Февраля 1977 года, Пуна, Индия

В какой степени конфликтует с Дао или соответствует ему тренировка подсознания, предполагающая наличие учения и дисциплину с насильственным подавлением внешнего выражения?

 

Дао не знает никакой дисциплины. Дао естественно, анархично, не требует никаких усилий. Всякая дисциплина неестественна — она такой и должна быть. Естественному не нужна никакая дисциплина, оно самодостаточно. Деревья и реки, звери и звезды не знают ни о какой дисциплине. Дисциплину создали люди, из-за дисциплины человек становится расщепленным: одна часть пытается командовать другой, — так создается раскол. Сознание пытается управлять телом, тело пытается незаметно управлять сознанием или, по крайней мере, саботирует. Конфликт создает путаницу: любой конфликт — это путаница. Конфликт не может создать слияния в гармонию: вы не можете стать одним, не можете слиться в одного — отсюда конфликт. Конечный результат — только шизофрения. Вы все боретесь и боретесь; постепенно вы уже не одна индивидуальность, вас становится много, по крайней мере двое, а если дела пойдут хуже, то много: вы уже не вы, а целая толпа. А когда вы не являетесь единым, вы не можете быть счастливым.

Счастье — это функция единства. Счастье — это музыка, которая льется, когда все в гармоническом созвучии, когда все подходит друг другу, когда все в гармонии, когда никакого конфликта нет, даже следа нет, когда вы не толпа, а оркестр... Никто не пытается эксплуатировать, подавлять... все существо переполнено радостью.

Дао является естественным, это не дисциплина, поэтому Дао — самое предельное в религии: ни одна религия не достигает этого пика. Как только религия начинает становиться дисциплиной, она уже пала очень низко.

Есть три стадии религии. Как детство, юность и старость являются стадиями вашей жизни, так и эти три стадии в жизни религии. Когда религия рождается, это её детство; тогда жив Учитель, все свежо, энергия течет от источника, струится аромат. Когда Будда, Лао-цзы, Иисус живы, религия находится в своем первом, детском, невинном состоянии — это детство.

Она свежа, как капля утренней росы, как только что распустившаяся роза, свежа и невинна, как звезды. Она не знает никакой дисциплины, только естественность во всем. Затем вокруг Учителя начинают собираться люди. Это совершенно неизбежно: есть магнит — начинают собираться люди. Наступает вторая стадия — стадия органической религии. Первая стадия индивидуальна, революционна, естественна; и речи нет о каком-то усилии, какой-то дисциплине, каких-то священных писаниях; Бог обнажен, истина воспринимается такой, какая она есть, никакого камуфляжа, никакой одежды. Затем начинают собираться люди. Вторая стадия из-за них н.е такая бунтарская, из-за этих людей мало-помалу возникает учение, возникает дисциплина. Учитель продолжает говорить об естественности, но ученики этого не понимают, они переводят её в понятия обучения самих себя. «Просто будьте», — говорит Учитель; они спрашивают: «Как?» Их вопрос «как?» постепенно превращается в учение, — они создают учение. Я бы сказал так: Учитель вносит естественность, ученики вносят учение.

Слово «учение» и «ученик» от одного корня. Когда вокруг Учителя собираются ученики, они начинают переводить: что же он говорит, что он имеет в виду; они начинают интерпретировать и, конечно же, интерпретируют по-своему — иначе нельзя. Как только вы интерпретируете, вы интерпретируете неверно.

Настоящий ученик тот, кто не интерпретирует, не переводит, кто пассивно слушает, кто не спрашивает «как?», не спешит добраться до результатов, не стремится к цели, не является алчным. Алчный ученик тут же создает учение: это вторая стадия, еще живая; я называю её органической стадией религии. Есть Учитель, пришли ученики: органическое единство, но...

В первой стадии только один круг, теперь это семейство концентрических кругов, и круги эти становятся больше, больше, и чем они больше, тем меньше в них правды. Чем дальше окружности отходят от центра, тем дальше уходят они от истины, от свежести. Это становится знанием, учением, догмой, но все меньше и меньше доходит сквозь все эти экраны.

В третьей стадии, когда Учитель уходит, религия становится организованной религией, она больше не органична, потому что центр исчез. Теперь система окружностей пытается существовать без центра, она становится церковью, догмой, теологией. Теперь религия уже очень стара: когда-нибудь религия умирает, но церковь остается.

Вы спрашиваете: «В какой степени конфликтует с Дао или соответствует ему тренировка подсознания, предполагающая наличие учения и дисциплину с насильственным подавлением внешнего выражения?»

Дао никогда не позволяло себе стать даже органической религией и, конечно же, никогда не позволяло себе стать церковью. Оно осталось естественным, потому что в нем нет никаких последователей, никакой церкви, как скажем Ватикан или Шанкарачарья, — ничего подобного. Дао осталось доступным для тех, кто имеет мужество быть естественным. Чтобы быть естественным, нужно великое мужество: быть естественным значит пребывать в состоянии постоянного полного отсутствия контроля. Естественность означает невмешательство в свою природу: пусть будет, что бы там ни было, и пусть все идет, куда бы оно ни шло. Быть, как ветер; быть, как река, которая не знает, куда она течет, не заботясь, чем все это кончится, не пытаясь планировать, не пытаясь защищаться.

Чтобы быть естественным, необходимо огромное мужество, поэтому очень немногие достигли Дао. Миллионы христиан, миллионы мусульман, миллионы индуистов, миллионы буддистов, но Дао сохранило трансцендентальность, аромат — не связанный, не посаженный в клетку, — отсюда его красота, возвышенная изысканность, высшая истина.

Сверхсознательное, сознательное, бессознательное; эти разделения для отведавших учения: в вас просто сознание, неразделяемое в своем единстве. Нет никаких разграничений. Последователи Фрейда, Юнга, Адлера и других психоаналитиков говорят об этих разделениях как об естественно существующих, как об особенности, присущей всем людям. Это не так: бессознательное существует из-за того, что человек подавлен; как только исчезает подавление, исчезает и бессознательное. Бессознательное не органическая часть вашего сознания, вы что-то наделали со своим сознанием: вы принудили себя ко многому, чего теперь не хотите видеть, вы избегаете, — отсюда появляется бессознательное.

Будда не знает никакого бессознательного, я не знаю никакого бессознательного: я сознаю все, что во мне есть, я дозволяю это, все в поле моего зрения, нет никакого темного подвала, куда я сбрасываю то, что мне не нравится. Такой подвал появляется только тогда, когда вы начинаете подавлять. Подавление рождает расщепление, ваша ограниченность растет: вы не можете заглянуть вглубь, вы боитесь, не отваживаетесь на это, вы не можете этого позволить... создано бессознательное. Если создано бессознательное, то есть небольшой промежуточный слой между бессознательным и сознательным; то, что называют подсознательным. Бессознательное означает полную тьму, сознательное — свет; естественно, между ними есть нечто переходное, небольшая пограничная область — ни тьма, ни свет: это и есть подсознание.

Причина этих разделений в вас, а не в естестве, но тон психоаналитиков заставляет полагать, что они открыли некое естественное разделение. Никакого разделения нет вообще. Как только вы допускаете развитие естественности, ваше сознание начинает расширяться. Однажды все ваше существо становится светом: нет ни одного темного уголка, потому что нечего больше прятать; вы стоите голым перед своим внутренним взором... нечего прятать, не от чего прятаться, нечего бояться — вы приняли себя. В глубоком приятии вы становитесь единым.

Дао говорит: сознание человека неразделяемо, нельзя говорить о «сознательном» и «бессознательном» — эти разделения придуманы людьми. Когда рождается дитя, у него нет никакого бессознательного, нет никакого сознательного: он нерасчленяем, он един, но мы тут же беремся за его воспитание, тут же берем его в оборот — будь таким, а таким не будь. Ему приходится отказываться от того, что вызывает наше осуждение. Эти отсеченные части скапливаются в нем, видеть их больно: это свои же отсеченные части, все равно как отсеченные части тела — видеть их больно, лучше о них забыть. Забыть кажется единственным выходом, и когда вы забываете о чем-то, что есть в вас, создается бессознательное.

Бессознательное исчезает, когда вы становитесь естественным, как ребенок. Это значит — снять все последствия того, что причинило вам общество; это значит — разобрать, уничтожить образ жизни, наложенный на вас обществом, стать над ним. Идти к природному, уходя от воспитанного, — вот откровение Дао.

В Дао нет никакого учения, Дао — это не йога. Дао диаметрально противоположно йоге. Если бы встретились Патанджали и Лао-цзы, они не поняли бы друг друга. Если бы Патанджали встретил Конфуция, они бы тут же подружились: Конфуций тоже говорит об учении, дисциплине, характере. Лао-цзы говорит о бесхарактерности. Запомните слово «бесхарактерность»: Лао-цзы говорит, что у настоящего человека нет никакого характера — характер относится к чему-то прошедшему.

Настоящий человек живет мгновением, он не живет Прошлым, у него нет никаких мыслей о том, как надо жить, — он просто живет, отвечает каждому мгновению. И он не следует священному писанию, не следует морали, у него нет никаких предписаний. Единственная его позиция — позиция естественного ответа: с чем бы он ни встретился, он отвечает этому весь целиком, он отвечает всей полнотой, от всего сердца.

Человек с характером никогда не отвечает от всего сердца, у него есть свое представление о жизни, он считает, что надо поступать определенным образом, прежде чем возникла ситуация, он уже решает, как поступить, он предусмотрителен. Человек Дао ничего не предусматривает, он не утруждает себя этим, он не заглядывает в будущее. Пусть настанет момент, а он всегда здесь и ответит ему, он исторгнет из своего существа соответствующий отзвук. Он верит природе; его вера абсолютна до самого конца. Человек с характером не верит природе, он говорит: «Я буду воспитывать хороший характер, иначе в определенной ситуации я поведу себя плохо». Он не верит себе. Посмотрите, какой абсурд: себе он не верит, но сам собирается воспитывать себя, собирается справиться сам... но себе он не верит. Из-за недоверия к себе он становится псевдоличностью, теряет свою подлинность, самостоятельность. Он улыбается, потому что нужно улыбнуться; он любит, потому что нужно любить; он ведет себя так, как нужно себя вести, — но все это ложно, ничто не исходит из его сердца, ничто не струится через его сердце, ничто не касается его существа. Все это всего лишь деланное, обусловленное. Естественно, он живет псевдожизнью: его любовь безжизненна, улыбка нарисована, жесты бессильны, бессмысленны. Он пытается управлять — вот и все, но он не живет.

У Дао нет никакой дисциплины, оно не верит в характер, оно верит в жизнь, в вашу природу. И тут нет никакого усилия: все усилия неизбежно ведут к трудностям, создают проблемы. Усилие означает конфликт, усилие означает, что вы воюете с собой. Дао верит в безусильность. «Посмотрите на полевые лилии, — говорит Иисус ученикам, — они не трудятся, не работают, они не думают о завтрашнем дне, но они прекрасны. Даже царь Соломон в блеске своей славы не был так красив во всех своих роскошных нарядах, в золоте и жемчугах». Даже тогда ему было не сравниться с одеждой полевых лилий. В чем же их секрет? Они живут естественно: никакого усилия — «они не трудятся».

Так и кажется, что Иисус несет это благовестив из даосского источника. Рассказывают, что он был в Индии, даже в Японии, показывают место в Японии, которое он посетил.

Рассказывают, что он был в Тибете, но, возможно, он никогда не был в Японии и никогда не был в Тибете, — это был его собственный опыт, было то, что он обрел во внутреннем поиске. Он даос: Иисуса они бы приняли за своего. Он даос, поэтому в него не поверили евреи. Это люди, укоренившиеся в законе до мозга костей и до кончиков пальцев, они живут по закону десяти заповедей Моисея, а Иисус говорит: «Заповеди были даны вам Моисеем. Я дам вам новую заповедь, высшую заповедь — заповедь любви». Но у любви нет никаких законов, «любовь беззаконна», а он умница, и чтобы передать любовь евреям, людям закона, он говорит: «Я дам вам закон любви». Закон любви?! Слова противоречат друг другу: закон никогда не любит, любовь не бывает по закону, не может быть по закону. Любовь — это свобода, закон — это ограничение, им не встретиться, их нельзя поставить рядом.

 

Я слышал следующее...

Некто проходил по кладбищу и увидел роскошное мраморное надгробье. Надпись на нем гласила: «Здесь лежит великий законник и великий любовник». «Это невозможно, — сказал прохожий, — как могли двое оказаться в одной могиле? Любовник? Великий судья? Это невозможно!»

 

Иисус принес любовь и беззаконность; этого не могли простить ему евреи. Его надо было казнить: он растревожил целый народ, он был опасен, на самом деле опасен, на свете было мало таких опасных людей. Сказав «Бог есть любовь», он выбил опору из-под всего. Бог евреев никогда не был любовью. Он был богом гневным и ревнивым и сметал с лица земли за всякую малость тех, кто не слушал его повелений. Непослушных Адама и Еву он выгнал из рая.

Любовь прощает, любовь умеет прощать. Любовь так любит, что не может гневаться и сердиться. Бог евреев за всякую малость уничтожал города — за то, что их жители бесхарактерны или гомосексуальны. Он уничтожил Содом и Гоморру, он уничтожал целые города! Он затопил целый мир! Он хотел разрушить весь мир. В нем вряд ли был избыток любви; может быть, он был справедливый, но не многолюбящий. И как может справедливость быть любовью? Справедливость должна быть справедлива, любовь — это совсем другое измерение. Евреи испугались. Иисус нес естественность, нес беззаконность, нес бунт; в своем лицемерии эти люди даже не поняли, что он нес им.

Если в Индии ко мне плохо относятся, это совершенно естественно: я только и делаю, что подрываю основы. «Я принес не мир, но меч», — говорит Иисус. Он говорит: «Я пришел поднять сына на отца, мужа на жену, мать на сына, брата на брата». Что он имеет в виду? Эти отношения, «родственные узы», — уже не любовь, они формальны. «Нужна только любовь», — говорит Иисус; все другое разрушит вашу естественность. Люби мать, но не потому, что она твоя мать; люби её, пусть это будет любовью, но не потому, что она твоя мать. Как можно любить женщину только потому, что она твоя мать? Как можно любить женщину только потому, что она твоя сестра? Можно исполнять свой долг, но долг — это ужасно.

«Долг» — уродливое слово из четырех букв, избегайте его, оно разрушает естественность, оно разрушает человечность, оно не позволяет человеку расцветать и цвести.

Нет, в Дао нет дисциплины и усилия, есть только понимание. Запомните, я повторю: есть только понимание. Усилие означает, что вы поняли неверно: поэтому приходится прилагать усилия. Если я говорю «любви достаточно» и вы меня понимаете, какое еще нужно усилие? Само понимание все изменит. Понимание — это революция. Любви достаточно, если вы понимаете, о чем речь. Если вы понимаете, что полевые лилии красивы, если вы понимаете, что такое красота, — а быть красивым значит быть естественным, — станете ли вы прилагать усилия, чтобы достигнуть этой красоты? Как можно стать естественным через усилие? Чтобы быть естественным, надо отбросить любое усилие. Вы, наверное, постараетесь усилием отбросить усилие? Тогда вы снова попадетесь в ту же ловушку, это вас не изменит.

Просто увидьте факт, и пусть это останется в вас, пусть этот факт проникнет в ваше сердце, пусть он погрузится в самые ваши глубины, тогда вы увидите, что само понимание факта преобразит вас. Вдруг вы увидите, что вы совсем другой человек, а прежний ушел и родился новый — без всякого усилия.

И еще кое-что: Дао — это возвышенная лень, оно не верит в агрессивность, оно не верит в мужской элемент. Дао женственно: пассивно, восприимчиво. Постарайтесь это понять. Есть два пути приближения к истине: один — путь агрессии, почти изнасилования. Вот почему я говорю, что наука насилует: она агрессивна, она завоевывает природу, она заставляет природу раскрыть свои секреты, она очень груба, примитивна, — ведь насилуют только неспособные любить. Если вы любите женщину, придет ли вам мысль её изнасиловать? Даже во сне такое не привидится: это невозможно. Насилие возникает, когда человек не умеет любить, когда любовь терпит неудачу. Наука терпит неудачу, — неудачу в том смысле, что мы не можем добиться согласия природы. Лучше бы нам было получить её согласие.

Дао ищет согласие с природой. Не нужно насилия, люби — и постепенно природа откроет тебе свои секреты. Наука пытается взять силой. Вы узнаете кое-какие факты, но они уродливы, преждевременны, они не родились естественным путем, в них льется и переливается эхо вашего насилия, поэтому не случайно развитие науки ведет ко все большему увеличению насилия в природе: наука насильственна. Не случайно кульминация науки связана с атомной и водородной бомбой, — они её естественные спутники. Наука — это принуждение, а принуждение всегда кончается насилием. И если мы не поймем этого, наука станет орудием самоубийства, всеобщего самоубийства.

Рано или поздно человек — все человечество — совершит самоубийство: если гак свирепо принуждать природу, она неизбежно откликнется на это. Насилие, причиненное природе, падет на ваши головы.

Это уже происходит, но понемногу — можно не понять и не заметить. Гитлер уничтожил евреев в Германии, он изгнал Альберта Эйнштейна, потому что тот еврей. Ему никогда не приходило в голову, что изгнание одного человека свело на нет все его усилия, вызвало конец фашизма. Высланный из Германии Эйнштейн написал письмо Рузвельту, указав, что возможно создание атомной бомбы. Эта бомба, упавшая на Хиросиму, уничтожила и фашизм, и нацизм, и Гитлера, и его мечты о тысячелетнем владычестве над землей. Теперь, оглядываясь назад, все выглядит просто: он изгнал Эйнштейна и даже представить себе не мог, что эта высылка будет его концом. Кто знает, может быть, если бы к Эйнштейну хорошо отнеслись в Германии, Гитлер смог бы править миром, но выгнанный из страны еврей мало чего стоил в его глазах. Этот еврей доказал, что он был неправ.

Все в жизни глубоко связано: где-то аукнулось, а здесь откликнулось.

Никогда не насилуй природу, говорит Дао, иначе природа обрушит это насилие на твою голову и уничтожит тебя. Уговаривайте, любите, говорит Дао, не принуждайте как свою внутреннюю природу, так и внешнюю. Наука и йога отлично подходят друг другу: Эйнштейн легко понял бы Патанджали, а Патанджали легко понял бы Эйнштейна, но ни Эйнштейн, ни Патанджали не смогли бы понять Лао-цзы, он бы показался им абсурдным, сумасшедшим. Он вносит в мир совсем другое измерение: измерение женственности.

Мужчина агрессивен, женщина восприимчива. Женщина — это утроба, восприятие. Лао-цзы говорит, что истина должна быть воспринята, а не понята. Ищи, и никогда не найдешь, говорит Лао-цзы. Жди, жди в открытости, жди в беззащитности, и ты найдешь — истина сама придет к тебе. Пригласи и жди, люби и жди, воспринимай все таким, каково оно есть.

В этом смысл того, что я называю «возвышенная лень»: это бездействие, но не летаргия; бездействие, но искрящееся сиянием; ничегонеделание, но пульсирующее энергией. Человек, который ничего не делает, со временем начинает пульсировать невероятной энергией: он ни на что не теряет свою энергию, не тратит её, поэтому она накапливается; он становится резервуаром — лучащимся, живым, пульсирующим,, струящимся. В этот момент накопления огромной энергии при полном бездействии и случается истина, поэтому я называю это «возвышенной ленью». Активный человек теряет энергию, активный человек разрушает, распыляет свою энергию. Человек, находящийся в бездействии, аккумулирует: это не летаргия. Человек в летаргии находится в бездействии, но он и не накапливает энергию, он бессилен.

Несколько дней назад я говорил об Аштавакре. Он такой же, как Лао-цзы, он тоже ценит возвышенную лень. Он называет её аласи широмани — император лени, великий король лени, высочайший пик лени. Но помните: бездействие плюс энергия плюс жизненность, и не нужно ни единого усилия: на усилие будет потрачено столько энергии, что ваша лучезарность уменьшится, а Бог приходит, когда вы предельно жизненны, предельно... на самой вершине, выше некуда. На этой вершине вы встречаетесь с божественным, ваша высшая энергия приникает к ступням Бога, нижайшая энергия Бога смыкается с высочайшей энергией человека — происходит соединение.

Понять Дао значит просто понять.

Ваше подавление приносит только болезни, все ваши усилия приносят только подавление.

 

Я слышал...

У дверей Метрополитен-музея каждый день перед открытием замечали странного человека: хорошо одет, но всегда небрит; похоже, что он только что выскочил из постели, нацепил на себя одежду и помчался в музей. Первым войдя в музей, он садился на диванчик, разворачивал «Тайме», читал час или больше и уходил. Однажды, заметив, что на него поглядывает охранник, он признался ему: «Вам непонятно, зачем я хожу сюда? Я стараюсь бросить курить, и мне приходится искать место, где курить запрещается». Он помолчал немного и добавил: «По воскресеньям, когда у вас закрыто, я вынужден ходить в церковь».

 

Если вы чего-то избегаете, что-то подавляете, уходите от какого-то факта, ваша жизнь становится уродливой. Вы никогда не сможете жить своей жизнью, вам всегда будет нелегко с собой. Отбросьте всю непростоту и запомните: «То, что просто, то и хорошо» — не надо никаких усилий. Я знаю, усилие весьма котируется, усилие приятно удовлетворяет эго — прилагая усилия, вы чувствуете, что делаете что-то.

Есть еще один вопрос, тесно связанный с этим: «Вначале, придя сюда, я был человеком, напряженно стремящимся к духовному, я прилагал значительные усилия. Теперь я стал каким-то материалистом: я и пальцем не шевелю, чтобы достигнуть духовности, достигнуть нирваны и просветления. Что же случилось со мной, Бхагаван? Не отпал ли я от благодати?»

Вы возросли в ней. То, что вы сочли материалистическим, есть подлинно духовное, а то, что вы считали духовным, было просто алчностью и материализмом. Если вы стремитесь стать просветленным, — это материализм: ведь это алчность. Ставить какие-то цели — значит быть материалистом; не иметь никаких целей — значит быть духовным. Пытаться чего-то достигнуть — значит быть алчным, исполненным желаний, амбиций, — все это ловушки эго. Отбросить все эти ловушки и жить здесь и сейчас — значит быть духовным. В этом разница между так называемой обычной духовностью и духовностью Дао.

Если бы вам встретились Лао-цзы, Чжуан-цзы или Ле-Цзы, вы бы их не узнали, они показались бы вам слишком обычными. Надо побыть с ними, чтобы почувствовать. Они не произведут необычайного впечатления, не покажут вам чудеса, не покажут вам сиддхи и свою силу. Они показались бы вам слишком обычными.

Быть обычным — в этом откровение Дао; быть таким обычным, чтобы не было и мысли быть каким-то другим. Быть таким удовлетворенным, таким довольным... Есть, пить, любить, говорить, слушать, гулять, спать, греться на солнышке или смотреть на луну, на деревья — все самое будничное становится возвышенным, если смотришь на него довольным взглядом. Когда вы счастливы, все становится необычайно прекрасным, все становится лучезарным. Все зависит от вас.

Вот что я вам сказку: когда вы пришли ко мне, вы были материалистом, вы только думали, что духовны. Теперь, когда вы погружаетесь в духовность, вы понемногу пугаетесь: куда девалась ваша духовность? Это было материализмом. Пройдитесь по Индии, и вы увидите: из сотни так называемых махатм девяносто девять материалисты. Материалисты в том смысле, что они амбициозны, стремятся к тому, что будет после жизни: небеса, рай, мокша, нирвана. Их желания очень живучи, их желания сильнее, чем у обычных людей.

Обыкновенный человек желает большую машину: не так уж много, его можно простить. Может быть, глупо, но не грешно. Немного глупо, ну и что? Но тот, кто желает райского блаженства... это уж алчность так алчность, или жизнь вечную... такая алчность... Машина — это игрушка, большой дом тоже игрушка, но эти, так сказать, духовные люди желают вечности: пребыть ныне и присно и во веки веков, желают бессмертия. Их амбиции столь велики, их эго столь велико, что они не могут удовлетвориться малым, они хотят держать Бога в своих руках — тогда и только тогда могут они чувствовать, что что-то собой представляют.

Попытайтесь меня понять: я стараюсь сейчас перевернуть все вверх тормашками, — слишком долго все было перевернуто с ног на голову. Надо все поставить на место, и это единственный способ. Если кто-то стоит на голове, как вернуть его в естественное положение? Перевернуть вверх тормашками, и все будет в порядке. Так называемая духовность — только приодетый материализм.

Вам надо понять суть дела: духовен тот, у кого нет желаний; духовен тот, кто не вязнет в ловушках эго; духовен тот, кто не заботится о кундалини, чакрах, сахасраре, о раскрытии тысячелепесткового лотоса, — такой человек действительно духовен. Он необычен в своей обычности, он свят в своей повседневности.

Само разделение на материальное и духовное материалистично. Духовный человек не понимает никаких разделений, духовный человек просто принимает то, что есть, — и это «есть» едино. Нет никакого материального и духовного, — это опять разделения эго: все различия идут от эго. Когда эго исчезает, исчезают и все различия: есть единая, Неразложимая реальность. Назовите её духовной, назовите материальной — ничего не изменится: когда есть только одно, ему подойдет любое имя.

Во имя духовности люди калечат, разрушают, парализуют себя.

 

Мандарин провинции Лю отправился встречать заморскую птицу, появившуюся в окрестности, и препроводил её в парадные покои.

Это даосская притча.

По этому поводу были зарезаны вол, овца и поросенок, и в честь заморской птицы был устроен роскошный пир, на котором прекрасные музыканты играли музыку, сочиненную под наблюдением императора Шуень, но птичка глядела на все это рассеянно, была понура и печальна, не отведала ни кусочка мяса, не пригубила ни из одного бокала. Так она умерла от голода через три дня. Мандарин кормил птичку так, как он кормил бы себя, он не понял, что с ней надо было обращаться как с птицей, а не как с императором.

Музыка мало что значит для птицы, а вол, овца и поросенок не годятся ей в пищу. Мандарин убил птицу.

 

Вы убиваете себя, стремясь к тому, для чего не созданы. Вы не дали себе возможности быть самим собой. Вы стараетесь вести себя так, как кто-то другой. Все учения навязывают вам нечто, чем вы должны стать. Дао говорит: «Ты уже то, что надо, не нужно никем становиться — ты уже то, что надо. Ты существуешь — и нет никакого становления. Ты уже то, что надо, — начни жить».»

Смотрите, что за революционная проповедь. Не нужно улучшать себя: вы уже то, чем могли бы быть. Начните же наслаждаться этим, праздновать, жить. И чем больше вы празднуете, чем естественнее живете, тем более вы начинаете чувствовать свою глубочайшую сердцевину. И в глубочайшей вашей сердцевине — Дао: это ваша природа, это Путь.

Хорошо ли рисковать?

Дело не в том, хорошо или плохо.- Если вы живете, вы неизбежно рискуете: жизнь — это риск. Безопасна только смерть, жизнь не бывает безопасна — безопасности нет. Мероприятия, называемые «страхованием жизни», должны бы называться «страхованием смерти»: в жизни никто не застрахован. Жизнь жива только потому, что есть риск, опасность, — потому она так и волнует.

Вы спрашиваете: «Хорошо ли рисковать?»

Приходится рисковать, если хотите жить, и чем больше вы рискуете, тем больше в вас жизни. Так что на самом деле вы спрашиваете: «Хорошо ли жить?»

Нет, я не убийца, я не хочу отравить вашу жизнь. Многие уже преуспели в этом: политики, проповедники, — они отравляют вашу жизнь. Все они учат вас жить в рамках, жить так, чтобы не было риска, чтобы вы всегда были в полной безопасности, но тогда вы уже мертвы, вы уже в могиле и тогда становитесь несчастны и начинаете замечать, что нет у вас никакой любви, нет никакого счастья, что в вашей жизни не происходит ничего стоящего. Тогда в вас возникает чувство, что жизнь бессмысленна, незначительна, а причина в том, что вы избегаете риска. Смысл приходит, когда вы в опасности, когда вы способны на авантюры. Ценность приходит только тогда, когда вы живы, ценность приходит через жизненность.

Все добродетели значат быть мужественным, мужество — единственная добродетель.

Если не жить опасно, лучше покончить с собой: зачем тогда обременять землю? И зачем чувствовать себя несчастным? Какой в этом смысл? Тогда ваше несчастье ни к чему не приведет и вы будете в своем несчастье, как белка в колесе.

 

Взгляните на людей: их глаза потеряли блеск жизни, их лица больше похожи на маски, чем на настоящие лица; они не живут, а только делают вид, что живут. Они действуют, но не живут. И тогда, естественно, в них возникает чувство, что все бессмысленно: не рождается ни цветения, ни аромата, ни танца, ни песни. Тогда они обращаются к священнику и тот говорит: «Да, песня возможна, но только после смерти, когда вы умрете». Обращаются к политику, а он говорит: «Да, жизнь может иметь смысл, но прежде нужно изменить социальную структуру, нужно изменить экономическую структуру и заодно всю историю; нужно построить коммунизм, нужно построить социализм».

Когда люди теряют смысл, они, естественно, начинают спрашивать, где его найти. И вот они обращаются к этим двум: священнику и политику, хотя именно они доводят все до такого состояния, когда смысл потерян. Составился великий заговор: сначала они уничтожили возможность смысла, и теперь, конечно, вы у них в руках — вам приходится обращаться к ним с вопросами, и они указывают вам путь.

Взгляните на ребенка: у него есть смысл. Вам ведь знакома такая картина: ребенок играет в камешки на морском берегу или бежит за бабочкой? Тихо понаблюдайте, но не пробуждайте в нем самосознание. Как только пробуждается самосознание, он уже больше не ребенок. Тихо понаблюдайте, спрячьтесь где-нибудь: увлеченный до самозабвения, он полностью растворился в чем-то. А как он прекрасен! Благодать на его лице, радуга, радость, веселье, наслаждение, жизнь — у него как бы выросли крылья и в то же время его нет, он растворился. В этот миг растворения он ближе всего к Богу, он в Дао, он на Пути, он наслаждается мгновеньем. Он необычайно счастлив — так счастлив, что даже не понимает, что счастлив. Понимают, что счастливы, только несчастные люди. Он так счастлив — кому какое дело? Он настолько тотально вовлечен во что-то, что больше он не посторонний для существования.

Теперь попробуйте вот что: возьмите фотоаппарат и попытайтесь заснять ребенка. Как только он почувствует, что его снимают, веселье его исчезнет. Его лицо перестает быть правдивым, появляется маска. Его глаза больше не растворены, сияние исчезло, они стали скучными. Он уже не так подвижен, он стал скованным, закрепощенным. Вернулось самосознание, вторглось эго. Теперь ребенок неприятен. Вот почему так трудно сделать хорошую фотографию. Если даже красивого человека привести в студию, сразу что-то случается, фотография никогда не получается такой, как надо. Довольны ли вы хоть одной своей фотографией? Всякий раз, глядя на фотографию, вы видите, что что-то потеряно. Что же потеряно? Вы вспомнили о себе, появилось самосознание, вы начали готовиться. Вы хотели бы выглядеть как можно лучше: счастливым, улыбающимся, человеком значительным, могущественным, чарующим... и все на ветер: вы просто неприятны, мертвы. Вы думаете о фотокамере и о тех, кто будет смотреть на фотографию. Вы так поглощены мыслями о себе — как же можно быть красивым?

Тот, кто постоянно думает: «А не опасно ли», настолько поглощен мыслями о себе, что ему уже некогда жить. Он становится напряженным, скучным и глупым: он посредственность. Забудьте вы о риске: жизнь — это риск. Как только вы родились, с уверенностью можно сказать только одно: рано или поздно вы умрете. Какой же еще может быть риск?

Моя старенькая бабушка всегда очень за меня боялась: я постоянно разъезжал на поездах, полмесяца в месяц я был в пути. Она вечно тревожилась и говорила: «Так много несчастных случаев!» И каждый день она открывала газету, чтобы узнать, не случилось ли еще одной аварии с поездом, самолетом... И собрав вырезки, она показывала их мне всякий раз, когда я собирался в дорогу: «Вот, посмотри, сколько несчастных случаев с автомашинами, поездами, самолетами, сколько убитых. Прошу тебя, не езжай никуда!»

И вот однажды я ей сказал: «Знаешь, если ты действительно интересуешься статистикой, то девяносто семь процентов людей умирает в своих постелях! Мне что, не ложиться поэтому всю ночь спать? Ведь это опасно: нет ничего опаснее, чем спать в кровати, девяносто семь процентов людей умирает в постели! Самолет гораздо безопаснее: редко кто умирает в самолете или в поезде».

Это поразило её до чрезвычайности. «Да, — сказала она, — но нельзя же поэтому не ложиться спать». С тех пор она больше не говорила о несчастных случаях — она поняла.

 

Родившись, вы решились на такой риск, хуже которого не будет. Теперь смерть неизбежна: сделав это, вы обречены умереть. В первый день своей жизни вы сделали первый шаг к могиле, на какой же больший риск вы можете пойти? Даже полностью исключив все опасности, вы все равно умрете, так почему же не рискнуть и не жить реальной, настоящей жизнью?

 

Один богач спросил у приятеля: «Почему меня упрекают за жадность, когда известно, что я распорядился передать после моей смерти все, что я имею, на благотворительные цели?»

«В ответ, — сказал друг, — я позволю себе рассказать о том, как свинья жаловалась корове, что к ней плохо относятся: "Люди всегда говорят о твоей доброте и нежных глазах. Конечно, ты даешь им молоко и масло, но ведь я даю больше: колбасы, окорока и отбивные, щетину, даже ножки мои варят! И все равно, никто меня не любит. Отчего так?"

Корова немного подумала и ответила: "Может быть потому, что я даю все это еще при жизни?"».

 

Смерть все возьмет, о чем же тогда печалиться? Лучше рисковать, чем беречь себя для смерти. Несчастный человек — глупый человек: все будет взято. Не будьте столь осторожны.

Не будьте столь осторожны, исполнитесь духом отваги. Да, порой вы ошибетесь, но ничего страшного. Иногда вы собьетесь с пути, но ничего страшного. Те, кто сбивается с пути, могут вернуться, но те, кто не идет никуда, — мертвы.

Никогда не повторяйте одних и тех же ошибок, изобретайте новые ошибки каждый день, будьте творческим, рискуйте по-новому. В этом вся санньяса: рисковать, жить опасно, жить вне безопасности и надежности. Беззаветно любить жизнь — вот что такое санньяса.

И не откладывайте: откладывать — это осторожничать. Начните с этой минуты. Если вы что-то поняли, дайте этому выход в жизнь.

 

Набожный монах сидел в первом ряду на воскресной службе. Вдруг он нагнулся и принялся снимать ботинок. Эта необычная процедура посреди службы заставила видевших это улыбнуться и на время отвлечься от богослужения. Брат вслед за этим принялся стягивать носок. Это вызвало такой беспорядок, что священнослужитель прервал службу и спросил брата, не случилось ли с ним чего.

«Нет, — ответил тот, — я просто заметил, что у меня один носок наизнанку».

«Хорошо, брат, — улыбнулся священник, — но не мог ли ты подождать и сделать это потом?»

«Нет, батюшка, — ответил тот.. — Если я вижу, что у меня что-то не в порядке, я начинаю исправлять тут же».

 

Так и надо: как только вы чувствуете, что в вас что-то не так, начинайте исправлять тут же — не откладывайте. Если вы раньше старались не рисковать, начните прямо сейчас, — ваша жизнь станет богаче.

 

Вы говорите, что нужно быть благодарным другому за то, что он принимает твою любовь, но семена мо

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: