и одним ударом ножа разрезывает лицо поперёк. Раненый падает без чувств. Кто‑ то узнал его, поднял и привёз домой. Очнувшись, несчастный увидел, что разбойник ничего у него не взял; следовательно, то был bravo, исполнитель чьего‑ нибудь мщения. Вспомнил он, что недавно поссорился с другим доктором. Может быть, это мщение того доктора»[1328].

Упоминание о сфреджо мы встречаем и через 100 лет после описанных событий. В 70‑ х годах XX столетия известный калабрийский бард, каморрист Франческо «Чиччо» Скарпелли, выступавший под псевдонимом Фред Скотти, в популярной песне тех лет, «Тарантелла гуаппа», пел: «Е si 'u curtieddu miu si avja lu tagliu. Carogna io ti sfreggiu e t' azzaccagnu» («Мой нож искусен в своём ремесле. Для начала, предатель, я порежу тебе лицо»)[1329].

По иронии судьбы, сам Скарпелли, попав в двусмысленную ситуацию, порезанным лицом не отделался. Он грубо нарушил закон уважаемого сообщества, начав оказывать знаки внимания жене местного капо ндрангеты, которая, очевидно, не смогла отказать голосистому роковому красавчику с набриолиненной причёской. Во всяком случае, капо с ним церемониться не стал и, чтобы сохранить лицо, вместо пиччиотто с бритвой, отправил к нему стрелка с лупарой. На надгробии незадачливого барда выбита патетическая эпитафия в лучших традициях каморры: «А Ciccio, stroncato da mano crudele» («Сражён жестокой рукой»)[1330].

Рис. 4. Надгробие Франческо 'Чиччо' Скарпелли [Фред Скотти).

Рис. 5. Различные типы сфреджо. Usi е costumi dei camorristi. Абель де Блазио, 1897 г.

 

Прекрасный комплект хрестоматийных неаполитанских сфреджо, благодаря которым он получил кличку Меченый или Человек со шрамом, носил на лице прославленный гангстер эпохи сухого закона Альфонсо Габриэль Капоне, более известный под именем Аль Капоне. Репортёрам он любил рассказывать историю о том, что эти шрамы были им получены на войне или, по другой версии, в результате несчастного случая в парикмахерской, когда он ещё был ребёнком. Но на самом деле приобретены они были несколько иным путём.

В далёком 1917 году юный Альфонс Капоне работал на босса нью‑ йоркской мафии Фрэнки Йела в отеле «Гарвард» на Кони‑ Айленд. В один из вечеров в танцевальный зал в сопровождении своей сестры Лены и невесты по имени Мария Танцио вошёл нью‑ йоркский мафиози Фрэнк Галлуччо. Аль Капоне приметил хорошенькую гостью и игриво и откровенно улыбался Лене. Вскоре девушку начало раздражать навязчивое внимание со стороны молодого человека, и она попросила брата намекнуть ему об этом. Но только он собрался поговорить с Капоне, как тот вдруг наклонился к Лене и игриво сообщил, что у неё «клёвая задница». Услышав этот сомнительный комплимент, Фрэнк пришёл в бешенство. Он тут же бросил Капоне, что «не собирается выслушивать такое дерьмо от кого бы то ни было», и потребовал, чтобы тот немедленно извинился перед сестрой. Альфонс протянул к Фрэнку руки и примирительно сказал: «Да ладно, дружище, я же пошутил! » «Это ни хрена не смешно! » – ответил разьярённый Галлуччо. Тут улыбка сползла с лица Капоне. Галлуччо выхватил складной нож и нанёс ему три удара. Он целился в горло, но так как этим вечером успел пропустить пару коктейлей, то вместо шеи попал по лицу. В госпитале Кони‑ Айленд, Капоне потребовалось наложить 30 швов.

После этого инцидента у Галлуччо произошло объяснение с боссами нью‑ йоркской мафии. В результате Капоне был вызван на ковёр и предупреждён, чтобы даже не думал мстить за порезы, так как это было справедливым наказанием за оскорбление сестры Галлуччо. Капоне признал вину и принёс извинения его сестре. Галлуччо был сам не рад, что изуродовал Аль Капоне, но, согласно кодексу чести каморры, его поступок в защиту чести сестры был абсолютно оправдан. Шрамы выглядели следующим образом: косой шрам длиной 10 см поперёк щеки перед левым ухом, вертикальный шрам длиной 5 см на челюсти с левой стороны и косой шрам 5 см под левым ухом на шее.

Некоторые беспринципные газетёнки и журналы старались увеличить его шрамы на фото, чтобы лицо Капоне выглядело более безжалостным. Хотя газетчики и прозвали Капоне Человеком со шрамом, но никто из них никогда не отважился сказать ему это в лицо[1331]. Так по иронии судьбы старинная неаполитанская традиция настигла Капоне, выходца из неаполитанского городка Кастелламаре ди Стабиа, за тысячи километров от дома, в далёкой Америке.

Однако, синьор Капоне не был в этом одинок. Его товарищем по несчастью стал другой легендарный гангстер эпохи сухого закона, уроженец сицилийского местечка Леркара‑ Фридди, Сальваторе Луканья, более известный широкой публике, как Чарльз «Счастливчик» Лучано. В 1928 году между бандами двух капо мафии, Джузеппе «Джо» Массерия, на которого работал Лучано, и Сальваторе Маранцано началась братоубийственная война получившая название «Кас‑ телламарской», по названию родного местечка Маранцано, Кастелламаре дель Гольфо. С 1928 по 1931 год это кровопролитие унесло жизни более 60 человек. В 1929 году, в разгар боевых действий, несколько неустановленных мужчин, предположительное из банды Маранцано, схватили Лучано и вывезли на Статен‑ Айленд, где подвергли его пыткам. Закончив истязания они с помощью ножа нанесли на его правую щёку традиционный сфреджо, серьёзно повредив при этом мышцы щеки и перебив глазодвигательный нерв, поднимающий верхнее веко.

Не менее комфортно чувствовала себя испанская традиция шрамирования, очевидно, завезённая туда переселенцами из Андалузии, и в Аргентине, где её адаптировала дуэльная культура пастухов‑ гаучо. Чарльз Дарвин, путешествовавший по Аргентине в 1831–1836 годах, во время своей известной экспедиции на «Бигле», наблюдая в Рио‑ де‑ ла‑ Плата за поединками гаучо, заметил, что в драке каждый из противников старается попасть другому в лицо и поранить ему нос или глаза, о чём нередко свидетельствовали глубокие, ужасные на вид шрамы[1332].

Рис. 6. Шрамы от ножа на лице гаучо.

Рис. 7. Чарли Лучано (1817–1962).

Рис. 8. Улпьфонс Габриэль Капоне (1899–1947).

 

Президент Аргентины Сармиенто писал: «В других странах мужчина достаёт нож, чтобы убить, – и убивает. Но когда аргентинский гаучо достаёт свой нож в драке, то только чтобы ранить. Его единственная цель – порезать лицо, оставить отметину, его личное несмываемое клеймо. Именно поэтому часто можно увидеть гаучо, покрытых глубокими шрамами»[1333].

Но в отличие от культур ножа Средиземноморья, шрам на лице гаучо нес только одну смысловую нагрузку – он служил признаком неумелого бойца. Гаучо считали, что человек, искусно владеющий ножом, никогда не позволит оставить у себя на лице свидетельство своей неловкости и непрофессионализма. Получить такой порез в их среде считалось страшным оскорблением.

Прекрасной иллюстрацией к этому свидетельству служит описание дуэли из культовой эпической поэмы «Гаучо Мартин Фьерро» написанной в 1842 году аргентинским писателем Хосе Эрнандесом. Главный герой повествования, гаучо Мартин Фьерро, порядочно набравшись в пульперии, оскорбил негритянку. За девушку вступился её чернокожий приятель, и всё закончилось поединком на ножах. В пылу боя Мартин, еле державшийся на ногах после бурных возлияний, пропустил один из ударов противника, и нож чёрного гаучо оставил порез на его лице. Так как для гаучо это являлось унижением и тяжким оскорблением, Фьерро пришёл в ярость и убил своего незадачливого соперника ударом ножа[1334].

Традиция гаучо резать в поединках лица противников прекрасно описана знатоком культуры гаучо Марио Лопесом Осорнио в его уже хрестоматийной работе 1192 года «Es

⇐ Предыдущая36373839404142434445Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: