Глава XIII. Дьявольский оброк моря

Глава XIII

ДЬЯВОЛЬСКИЙ ОБРОК МОРЯ

 

Поножовщины моряков

Образ моряка с детства ассоциируется у нас с бравыми парнями с открытыми обветренными лицами, в клёшах и бескозырках, горланящими песни в портовых тавернах с бутылкой рома в руке, ловко взбирающимися по вантам и высматривающими землю из «вороньего гнезда». Просоленные и загорелые морские волки, которым сам чёрт не брат. Однако была у этой мужественной и романтической профессии и менее светлая сторона. Нельзя забывать о том, что история мореплаваний состоит не только из захватывающих приключений и экзотических островов с сокровищами, но также из многомесячных изматывающих переходов, скудного питания, тяжёлой работы, хронического недосыпания и болезней. Усугублялось всё это ещё и тем, что жизнь моряков на судне была ограничена небольшим пространством корабельного трюма и им долгими месяцами приходилось видеть одни и те же смертельно надоевшие лица товарищей по команде. Отсутствие на борту женщин, долго сдерживаемые негативные эмоции, сексуальное и психологическое напряжение вызывали фрустрацию, неврозы и депрессии, что нередко приводило к конфликтам. Как правило, моряки выпускали пар в прибрежных тавернах, но иногда портовые пристани разделяли месяцы пути, поэтому поножовщина на борту судов была нередким явлением. Психологические проблемы, с которыми сталкивались моряки, разрушали социальные связи внутри команды – мужчины, страдающие от депрессии, были не лучшей компанией. Многие моряки совершенно переставали себя контролировать. Подобное положение дел в сочетании с тем, что всем им до смерти надоело ежедневно в течение долгих месяцев плавания видеть одни и те же лица, приводило к тому, что рушилось любое подобие товарищества и забывалось о хороших манерах. Жизнь в пространстве столь ограниченном, что невозможно было пройти, чтобы не натолкнуться на кого‑ нибудь из членов команды, вскрывала многие недостатки товарищей, с которыми моряки делили стол и кров. «Нет такого места, где вы лучше узнаете человека, – как‑ то заметил ирландский моряк Патрик Мид, – чем на одном из этих судов»[1402].

Рис. 1. Голландский матрос с ножом в руке. Победа над флотами Франции и Испании в заливе Виго 23 октября 1702 г.

Рис. 2. Брабантский матрос. Бернар Пикар, 1695–1730 гг.

Рис. 3. Американский моряк с револьвером, 1861–1865 гг.

 

Оснований для недовольства было предостаточно – отсутствие женского общества, свежих продуктов и нехватка сна делали моряков раздражительными, особенно в отношениях с товарищами по команде. Независимо от того, чем это было вызвано: цветом кожи, происхождением, недостаточной личной гигиеной, манерой пережёвывания пищи или храпом, но чем дольше моряки оставались в изоляции, тем чаще их посещали недобрые мысли о товарищах. «Если вы хотите узнать, каков человек на самом деле, – писал Ноэль Блейкман в своей книге «Некоторые личные воспоминания о флотской службе», – запритесь с ним на год, и вы увидите, из чего сделан он, да и что за мужик ты сам»[1403].

Учитывая, что в плавании за время долгой изоляции моряки были вынуждены изо дня в день видеть все недостатки своих товарищей, их раздражительность можно понять. Но последствия этого напряжения были разрушительными, и часто хрупкие социальные связи, только что установленные моряками, давали трещину. Члены команды переставали делиться друг с другом, росло воровство, падала дисциплина. Любая просьба, совет или предложение теперь становились поводом для конфликта. «Похоже, главное сейчас – это ссоры», – писал судовой кочегар Чарльз Пул в мае 1864 года[1404]. Психологическое и физическое истощение только усиливали неприязнь моряков друг к другу. Как заметил новичок Майлоу Лэйси: «Каждый ненавидел каждого и себя в том числе»[1405]. Кочегар Уильям Уэйнрайт как‑ то назвал подобный период повышенной агрессивности членов команды «дьявольским оброком».

Рис. 4. Поединок моряков. Morosophie, Гийом Ла Перьер, 1553 г.

Рис. 5. Дуэль между испанскими моряками, 1860 г.

 

В эти дни моряки пытались бороться с тяжёлой депрессией беспробудным пьянством и постоянными драками. В марте 1864 года Уильям Уэйнрайт отмечал, что половина его команды регулярно пьянствовала и дралась. Кулачные драки, а также поединки на ножах между моряками, иногда заканчивавшиеся смертью, стали на борту его судна обычным явлением. Другой кочегар, Джордж Арнольд, как‑ то раз принявший участие в двух серьёзных драках в течение одного дня, заметил: «Я никогда никого не задираю, если только он не начинает первым». Хотя во время второй драки, после того как вмешались приятели его противника, Арнольд бахвалился: «Я бы выколотил из него семь колоколов! ». Адмирал Робли Данлисон Эванс вспоминал, как черная меланхолия, вызванная изоляцией, приводила к насилию: «Наши парни торчали на борту так долго и мы находились под таким давлением, что все стали крайне раздражительными и задиристыми. Драки превратились в обыденность, и некоторые из них заканчивались крайне серьёзно. Несколько человек даже рассталось с жизнью»[1406]. В качестве иллюстрации к воспоминаниям Эванса можно привести небольшой отрывок из работы Джона Шербурна Слипера: «Одним воскресным утром на юте испанской шхуны, которая после почти недельной стоянки в порту готовилась выйти в море, разгорелась ожесточённая ссора между двумя испанцами. Вскоре их выкрики, грозный вид и неистовая жестикуляция привлекли внимание всех окружающих. Внезапно, очевидно, устав от взаимных оскорблений, они сбросили плащи, которыми каждый из них обернул левую свою руку, выхватили длинные ножи, послужившие образцом для смертоносного боуи, и свирепо набросились друг на друга. Казалось, что каждый мускул их трепетал и сокращался от ярости, в глазах светилось отчаянное безрассудство, и представлялось, что их мышцы наделены сверхчеловеческим могуществом. Одна яростная атака следовала за другой, но оба бойца искусно парировали все выпады левой рукой, которую использовали в качестве баклера. Наконец один из дуэлянтов получил ранение в грудь, и в мгновение ока рубашка окрасилась кровью. Но это только подтолкнуло раненого наброситься на противника с ещё большей энергией. Совершенно позабыв о защите, они кидались друг на друга, словно два разъярённых тигра. Но такая схватка не могла длиться долго. Вскоре один из испанцев, весь покрытый ранами и ослабевший от потери крови, рухнул на палубу. Победитель в этой дуэли, судя по окровавленной рубахе, побледневшему лицу и неверной походке, также был не в лучшем состоянии, и приятели отвели его в трюм»[1407].

Рис. 6. Моряки отдыхают на палубе судна. Река Джеймс, Вирджиния, 9 июля 1862 г.

 

Слипер, писавший под псевдонимом Хаузер Мартингейл, был старым морским волком – двадцать два года он прослужил в торговом флоте. Даже его псевдоним – «хаузер», переводится как «перлинь» – стальной трос, использовавшийся в судовом такелаже[1408].

Джордж Бернард Шоу однажды заметил, что «чем дольше люди находятся на борту судна, тем всё более сумасшедшими они становятся». Действительно, наблюдения за моряками военно‑ морского флота демонстрируют, что психологическое напряжение обусловленное изоляцией, ломало многих из них. Эти нервные срывы являлись результатом истощения организма, бессонницы и депрессий, вызванных ограниченным пространством. В ту далёкую эпоху нервный срыв означал, что у моряка не было сил выбраться из своего гамака, чтобы заступить на вахту ни этим утром, ни завтра, ни в последующие дни.

Рис. 7. Юный моряк на борту судна

Рис. 8. Монитор «Nahant». Нью Хемпшир, 1864‑ 65 гг.

 

Хотя моряки плохо понимали, что с ними происходит во время нервного срыва, тем не менее они придумали множество метафор для этого ужасного недуга. Уильям Уэйнрайт описывал свои ощущения как «разбитое сердце», «оказаться за гранью добра и зла» и «страдания из‑ за несмелости». Моряк Джон ван Нест ощущал себя «полностью опустошённым». Другой моряк, Гасси ван Гизон, переживал из‑ за того, что «не знал, как быть». Матрос Уильям Миллер описывал, как однажды потерял самообладание, проснувшись утром 14 декабря 1861 года. «Мне было настолько плбхо, что я был не в состоянии выполнять свои обязанности, – писал он доктору Уильяму Томсу. – Мне пришлось всё бросить». Алво Хантер, юнга с монитора «Nahant», вспоминал, как однажды утром проснулся с ощущением невозможности и нежелания покинуть свой гамак. Хантер понимал, что не всё с ним в порядке, но недоумевал, так как ощущал себя физически здоровым. Обеспокоившись этим и не понимая, что ему делать, юнга решил посетить судового врача. Осмотрев парня, врач заключил, что тот полностью здоров. «Это я и сам знаю, сэр, – с досадой ответил Хантер. – Просто я чувствую себя разбитым! »[1409]. Думаю, что именно высокая вероятность возникновения конфликтов среди членов команды и послужила основой для появления известного и широко распространённого морского поверья, что женщина на борту приносит несчастье. Существует множество всевозможных интерпретаций и объяснений этого суеверия. Так, одна из версий, особенно популярная среди английских моряков, гласила, что, так как слово «ship» – «корабль» в английском языке женского рода, то с появлением на борту женщины корабль «начинала» ревновать её к своим мужчинам‑ морякам, что было чревато всевозможными несчастьями, валившимися на голову команды[1410]. Но, как мне кажется, это как раз тот случай, когда можно спокойно применить бритву Оккама и не множить версии без необходимости. Понятно, что появление женщины на судне, полном мужчин в самом расцвете сил, при этом не избалованных женским вниманием, не особо отягощённых морально‑ этическими нормами и не страдающих от избытка воспитания, ничем хорошим закончиться не могло. Эту точку зрения также разделял английский клирик и писатель середины XVII столетия Джон Флэйвел, писавший негоцианту Джону Лаверингу о возможных проблемах с женщинами на борту его торговых судов: «Убить в них [моряках) вожделение – это самое надёжное средство даровать процветание вашей торговле»[1411].

Рис. 9. Моряк с ножом. Корнелис Дюсарт, около 1695 г.

Рис. 10. Голландский матрос. Бернар Пикар 1695–1730 гг.

 

Кстати, традиционное представление о пиратских кораблях как о плавучих притонах, дикой вольнице, не подчиняющейся никаким правилам, – это не более чем расхожее заблуждение – клише, созданное романистами и приключенческими фильмами. В действительности на этих судах царила жесточайшая дисциплина, а нормы и ограничения, которыми регулировалась жизнь членов команды, своей суровостью порой превосходили дисциплинарные требования военного флота викторианской эпохи. Средиземноморские флибустьеры начала XVII века строго‑ настрого запрещали женщинам ступать на борт своих судов, так как справедливо считали, что их присутствие на корабле «слишком часто приводит в смятение». Этот запрет сохранился и в XVIII веке. В соглашении, составленном между известным уэльским пиратом конца XVII – начала XVIII столетия Бартоломью Робертсом по прозвищу Чёрный Барт и его командой говорилось: «Никаких мальчиков и женщин на борту»[1412]. Более того, если женщину захватывали в качестве добычи, «ей незамедлительно предоставляли охрану, чтобы не допустить гибельных последствий такого смертоносного повода для распрей и ссор». Эту точку зрения благоразумно разделял экипаж и другого именитого английского флибустьера начала XVIII столетия Джона Филлипса: «Когда бы мы ни встретили богобоязненную даму, тот, кто познает её без её согласия, будет предан смерти»[1413]. Работорговец Уильям Снелгрейв, захваченный пиратами у западного побережья Африки в 1719 году, писал в мемуарах: «У пиратов существует правило не допускать женщин на борт своих судов, находящихся в гавани. Если же они в качестве добычи захватывают в море судно, на борту которого находятся какие‑ либо женщины, никто под страхом смерти не смеет принуждать их против воли. Это является хорошим дипломатическим ходом для предотвращения среди них беспорядков, и правило это строго соблюдается»[1414]. Кстати, упомянутый Чёрный Барт Робертс придерживался более пуританских взглядов, чем многие другие пиратские капитаны, и для предотвращения конфликтов на борту судна даже запретил команде азартные игры[1415]. Как следует из принятого на его корабле правила не брать на борт не только девиц, но и мальчиков, похоже, что в эпоху парусного флота, моряки, очевидно от безысходности, особой разборчивостью в связях не отличались. Профессор Денверского университета Артур Н. Джилберт отмечал, что в XVIII столетии гомосексуализм в британском королевском флоте безжалостно наказывался, так как считалось, что это подрывает дисциплину и порядок[1416]. С дисциплиной и порядком у моряков и в самом деле были некоторые сложности. Вот как описывал Майкл Беннет американских моряков периода Гражданской войны в США: «Моряки были грубыми и шумными. В то время как добропорядочные люди должны быть вежливыми, говорить учтиво, воздерживаться от табака и пить умеренно, моряки федератов ругались, жевали табак и напивались до бесчувствия. Обычно они развлекались шутливой агрессией, пьянством и непристойными словесными перепалками. Они и гордились своим рабочим происхождением, и стеснялись его, и поэтому многие моряки впадали в ярость, доказывая свою мужественность или защищая честь, и бахвалились этим своим происхождением. Эта обидчивость присутствовала во всех их речах и в поведении. Моряки имели привычку беспрерывно дразнить, шутить и высмеивать друг друга, по поводу и без повода – то, что они называли «поддеть».

Рис. 11. Костюмы моряков разных стран. Абрахам де Брюйн, 1581 г.

Рис. 12. Американский Рис. 13. Бой на борту судна Массачусетс. Эдвард Харт, 1897 г. моряк, 1861–1865 гг.

 

В их розыгрышах использовался сарказм, далёкий от сентиментальности, присущей среднему классу, а также жестокие и унизительные шутки. Зубоскальство моряков часто бывало бесчувственным, циничным и жестоким. За малейшей ошибкой следовали крики, свист и беспощадное улюлюканье. В большинстве своём моряки не испытывали друг к другу симпатии и смеялись над неудачами других. Они разыгрывали всех и вся, включая детей и животных. Склоки были им жизненно необходимы. Драки, состоявшие из жёстких шлепков ладонью и ударов кулаком, называемые моряками «фистана», были обычны даже среди приятелей. Моряки мгновенно пускали в ход кулаки и отчаянно дрались, когда их провоцировали, и выхватывали нож, когда приходили в ярость. Одним из любимых их выражений было «Я выпущу тебе кишки! ». И это не было пустой угрозой. Ежедневное использование ножа для разрезания и сращивания концов канатов сделало моряков смертоносными и искусными бойцами. Такими умельцами в обращении с ножом были многие новобранцы, поэтому офицеру, как‑ то раз принимавшему их на борт судна в Чарльстоне, пришлось попросить каждого рекрута отдать ему нож, перед тем как войти на борт»[1417].

Рис. 14. Драка матросов. Ян Люйкен, 1682 г.

Рис. 15. Голландский моряк. Корнелис Дюсарт, около 1695 г.

 

Травматизм на судах, особенно в эпоху парусного флота, был крайне высок. Пабло Буэно в работе, посвящённой испанским морякам XVI столетия, писал, что кроме смертельных травм существовали и менее опасные повреждения, но навсегда оставлявшие отметины: пальцы, раздавленные упавшим грузом, ранения, нанесённые частями мачт или такелажа, лица, распоротые щепами, и т. д. Эти отметины были крайне важны для чиновников компании «Каррера де Индиас», так как они позволяли идентифицировать отдельных моряков. В реестры торгового дома служащие тщательно вносили все рубцы и другие особые приметы, в том числе шрамы от старых ранений. Конечно, далеко не все шрамы были получены в результате несчастных случаев во время работ. Насилие среди членов команд, особенно поединки на ножах, как уже говорилось, были в норме вещей, и установить происхождение этих шрамов было непросто. Поэтому реестры часто предупреждают, какие из полученных моряками шрамов являлись именно результатами ножевых ранений. Так или иначе, но количество моряков, чьи лица или руки были иссечены глубокими шрамами, было очень большим, что указывает как на высокий уровень насилия, так и на опасность судовых работ. Исследование личных дел двух тысяч матросов свидетельствует, что у половины из них на теле были обнаружены следы старых ранений[1418]. Также, судя по данным подобных регистров, почти половина команды затонувшего в 1622 году испанского галеона «Nuestra Señ ora de Atocha» имела на лицах, руках и запястьях шрамы или следы от ранений[1419].

Рис. 16. Матросы на галере. М. Схайп, 1649 г.

Рис. 17. Тренировочный бой на борту судна Ньюарк, 1891 г.

 

Похоже, что за прошедшие с момента катастрофы «Аточи» три столетия ситуация не сильно изменилась. Кнут Вейбуст, изучавший быт моряков дальнего плавания в 70‑ х годах XX столетия, писал: «В мою последнюю поездку в Финляндию мне рассказали, что, когда финны дерутся на ножах, они не используют их для колющих ударов; они пытаются порезать лоб противника так, чтобы кровь залила глаза. На самом деле немногие гибли в результате драк на ножах – большинству из них на память достались шрамы на лице. В боях между командами различных судов, стоявших в одном порту, использовались и кастеты, и ножи[1420]. Однако, эти выводы были слишком оптимистичны. Так, например, в январе 1888 году в поединке на ножах сошлись двое финских матросов, приписанных к барку «Элизабет Грэхем». В пылу схватки один из них по имени Нельсон ударил своего товарища по команде Эмиля Эриксена в спину. Эриксена от неминуемой смерти спасло лишь то, что удар ножа пришёлся в ребро[1421].

Очевидцем поединков на ножах до смерти на борту судна невольно пришлось стать англичанину Аарону Смиту. Вот как он это описывал в 1824 году: «Начатое ликёром закончилось множеством вина. Вся команда сильно опьянела и пришла в волнение. Между двумя членами экипажа произошла ссора, превратившаяся в отчаянный поединок на ножах, за которым с ледяным спокойствием наблюдала вся команда. Долгое время никто из бойцов не имел преимущества, так как, несмотря на опьянение, оба сражались с одинаково искусно и осторожно, пока один из них не упал, истекая кровью, после сильного удара в левую часть груди. Когда ярость капитана утихла, он спросил меня, что я думаю об испанской манере боя на ножах, добавив, что я просто обязан научиться владеть ножом. При этом капитан отметил, что это была первая вещь, которой его научил отец»[1422].

Рис. 18. Тренировка по фехтованию на борту линейного корабля Британия. В. Томас, 1860 г.

 

Надо заметить, что не все моряки были одинаково склонны к поножовщине. Превалировали среди них представители стран с развитой ножевой культурой, и пальму первенства держали выходцы из стран Средиземноморья и Латинской Америки, что прекрасно видно на примере судов над испанскими моряками в Англии. В 1853 году в Ливерпуле барон Андерсен приговорил испанского моряка Эдмунда Монтеро к 20 годам за нанесение в поединке смертельных ножевых ранений другому моряку. «Если бы он не был иностранцем, – сказал Андерсен, – я бы приговорил его к смерти». Когда испанский моряк Бернардо Энрикес убил другого иностранца, смертельно ранив его в живот «жутким ножом», он был обвинён в убийстве, и спасло его лишь заступничество присяжных, указавших на его иностранное происхождение. В следующем году испанец Хосе де Росарио зарезал греческого моряка. Как сообщалось, жертва предложила выяснить отношения «в английском стиле» – на кулаках, и Росарио согласился, но во время драки выхватил нож. Он был обвинён в преднамеренном убийстве, но в результате был осуждён за убийство по неосторожности и получил 15 лет[1423].

В 1804 году массовая драка с поножовщиной была спровоцирована испанскими моряками в Филадельфии; 19 мая 1814 года испанцы сцепились с греческой командой в Бостоне, а 12 июня 1808 года там же, в Бостоне, португальские моряки зарезали в драке двух американцев. В результате привычка испанских, итальянских и португальских моряков хвататься за ножи по поводу и без повода явилась одной из причин ксенофобии по отношению к любому выходцу из стран Средиземноморья – «португашке» со смуглой кожей[1424].

В 1858 году некий судья в портовом Ливерпуле вынес определение, что «использование в городе ножа «цветными» недопустимо». Через два года этот же судья отметил, что в ливерпульский порт прибывает множество американских моряков, которым следовало бы разъяснить, что в этой стране они не могут безнаказанно пускать в ход нож. В следующем году в Ливерпуле на Худ‑ стрит некий испанский матрос во время ссоры из‑ за женщины зарезал своего земляка. К 1863 году ножевые ранения стали настолько частым явлением, что судья Томас Стенфорд Рафлз издал уведомление на семи языках, предупреждающее моряков о запрете ношения ножей и другого оружия. Копии этого уведомления были вручены капитанам, командам иностранных судов и владельцам пансионов для моряков. Считалось, что эта превентивная мера оказалась довольно эффективным шагом, хотя один чернокожий моряк вскоре после прочтения уведомления зарезал своего земляка[1425]. Кнут Вейбуст описывал драку испанцев в Монтевидео на борту судна «Монтуз». Члены команды дрались ножами и свайками, но в конце концов были разоружены и заперты в трюме[1426].

Рис. 19. Английский моряк дерётся с четырьмя американцами. Лондон, 1781 г.

 

Так как до второй половины XIX века судовые ножи не были унифицированы, в поединках на борту матросы использовали оружие всевозможных видов, размеров и конструкций. Это могли быть и утилитарные европейские ножи, напоминающие финские «пуукко», и различные типы этнических ножей – от популярных на флоте испанских навах до кинжалов, и даже свайки для работы с такелажем. Так, в материалах суда над испанскими пиратами от 1834‑ года мы читаем: «Свидетели подтвердили сведения о пиратах на борту судна и дополнили показания, уже ранее данные капитаном: «Мы увидели ножи в рукавах их курток, когда они вступили на палубу, – это были длинные испанские ножи. Один из пиратов приказал капитану спуститься вниз в каюту, и двое других последовали за ним. Капитан был внизу недолго, вскоре он позвал меня и приказал мне привести всю команду на корму, что я и выполнил. Из каюты вышли трое пиратов и, угрожая нам ножами, приказали всем спуститься в трюм. Когда весь экипаж был собран в каюте, эти трое тоже спустились к нам и потребовали немедленно отдать им все деньги. Они подталкивали нас ножами, так как им казалось, что мы всё делаем недостаточно быстро. Ножи были длиной около 30 сантиметров, с обоюдоострым лезвием. Среди испанских моряков принято носить такое оружие»[1427]. Вероятно, речь шла о популярных у испанских моряков альбасетских кинжалах, или о больших клиновидных ножах, известных как «фламенко» или «бельдюк». Подобные ножи «фламенко» у испанских моряков упоминаются уже в законе от 1760 года[1428].

Рис. 20. Прибивание руки к мачте ножом, XVI–XVII вв.

Рис. 21. Нож моряка. Пьемонт, XIX в.

 

У английских моряков были популярны длинные ножи, называемые «gully». Первые упоминания этого термина встречаются во второй половине XVI столетия. По одной из версий, «gully» – это производное от французского «goulet», или «goule», что значит «глотка»[1429]. В XVIII веке это название встречается в стихах шотландских поэтов Бёрнса[1430] и Фергюссона[1431]. Кроме «gully» на английских судах в ходу были и другие сленговые названия ножа. Самым популярным из них было «chivey» и его многочисленные вариации. Начиная с XVII столетия это слово звучало как «chive» или «chiv»[1432], а в 1820–1840 годах оно произносилось как «chise», «chis», «chiser» или «chiven»[1433]. В некоторых источниках XVIII века встречаются такие его формы, как «ochive» и «oschive»[1434]. Словарь исторического сленга Эрика Партриджа утверждает, что все эти термины имеют цыганское происхождение. Однако ещё в 1624 году «chivg» встречается в качестве синонима к слову «chip» – осколок, щепка, обрезок[1435]. Кроме этого, слово «chive» в английском языке служит для обозначения одного из подвидов лука, известных как Allium schoenoprasum, или шнитт‑ лук. A «chives» – это длинные побеги лука, которые ещё принято называть перьями. В этой интерпретации этимология «chive» и «chives» ведётся от старофранцузского названия лука – «cives»[1436]. Таким образом, скорее всего, цыгане здесь ни при чём, и на судах просто использовали такие традиционные для ножа метафоры, как «щепка» или «перо». Часто моряки носили распространённые в XVI–XIX веках различные виды недорогих ножей для колониальной торговли, так называемые «trade knives». Канонической формой ножа моряка принято считать небольшие ножи в ножнах производства Фламандии, Германии, Англии или Франции с формой клинка, называемой «полумесяц» или «sheepfoot» – «овечье копытце». Больше всего они напоминали ножи для хлеба, чем, собственно, и являлись, так как законодательства большинства европейских стран сквозь пальцы смотрели на ношение хлебных ножей, а наказания за ранения, причинённые подобным оружием, были значительно мягче, чем за раны от «боевого» ножа. Также среди английских моряков пользовались популярностью большие складные ножи, формой и особенно навершием рукоятки напоминающие сицилийский нож «калтаджироне».

Борьба с поножовщинами среди моряков велась уже начиная с первых дальних плаваний. Вероятно, именно кровопролития на борту судов, возвращавшихся из Святой земли во время третьего крестового похода, вынудили английского короля Ричарда I, также называемого Львиное Сердце, принять суровые меры против поножовщин. Результатом явился свод законов, известный как «Кодекс Олерон» – по названию острова Олерон, расположенного на атлантическом побережье Франции[1437]. Кодекс этот гласил:

«Каждый убивший человека на корабле будет привязан к убитому и брошен с ним в море.

Если же кто убьёт человека на берегу, то связан будет с жертвой своей таким же способом и похоронен с ним заживо.

Каждый, кто достанет нож свой или иное оружие, чтобы пролить кровь, или же прольёт кровь иным способом, лишится руки».

Если же моряк угрожает товарищу ножом, то руку его прибивают этим же ножом к мачте, и нарушитель может освободиться только в том случае, если ему удастся вырвать нож» [1438].

 

На судах голландского флота эти архаичные законы действовали с XVII столетия, а в военно‑ морском уставе Голландии дожили до 1795 года. В Испании королевским указом от 1 сентября 1760 года морякам, очевидно, в качестве превентивной меры для предотвращения поножовщин на берегу было запрещено покидать судно с ножами. Они могли пользоваться ими на борту для выполнения ежедневных такелажных работ, однако, сходя на берег во время увольнений, должны были оставлять оружие на корабле[1439]. Ужесточили судовое законодательство и американцы. Согласно закону от 1866 года, членам команды было запрещено носить нескладные ножи на борту, и в обязанности капитана или другого должностного лица под угрозой наказания входила повинность информировать каждого моряка, вступающего на палубу судна, о требованиях закона и их неукоснительном выполнении[1440]. Тем не менее, видимо, не особо полагаясь на сознательность и законопослушность моряков, капитаны принимали дополнительные меры предосторожности. Так, Вейбуст описывает историю о том, как на одном судне члены команды один за другим передавали ножи судовому механику, который отламывал кончик клинка примерно в двух с половиной сантиметрах от острия[1441].

Фредерик Харли вспоминал, как после принятия нового закона подобную процедуру отламывания кончиков ножей проводил старший помощник американского барка «Элси», отплывающего в Мельбурн. Погрустневшей команде он объявил, что «на его судне мужчины будут драться только тем оружием, которое им дал Господь, – то есть кулаками». Один из членов команды, ирландец по имени О'Рурк, пожаловался, что пятнадцать лет назад, когда он ходил на таких крупных судах, как «Live Yankee» и «Fantom», никто не заставлял его ломать ножи. Но «Live Yankee» был списан ещё до принятия закона, в 1865 году, поэтому Рурку осталось только ностальгировать по ушедшим временам[1442].

Однако было бы ошибкой утверждать, что именно поножовщина стала тем единственным фактором, вызвавшим необходимость замены традиционных остроконечных ножей на небольшие утилитарные «складники», которые мы и видим сегодня. Скорее вопрос надо рассматривать глобально, и в большей степени на эти метаморфозы повлиял конец эпохи парусных судов. Так, например, Сэм Свенсон писал, что с окончанием эры парусного флота, когда морякам уже не приходилось столько работать с такелажем, старинный матросский нож в ножнах за ненадобностью исчез и уступил место складным ножам[1443].

С уходом эпохи парусников канули в Лету многомесячные утомительные дальние плавания, бочки с затхлой водой, и протухшая солонина. Женщины на кораблях стали обыденностью, психоаналитики объяснили природу фрустрации, нервных срывов и депрессий. Поэтому в наши дни шансов встретить на борту современного судна поединки на ножах не больше, чем услышать в исполнении упившейся ромом команды старинную матросскую песню «What will we do with a drunken sailor» («Что делать с пьяным моряком?! »).

 

⇐ Предыдущая38394041424344454647Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: