 |
Тапочками. Две крайние даты. Моя Тартария
|
|
|
|
Тапочками
Тапочками прошуршали, прошаркали по упавшему.
Выводы с позитивами, с мистикой и сентенциями.
Выпотрошив великое, смешивали с ненашими,
на пол свалив высокое, святое снося коррекцией.
Две крайние даты
Странное совпадение
датами их рождения,
в солнечный майский день.
Вне равновесий покоя,
оба – как встарь воины,
разом упали в тень,
адовым февралём
восемьдесят восьмого,
город Петра в полёт
и тело А. Башлачёва.
Два неизменных числа
стянуты в два узла.
И правит роком созвездие дыр,
и спорт уже никакой не мир,
и топчет русскую землю
монстр по имени Кремль.
Плавит свечи печальный бал.
Цербер вечен. Христос устал.
Моя Тартария
МОЯ ТАРТАРИЯ (написано в 2016-м году, завершено в 2017-м)
Моя нескла́ дная Тартария,
Дышу угаром я,
Страна, оглохшая от лая,
Меня ломает.
Шёл по городу человек застенчивый,
Напевая с утра, как предписано, гимн,
Тротуар, будто дорога млечная,
И себя он видит другим.
Прёт толпа, параллельно и встречная,
Обходя и слегка задевая боками,
Наши люди следами отмечены,
И последствия оставляют сами.
Сеньки, шапки,
серьги, тряпки,
сумки, числа,
коромысла,
пистолеты,
трафареты,
опоздавшие газеты,
крен налево,
сдвиг направо,
«rock forever»,
пир – отрава,
перебранка,
переправа,
самобранка для державы,
стойло, стойбище, помойка,
перековка, перестройка,
потрошение рассудка,
бьёт набат сто лет и сутки.
Улица серых и красных тряпок,
Неразборчивые указатели,
Тысячи туфель, сапог и тапок,
Идут потоком застенчивые предатели.
Сидя на шее своих потомков,
Лёжа на прахе своих же предков,
Движется масса уродов громких,
Прямо в тартарары́ метко.
|
|
|
И снова пляшут по любому поводу,
И даже песни поют отвратные,
Трутни, мухи, комары и оводы,
По трупу страны, туда и обратно.
Ловко, в дымке,
Ну-ка в Крым-ка,
Вовка в шапке-невидимке.
Сто поклонов,
Семь отрезов,
Семью семь головорезов.
Переулок, перелесок,
недоумок, недовесок,
море, скалы,
рельсы, шпалы,
водка, шмотки, нелегалы,
в сталь закупорены джинны,
всероссийская дружина,
неопознанные знаки,
то ли розы, то ли маки,
то ли грады, то ли ветры,
мегатонно-километры.
Выступили на рассвете,
и никто ни за что не ответит.
Прапорщик Свистунов
в императоры всея метит.
А мы-то, как малые дети,
нами и крутят, и вертят,
до самой смерти.
Большевик и пройдоха Сучков Митрофан,
Выгреб начисто народный карман,
Получите, граждане, пустоту в квадрате,
Было государство и сплыло, нате
по бумажке ваучерной на сестру и брата.
На то нам и NATO, чтобы иметь солдата.
Старшина Хвастунов
на раздаче штанов,
на прикорме котов,
на разводе мостов.
Ярополк Свистотряс
выполняет приказ,
Отступил за Урал
и всех «послал».
Положил на весы
золотые часы,
Наградной портсигар,
Пачку чая «Акбар»,
Полбутылки вина,
Два вагона зерна,
Чемодан паспортов, –
Он к побегу готов.
Ветхая мешковина,
Вехами мешанина.
Были у несвятого царя
три неразумных сына.
Первый – мужчина,
второй умел летать,
третий – не могу знать,
пожалуй, скотина.
Каждый вечер «на первый – второй»,
Никакого почёта, никто не герой,
Только чёрным клеймом отчуждений позор,
кто свободу украл – тот по спискам не вор.
Вовсе не открою я Америку,
но озвучу мнение народное:
Бродский, толерантность, эзотерика, -
вот неполный список чужеродного…
Разметать по ветру партбилет,
Купленный по случаю на днях.
Рыночные маски – для менял,
А глоток Свободы – для меня.
Бунтари рождаются на свет,
Чтобы злую ложь разворошить.
|
|
|
Фарисейству есть один ответ:
Чтобы жить – по-русски надо жить.
Страна и народ исчезли почти,
Жующие крысы, с восьми до пяти,
Нет справедливости и перспектив,
Остался единый корпоратив.
Смолкли внуки Джордано Бруно,
Скисли дети Махно и Нестора,
Натянули на каждого струны,
И играют в оркестр инвесторы.
А у меня в динамиках снова Башлач,
Русский бродяга, поэт-лихач!..
Рвал и тешил дух,
Бередил заскорузлый пух.
Горький клич подхватил и кинул,
А его – головой на противотанковую мину.
Пережёг все свои корешки
В ритуальных кострах микросхемы,
На маршруте «Москва-Петушки»
Переехать себя – не проблема.
Семь границ перешёл,
Семь узелков расплёл
Жил необутым братом,
Звоны носящим, косматым.
Не просёк, не учёл,
Не учуял гранит,
Маячащий впереди.
Постамент, монолит,
Мент смолит,
Город смердит…
Бережёного Бог бережёт,
Порой выжигает, порой жжёт.
Пустоголовые впаривают
Неадекватное палево,
А мир необъяснимо прост:
Чрево, поход, погост.
Же́ мчуга каплей
живёт на донце
падучая цапля –
Солнце.
Об одном жалею – почти полвека
Верил басням про Чука и Гека.
Сидят бесы
На плечах повесы,
Скулят клячи
На печах горячих,
Хвосты пряча,
Зырят иначе.
Не ной, мальчик,
Душа плачет,
слова скачут
с огорода на дачу.
К шишкам шиш впридачу,
ну и горячий Нальчик.
Клетчатые ступени перемахивая прыжками,
Выделывая не шаги, а огромные перелёты,
Потоком толпа, на ходу перелистывая Мураками,
Мечет икру от дома до ненавистной работы.
У кого-то в наушниках Янка и Саша,
Под живую гитару, без электричества,
Никаких просечек и никакой «каши».
Увели в Россию живых количество.
Рождаемся и уходим в диком одиночестве,
Печать печали под названием жизнь,
От места и времени оторваться хочется
Местоимением вместо пророчества,
Но счастье, что вообще родились.
Перевяжи мне рану,
Первой межи грани,
Покуда я в лету не канул,
Швыряют в меня камни.
Яблоко сбитым шаром
Падает мимо меня.
Всё, что во мне недаром,
Я сохраню, приняв.
Покуда стою прямо,
Бушует во мне нирвана.
Принципиально упрямый,
Но не упёртый, а странный.
Вместо молитв по субботам
Гроши прожигаем в дым,
Коптим нелюбимой работой,
Не ведая, что творим.
|
|
|
Соцреализма не было,
Заказной реализм был,
Трещал, каменел, не ведая,
Что он отживал, не жил.
Трижды пленён и назначен в Иуды,
Автор кощунства и лжи до краёв, –
Одни Михалковы ползут в лизоблюды,
Другие вступают в ряды холуёв.
Уловимые мстители
Проскакали мимо
Господ сочинителей
Папиросных гимнов.
Тартарийское царство в белом,
Гуляло, божилось, свистело,
Перемножалось веселье
На зелень, зелёнку и зелье.
Казённые принципы проще усвоить,
Забыв оскорбление чести других,
И дальше лепить по-совковому, строить
Всемирно-фальшивое царство кривых.
Руби, коли,
Телогрейку соли,
Пей воду
четыре года.
Ёлки, шишки,
лагерь, вышки,
лес, колючка,
шавка-сучка,
китель серый,
скит без веры,
падлы, падаль,
пепел падал.
Время предчувствий свободы уплыло,
Встал на века ограждений заслон,
Сколько Варламов Шаламовых было,
Не дотянувших до лучших времён!..
В память о нём, о других – ещё больше,
В триста пронзительных строк пересказ.
Концлагерями зарезана Польша,
Вряд ли Россия живее сейчас.
Годовище потерь не прикрыл веко,
А новый виском високосным – хрясть!
Оставил землю Умберто Эко,
Застыла средневековая страсть.
Американскую дочь Маяковского,
Лучик пяти поколений, –
Время шершавое, грубое, плоское,
Вырвало дух Елений.
Несносные ветры весенние
Слизали с поверхности холодом
Последнего сына Есенина,
Соединяя расколотых.
Топчемся в очереди на помойку,
Глазами пыримся, круть-верть,
Нам талдычат про перенастройку,
А нам поможет тирана смерть.
Мелочи будней обыденных свалены в грубый ров,
Всё основное и главное выжгли в дым,
Руки не греет огонь от чужих дармовых костров,
И своего костра, дураки, отродясь не храним.
Было как не было сотен горящих лет,
Многое смыто навечно потоком жестоких битв,
Будущим людям оставлю простой завет:
Как бы там ни было – не оскверняйте могил и молитв.
Не повезло нам родиться, не повезло,
Время такое, и место – спаси Господь!..
В венах страны не водица, а чёрное зло,
Под жернова не пшеницу несут молоть.
|
|
|
Скудные вещи иконами нам сулят,
Лица смотрящих с портретов страшны, как смоль,
Наше пространство под зонами, злыдней ряд,
Будто ума лишённые – терпим боль.
Прячется не́ людей племя за стены штор,
За откровенным пленом скрывая корысть ботвы.
Провозглашаю время, которое даст отпор
Краснознамённым бесам, грызущим кольцо Москвы.
|
|
|
