 |
Улан-Батор. Русский Освенцим. Чётвёртый срок. Два года. Поперёк себя
|
|
|
|
Шар
Как по лезвию трофея скользит душа,
Преодолевая препятствий космический список.
Вытанцовывающий лезгинку земной шар
В желтолицее будущее, засеянное рисом.
Улан-Батор
Гордый народец, дети Кавказа,
Танцем себя доведёт до экстаза,
Через подземные эскалаторы
Гордо дотопает до Улан-Батора.
Тёплое лежбище для бедуинов,
Для гастарбайтеров и для акынов,
Кремль стоит, окружённый стоянками,
Биосортирами, клубами, танками.
Пусть улыбается прямо с плаката
Знатный стахановец-эксплуататор,
Всем несогласным – шестая палата,
Здесь не Россия, а Улан-Батор.
Местную почту и старые сказки,
Всё перекрасят в зелёную краску.
Чёрных единорогов портреты
Перечеканят крупной монетой.
Выйдет на площадь монгол православный,
Скажет вполголоса, – я, мол, тут главный.
Кремль заляпают красные пятна.
Здесь Улан-Батор, детка. Понятно?..
Русский Освенцим
Мы не знаем своей демократии, мы о ней всего лишь мечтали.
Многоголосые лидеры партий, каждый следующий – как Сталин.
Всем русским, и вашим, и нашим, и даже тем, кто совсем не с нами,
Наобещают, пропьют, пропляшут, а нам снова – прорехи с долгами.
Веерами распущены чёрные руки патовых управленцев,
Перьями по ветру брошены сладкие обещания.
Прости, Россия, но тебя поджидает новейший Освенцим,
Русские, приготовьтесь, скоро придёт наше время печали…
Рисунок Адольфа
Можно улыбаться или плакать,
Старый Свет в глаза её ушёл.
Добрая ушастая собака,
С чёрным носом и большой душой.
Трогательно-ласковая морда,
Взгляд по-человечески остёр.
Я собак рисую, я не гордый,
Я – художник, но не живодёр.
|
|
|
Мне бы рисовать букеты лилий
И пейзаж за несколько монет.
Люди как всегда неправы были,
Не признав художника во мне.
Чётвёртый срок
Стремительным домкратом,
в СССР, обратно,
летит моя Россия
под горку, за предел.
И в этом виноваты
министры, депутаты
и президент бессильный,
который надоел.
Броневик (сатирическое)
Седой угрюмый большевик встречает Рождество,
Ему сейчас бы броневик, или хотя бы ствол.
Он мигом вычистил бы дурь из наших черепков,
Ему вручали бы медаль «За взятие Дубков».
Но вот беда, никто ему не дал броневика,
И он встречает Рождество без выслуги пока,
Не получает боевых, не чистит орденов,
Хотя во сне – он большевик, в одном из сотен снов.
То он восставший беглый раб по имени Спартак,
То он гоняет голых баб, устроивших бардак,
То он снарядом холостым «Аврору» зарядил,
То он на крейсере «Варяг» геройски впереди.
Куда ни кинет – всюду клин, и без него кранты,
Страна большая, он один, и не берут в менты.
Седой угрюмый большевик встречает Рождество,
Ему сейчас бы броневик, или хотя бы ствол…
Два года
У них один приоритет – сиди и барствуй,
Хоть на полтинник умыкнуть, хоть на пятак.
Они работали на службе государству,
А я стране отдал два года просто так.
Свой малый долг отдал сполна и безвозвратно,
Был в караулах, строил разные дома.
Им полагалась и квартира, и зарплата,
Мне – дальний дембель, им – каптёрок закрома.
Суровых тягот кот наплакал, и едва ли
Офицера́ м подручна чести высота.
Они за выслугу с карьерой щи хлебали,
А я свои два года честно отмотал.
Поперёк себя
Горемычное ты, моё Отечество,
Управляемое председателями,
Угораздило изувечиться
Постепенно и окончательно.
То податливое, а то настырное,
Перемалывает себя под лампами.
|
|
|
Под серпом – навар замастырили,
Под покровом смуты – нахапали.
От стены к стене попёрёк себя ломать,
Разукрашенная рядами кактусов,
Горемычная ты, Россия-мать,
Не осталось в объёме градуса.
|
|
|
