Никаких сделок с действительностью

14 февраля 1977 года, Пуна, Индия

Что не является иллюзией?

 

Все иллюзия, кроме наблюдающего, свидетельствующего. Все сон, кроме свидетельствующего. Только познающий является истиной, реальностью. Все, что вы видите, иллюзорно; видящий — не иллюзорен. Ночью вы видите одни сны, днем — другие; ночью забываются сны дня, днем забываются сны ночи. Порой вы спите с закрытыми глазами, порой спите с открытыми глазами, но одно вечно присутствует здесь, никогда не меняясь, — это ваше сознание. Ночью вы видите сны, днем вы видите вещи, мир. Все изменяется: ночь переходит в день, день переходит в ночь, сны в мысли, мысли в сны, только одно остается неизменным — ваше свидетельствование.

То, что вечно, — истина. То, что меняется, — иллюзорно.

Учтите, говоря «иллюзия», я не имею в виду, что этого нет. Говоря «иллюзия», я лишь имею в виду то, что это не вечная истина, а какой смысл во временной истине, в истине на мгновенье? До этого мгновенья это не было истиной и после этого мгновенья перестанет быть так. Вот почему на Востоке мы не гоняемся за жизнью: её не было до рождения, её снова не будет после смерти, так что это мгновенное явление не имеет большой ценности. Вовсе не обязательно быть одержимым ею, можно пройти через жизнь безучастно, не будучи затронутым ею.

Внимание Запада приковано к видимому, внимание Востока — к видящему: либо вы концентрируетесь на объекте, либо на себе. Когда вы концентрируетесь на объекте, ваш подход объективен, научен. Когда вы концентрируетесь на субъекте, ваш подход религиозен: субъект вечно истинен.

В Библии говорится: «В начале было Слово». На Востоке не могли бы так сказать, Восток говорит: в начале был свидетельствующий, в середине свидетельствующий, в конце будет свидетельствующий: одно вечно останется субстратом всего. Даже если бы в начале было слово, кто-то должен был бы его услышать, — свидетельствующий, видящий, иначе быть не могло. Так что тот, кто слышит, предшествует слову: слово не может быть первым. Больше и больше, глубже и глубже ищите свидетельствующего, все больше входите в наблюдение — и однажды все изменится: произойдет трансформация вашего фокуса.

Вот, например, сейчас вы слушаете меня. Можно слушать двумя способами, потому что все можно делать двумя способами: по-восточному и по-западному. Вы слушаете меня; ваше внимание может быть приковано к слушающему, наблюдающему, свидетельствующему, свидетелю, очевидцу; вам не слишком важно то, что говорится или что вы слышите, но вам важно, — кто тот, кто слышит в вас? Вы видите меня... кто видящий, кто видит? Эта трансформация, полная перемена приведет вас в неиллюзорный мир. Иначе все иллюзорно.

Я понимаю ваш вопрос: вы имеете в виду, что во внешнем мире есть что-то нереальное. Нет, снаружи все нереально. Не то, чтобы что-то было реально, а что-то нереально, — наружное нереально, а внутреннее реально. С наружным растет ум, с внутренним растет медитация. Работая с внешним, ваш ум становится все более и более эффективным, — на Западе ум стал потрясающе умен. Когда вы начнете глядеть внутрь, на глядящего, растет медитация, тогда вы становитесь великим мыслителем или великим философом, но вы испытываете истину... вы становитесь великим мистиком... вы становитесь Буддой, Ле-цзы, Иисусом.

Но все внимание, всегда помните, приковано к отражающему зеркалу. Не слишком привязывайтесь к тому, что отражается. Вы глядите в зеркало, ваш образ кажется таким реальным, но он нереален. Пусть образ не слишком овладевает вами, образ в зеркале не реален, и человек, стоящий перед зеркалом, тоже нереален. Реально только одно: сознание, которое знает: «Я стою перед зеркалом». Сознание, знающее, что зеркало отражает стоящего перед ним. Это трансцендентальное сознание — реальность, и через него снисходит благодать, сат-чит-ананда; через него становятся истинным, сознающим и блаженным.

Почему мы называем мир иллюзорным? Позвольте напомнить: «иллюзорный» не значит нереальный, это значит реальный лишь временно, реальный только на какое-то время.

Почему мы называем внешний мир иллюзорным? Потому что он приносит только ничтожное, он наделяет одними проекциями, амбициями, желаниями; он никогда не дает вам быть по-настоящему счастливым, подлинно счастливым. Он Дает надежду, но никогда не исполняет её. Он ведет вас во Многие путешествия, но цель никогда не появляется, поэтому его называют майя, иллюзия. Он обманывает вас, это мираж, это только кажется, что он есть, но, придя туда, вы ничего не находите. И к тому времени, как вы пришли туда, ваши желания проецируются еще дальше. Это подобно горизонту: вы идете к нему, он отступает. Вы никогда не достигаете, не можете достичь, — это невозможно по самой его природе: он только кажется, его нет.

В случае, если вы вступаете в свой внутренний мир, все совсем наоборот: чем ближе вы подходите, тем реальнее вы становитесь; чем ближе вы подходите, тем блаженнее, тем более светлым, ликующим и радостным вы становитесь. Чем ближе вы подходите, тем более подлинным и истинным вы становитесь. В этом мгновении пророк Упанишад провозглашает: Я — Бог, Я — Брахма, ахам Брахмасми. В этом мгновении достижения внутреннего центра Мансур аль-Халладж провозглашает: «Ана эль-Хакк» — я есть Истина. В этом мгновении Иисус говорит: «Я и Отец не двое, но одно».

Направляясь к объекту, вы уходите от себя, и чем дальше вы уходите от себя, тем дальше вы уходите от истины, потому что истина центрирована в вас.

Вы спрашиваете, что не иллюзия?

Я бы сказал: все иллюзия, кроме вас самих, но поспешу сказать, что говоря «вас», я не имею в виду то «вы», которое вы знаете. Я имею в виду «вы», еще не открытое вами, «вы», которое вам известно, принадлежит внешнему миру. То «вы», которое вы знаете, есть не что иное, как скопление всех иллюзий, всех снов и желаний. «Вы», о котором я говорю, к вам, как вы сейчас есть, не имеет ни малейшего отношения, — это вечное «вы», вечное «ты». Оно не ваше, не мое, оно не чье-то еще, — оно каждого, оно общее для всех, оно самый центр всего.

Когда ваше «я» отброшено, тогда возникает настоящее Я. Когда вы сами исчезаете, тогда возникаете вы сами настоящий. Ко мне приходят и говорят: «Самоотречение кажется нам очень трудным, потому что оно означает, что мы теряем себя». Они правы, но, на самом деле, вовсе не правы. Они правы, потому что их личность, та личность, что они знали до сего времени, будет отброшена, но, на самом деле, они не правы: как только ложная личность будет отброшена, появится настоящая. Она здесь, она спрятана за облаками ложной личности. Вы такой, какой вы есть на самом деле, в своем центре, — реальность. Все остальное — иллюзия.

Чтобы познать эту реальность, надо прийти к состоянию полного бездействия: действуя, вы удаляетесь от себя, вот почему Ле-цзы, Чжуан-цзы, Лао-цзы так внимательны к пассивности — действуя, вы контактируете с внешним миром.

Что такое активность? Активность — это контакт с внешним. Когда вы пассивны, вы не контактируете ни с чем, вы просто здесь: никаких контактов... никакого моста между вами и внешним — все мосты исчезли. В полном безмолвии, в полной несвязанности вы осознаете, кто вы есть, иначе деятельность настолько занимает вас, что ваша настоящая личность не может утвердиться, проявить себя. Она продолжает ждать... она продолжает ждать, а вы продолжаете заниматься тривиальным, мирским.

Надо научиться ничего не делать.

 

Я слышал...

Больной пришел к врачу, скорчившись от боли. Осмотрев его, врач сказал, что он должен бросить вино и женщин.

— Но, доктор, куда мне, я едва шевелюсь, — сказал пациент, не зная, что делать с этим назначением.

— Да, и курить тоже.

— Ну, нет.

— Почему же?

— Тогда я буду чувствовать себя дураком, которому нечего делать.

 

Ничего не делая, человек чувствует себя дураком. Надо что-то делать: ничего не можешь делать — хотя бы кури. Когда нечего делать, начинают курить: хоть какое-то, но дело. Разве вы не замечали по себе? Если просто сидеть, через некоторое бремя ощущаешь беспокойство: надо что-то делать. Если кто-то войдет, вы сделаете вид, что чем-то заняты: возьмете прочитанную газету, иначе подумают, что вы дурак. Что вы делаете? Человек всегда, постоянно, всю жизнь должен что-то делать. Люди притворяются, они не могут просто быть — это не разрешается.

На Западе есть поговорка: «Пустая голова является мастерской дьявола»: опасно, если кто-то ничего не делает. На самом деле «занятая голова является мастерской дьявола», пустая голова никогда никому ничего плохого не сделала. У Гитлера не пустая голова, у Будды — пустая, у Чингиз-хана не пустая голова, у Чжуан-цзы — пустая. Вся чепуха и все безобразия во все века происходили от занятой головы. Пустая голова не сделала ничего плохого, потому что пустой голове ничего не нужно, — зачем беспокоиться? Пустую голову нельзя убедить стать Адольфом Гитлером: она рассмеется на такую чушь — «да вы что, зачем?»

 

Александр на пути в Индию повстречал Диогена, — тоже пустая голова. Тот отдыхал на берегу реки, голый лежал на солнышке. Это зрелище произвело огромное впечатление на Александра: тишина, окружавшая этого голого человека, молчание, красота этого человека, величие, благодать, изящество, естественная простота, естественность. Александру стало завидно. Говорят, он никогда никому не завидовал: у него было больше, чем у всех, — чего ему завидовать? А этому голому человеку он позавидовал: у того было нечто, о чем Александр не мог и мечтать. «В следующий раз, когда мне суждено будет родиться, я упрошу Бога сделать меня не Александром, а Диогеном», — сказал он.

Диоген засмеялся: «Зачем ждать так долго? Можешь стать Диогеном прямо сейчас. Кто тебе мешает? Ложись здесь, на солнышке, как я».

Все ясно — яснее некуда. Александру стало стыдно: «Да, я тоже... как-нибудь, надеюсь... когда я завоюю весь мир, тогда тоже буду отдыхать и наслаждаться, как ты».

«Что-то я не понимаю. Зачем? Если я могу наслаждаться, не завоевывая мира, почему бы тебе не сделать это прямо сейчас? Зачем откладывать то, что может случиться прямо сейчас? Места тут хватит, ты не стеснишь меня захватом территории: места хоть отбавляй, — никто еще сюда не приходил».

Говорят, что Александр очень опечалился после встречи с Диогеном, и печалился много дней, и вновь и вновь говорил о Диогене. Потрясение было огромно.

 

Пассивный, бездействующий, пустой ум прекрасен: только в бездействующем состоянии можно познать истину. Активность создает иллюзии, активность создает волны вокруг вас, и вы не в состоянии разглядеть то, что есть. Бездействие... вся рябь улеглась, озеро молчит, в уме нет ни единой мысли: все исчезло, дым развеялся, ярко горит пламя. Когда сознание горит так ярко, что дыма нет и пламя чисто, вы узнаете, что такое реальность.

Путь к реальности лежит через бездействие, пассивность, восприимчивость. Путь к реальности лежит через женственную восприимчивость. Путь к иллюзии лежит через мужскую, агрессивную активность.

Почему у меня не возникает вопроса?

 

Это Вани.

Тебе повезло, Вани. Теперь только не пускай вопрос с черного хода, не думай об этом: «Почему у меня не возникает вопроса?» Тебе открылось счастье, блаженство: не иметь вопроса значит быть готовым получить ответ.

Набитый вопросами никогда не получит ответа, помните это. Люди обычно думают: «Как же ты получишь ответ, если не спрашиваешь?» Это неверно. Ответ приходит только тогда, когда нет вопроса: достигает только невопрошающий ум, — вопрошающий ум никогда не достигнет. Да, если вы спрашиваете, ответ будет дан, но он не будет услышан. Если ум поглощен вопросами, то, услышав ответ, он сделает из него новые вопросы. Вы задаете вопрос, я отвечаю, но вы видите, как мой ответ рождает еще десять вопросов. Ваш вопрошающий ум создает новые вопросы. Чтобы получить ответ, нужен невопрошающий ум.

Ответ здесь, ответ всегда был здесь, но получить его вы не можете, потому что задаете слишком много вопросов.

 

Обычно, когда кто-нибудь приходил к Будде с вопросом, он говорил: «Жди год, молчи год. Отбрось все мысли. Приходи через год, и тогда, если захочешь, я отвечу».

Однажды пришел знаменитый ученый со множеством вопросов. Будда выслушал его и сказал:

— Я отвечу, но ты должен подождать год. Это мое условие и обещание: через год я отвечу.

— Хорошо, — согласился ученый.

Но тут сидевший под деревом ученик Будды громко расхохотался. Пришедшему с вопросом стало немного не по себе.

— В чем дело, — спросил он, — чего он смеется?

— Спроси его сам, — ответил Будда.

— Чего ты смеешься?

— Будда — обманщик, он обманул меня, и я смеюсь, потому что тебя он тоже обманет. Мне он сказал то же самое — подожди год в молчании, отбрось мысли, пусть мысли исчезнут, а потом спрашивай. Но когда мысли исчезнут, как ты собираешься спрашивать? Не останется никаких вопросов! Вот я и смеюсь: он и тебя обманывает. Если ты на самом деле Хочешь спрашивать, спрашивай сейчас, иначе ты никогда уже не спросишь.

— Это мое условие, — повторил Будда. — Если ты спросишь через год, я отвечуv Если не спросишь, я не отвечаю.

Через год Будда спросил этого человека:

— Ну, что скажешь? Остались еще у тебя вопросы? Тот принялся смеяться и наконец сказал:

— Теперь я понял, почему смеялся тогда твой ученик. Вопросы исчезли!

 

Все в порядке, Вани. Если нет вопросов, так и должно быть. Не тревожься об этом. Я понимаю, конечно, ты чувствуешь себя неловко, чувствуешь себя немного ненормальным, когда все задают вопросы, а ты не задаешь. Ты чувствуешь: что же это со мной? Если все ходят к доктору, то пойдешь и сам, а то подумают, что ты не в порядке. Мы подражаем тому, что делают другие. Не старайтесь придумывать вопрос, если его нет, покойтесь в неспрашивающем состоянии.

И не думайте, что ваши поиски недостаточно интенсивны. Ум скажет вам: «Нет вопросов, потому что нет поисков». Нет, при настоящем, подлинном поиске вопросы исчезают, остается только жажда, а это совсем иное состояние сознания: не складываются никакие вопросы, — один поиск, безмолвная интенсивность, страстное стремление узнать, но вопросов нет: как можно высказать подлинный вопрос? Подлинный вопрос столь глубок, что его не выскажешь словами. Все, что можно высказать словами, неизбежно тривиально, ординарно, не слишком-то глубоко. Слова плавают на поверхности. Есть состояние ума, когда нет вопроса, но есть поиск, — как биение сердца: вы чувствуете его, но не можете сказать, что это. Тогда вы становитесь вопросом, поиском, голодом, жаждой. В миг, когда все ваше существо стало поиском, не складывающимся ни в какие вопросы, приходит ответ. Дело в том, что ответ уже в этой интенсивности, — вы сознаете его.

Но я не говорю, что не надо задавать вопросов: задавайте, если они возникают. Я не говорю, что вы должны бороться с вопросами. Если они возникают, отлично: значит ненужно ни малейшего усилия их формулировать. Если возникают, отлично: освободите их, задавайте их, не начинайте с ними бороться. Ум всегда так и тянет делать то, что не нужно. Я вот, например, говорю Вани, что если вопрос не приходит, — хорошо, не нужно и спрашивать. Но я не говорю этого другим, тем, кто задает вопросы. А вопросы возникают. Если они возникают, а вы их не задаете, они тревожат все сильнее и неотступнее.

Незаданный вопрос начнет преследовать вас и сводить с ума. Так от него не освободиться. Продолжайте спрашивать.

Наблюдайте за возникновением вопроса, будьте свидетелем этого, задайте его — я отвечу. Затем проследите за своим умом: что он делает — принимает ли ответ или создает новые вопросы. Проследите, наблюдайте и постепенно вы поймете эту парадоксальную ситуацию: вы задаете вопрос и получаете ответ — и возникает еще десяток вопросов. Задаете десять вопросов, получаете десять ответов и так далее. Так можно спрашивать до бесконечности.

Поймите смехотворность и безнадежность ситуации: пережив эту безнадежность, поняв, что это не может быть путем, вы однажды внезапно почувствуете, что вопрос больше не возникает.

Я не хочу, чтобы вы боролись с вопросами, я хочу только, чтобы вы поняли спрашивающую часть вашего ума, тогда из этого понимания возникает огонь, вопросы горят в нем и исчезают. И однажды вы вдруг окажетесь в том же положении, что и Вани: внезапно вы увидите, что вопросов нет. И тогда возникает вопрос: «Почему у меня нет вопросов?» Не задавайте этот вопрос, это и не вопрос вовсе, а то вы благословение превратите в проклятие.

Не проводите вопрос с черного хода.

 

Я слышал...

У Насреддина был лучший яблоневый сад в стране, и всякий раз, когда созревали яблоки, соседские дети прокрадывались в сад и таскали их. И с тем же постоянством Насреддин выбегал из дома, размахивая ружьем, кляня разбегающихся детей.

Многолетний свидетель этого безуспешного преследования, сосед муллы, как-то сказал ему: «Я не понимаю тебя, Насреддин: ты ведь спокойный и великодушный человек, урожай твой в десять раз больше, чем тебе нужно, почему бы тебе не уступить часть его детям?»

«Хм, — улыбнулся Насреддин, — я хочу, чтобы они брали яблоки, но я сам был мальчишкой и знаю: если бы я не кричал и не гонялся за ними, они не стали бы приходить».

 

Мысли, как дети — таковы же и вопросы: если их гнать, они вернутся, если не гнать — они не будут приходить, так что не хватайте ружье и не гоняйте свои вопросы, а то они станут приходить толпами и приведут с собой других. Вы сойдете с Ума. Никогда не гоняйте мысли, постарайтесь понять этот процесс: как работает ум. Как только вы поймете, как работает ум, в самом этом понимании вы превзойдете его, выйдете за его пределы..

Да, придет день, когда вы окажетесь здесь с глубинным желанием знать, но не будет никаких вопросов. Тогда все ваше сознание станет вопросом, и в самой его интенсивности что-то закипит, что-то изменится. Из самой этой интенсивности — как при ста градусах кипит и испаряется вода, — в этом стоградусном поиске, когда вы полностью растворены в нем, что-то коренным образом меняется. Эта перемена приведет вас к ответу.

Ни один вопрос не приводит вас к ответу, только поиски без вопросов.

 

С вашей вчерашней лекции меня тревожит мысль: то, что я полагал приятием ситуации, может быть просто утешением. Как узнать, принял я что-то или только утешил или отвлек себя от боли?

 

Это просто: утешение идет от мыслей, объяснений, теорий; принятие — от понимания. Когда вы что-то говорите себе, вы утешаете; когда вы понимаете — это приятие. Утешение надо привести за руку, приятие приходит само, случается, а утешение — дело ваших рук.

Вы несчастны и начинаете обращаться к объясняющим теориям: прошлые рождения, карма. Вы пытаетесь в чем-то найти убежище. Или же Бог дает вам испытание, чтобы вы могли расти, это призыв к росту. Вот и утешение. Или такова уж жизнь? «Все несчастны, почему я должен быть счастлив?» Будда говорит: весь мир — это страдание; так и есть. Надо принимать все, как есть, что еще можно поделать? Приходится принимать. Это утешение, вы из последних сил пытаетесь создать буфер, защищающий вас.

Приятие от понимания, ему нет объяснения. Страдание перед вами, вы стоите лицом к лицу со страданием — и не вносите никакого объяснения. Вы просто смотрите на факт страдания и вдруг видите, что возникает приятие. Если кто-то спросит «почему?», вы не сможете ответить — нет никаких «почему». Вы не сможете указать причину, вы просто увидите: это случилось.

Приятие — как любовь: все по-настоящему прекрасное всегда как любовь. Когда вы влюбляетесь и кто-то спрашивает: «Почему?», можете ли вы ответить? Иногда вы пытаетесь, но все, что вы тогда говорите, абсурдно: «Потому, что она прекрасна», но её видят сотни других и не влюбляются. Если бы она была прекрасна, она была бы недоступна для вас, её захватил бы до вас ^сто-то другой, но никто, кроме вас, не считает её прекрасной, так что на самом деле вы все переворачиваете. «Я люблю её, потому что она прекрасна». На самом деле все наоборот: она прекрасна для вас, потому что вы её любите. Когда-нибудь, когда вы её разлюбите, она перестанет быть для вас прекрасной: она может показаться тогда уродливой и отвратительной. Сейчас вы не можете оставить её ни на минуту. Когда-нибудь, когда любовь исчезнет, вы не сможете выносить её ни минуты.

И ничего вы не можете поделать с любовью: когда она приходит, она приходит; когда она уходит, она уходит. Приятие — как любовь: оно случается. Когда вы правдивы, подлинны в правде данного мига, вы не обращаетесь за объяснениями к прошлому, не обращаетесь за объяснениями к будущему: вы просто видите то, что есть. Вы не спрашиваете Будду, не спрашиваете Кришну, не спрашиваете Ле-цзы, — вы никого не спрашиваете, вы просто видите само страдание, вы просто проживаете боль, входите в нее. Одни, не держась ни за чью руку — Будды, Кришны, Христа, — ни за чью руку, пройдите ею, ибо все эти руки станут утешением, все эти люди станут объяснением.

«Иисус говорит то-то, Будда говорит то-то, поэтому я принимаю», но приятие ваше ложно, оно не возникло из вашего переживания Пройдите через боль с пустыми руками, один, смотрите в лицо ситуации, не пытаясь устранить её объяснением, погрузитесь в ситуацию без единой посторонней мысли — тогда произойдет приятие. Это не будет утешением, это будет великим удовлетворением: вы вдруг увидите, что принимаете все, и этому нет никакой причины.

У утешения есть причина, утешение — это фальшивая Монета, она вас обманывает, выдавая себя за настоящую, — она не настоящая. И задавшему вопрос я отвечу: то, что он принимал за приятие, было, скорее всего, утешением, — если бы это было приятие, не возникло бы никаких вопросов. Это, Должно быть, утешение: оно всегда только на поверхности, оно никогда не проникает вглубь. Что угодно может поколебать и опрокинуть его.

Отбросьте все утешения — они ничего не стоят, на них только теряют время. Лучше страдать, чем быть утешенным. Лучше пусть будет боль, чем утешение. Через боль можно достигнуть подлинного приятия, через утешение — невозможно: вы свернули не туда. Через утешение вы никогда не достигнете реальности, вы станете жертвой снов: теперь придется жить в своем утешении, вы начинаете бояться реальности, потому что реальность может поколебать ваше утешение. Вы не сможете смотреть прямо, вы будете уходить от фактов, если же кто-то столкнет вас лицом к лицу с фактами, вы почувствуете беспокойство, вспотеете, вам станет не по себе, вы поймете, что теперь все может рассыпаться.

Утешение — это вера. Нечто созданное немногого стоит, вы же создали это — оно не может быть больше вас, оно меньше вас. Приятие больше вас — оно происходит. Когда происходит приятие? Оно происходит тогда, когда вы не цепляетесь ни за какие утешения, так что отбросьте все утешения.

Это трудно. Дао так чисто, что поначалу оно очень трудно. Вы хотите играть в игрушки, а Дао не дает никаких игрушек, не дает никаких вероучений, оно просто вынуждает вас увидеть реальность, какова бы она ни была. Больно? Пусть будет больно, — что можно сделать? То, что есть, — есть, надо это увидеть, но от самой этой встречи с реальностью возникает потрясающе новое сознание: рождается новое существо.

Так что отбросьте, пожалуйста, ваши утешения, теории и веры, они мешают вашему пути. Как только вы оказываетесь голым, вас не окутывают никакие вероучения. Как только вы выбросили из головы весь груз, тут же приходит великое доверие: доверие к жизни, доверие к существованию. А доверие — это не вера, доверие — это полное преображение, это новое рождение, воскресение.

Поэтому будьте настороже, очень легко попасть в ловушку утешений: они так дешевы, купить их можно всюду. Каждый храм, каждая церковь, каждая организованная религия может снабдить ими, и люди для этого и идут в церковь... чтобы найти утешение. Ваш сон потревожен, вам нужно убаюкать себя, — вы идете в церковь, и священник поет вам колыбельную. Он поет и поет, — вы утешены. Как транквилизатор — он дает вам возможность спать крепко.

Гурджиев говорил ученикам: «Я делаю только две вещи в вашей жизни. Во-первых, если вы по-настоящему пришли ко мне, вы никогда уже не сможете заснуть, я буду постоянно мешать вам спать. И второе: если вы будете слушать меня, ваша жизнь будет трудной, но одно я могу обещать: вы не умрете позорной смертью, — вы не умрете, как собака».

И то и другое необычайно важно. Если ваш сон потревожен, только тогда вы не умрете, как собака. «Собака» означает животное состояние, глубокий сон, бессознательность. Можно умереть сознательно, и тогда это будет прекрасная смерть, потому что тогда, даже умирая, вы знаете, что вы не умираете. 3 этом вся красота. Сейчас, даже будучи живым, вы не знаете, что вы живы: даже живя, вы не живете — вы прозябаете. Это подделка. Но тот, кто встретил каждое мгновение жизни один на один, прошел её радость и боль, темными ночами и прекрасными днями, увидел все, стал глубоким наблюдателем, — тот умрет совсем по-иному: он умрет понимающим, осознающим.

На днях я читал воспоминания врача, присутствовавшего при смерти Гурджиева. Он говорит: «Я присутствовал при смерти стольких людей, но эта смерть потрясла меня своей необычайностью: я не мог себе представить, чтобы кто-нибудь мог так умереть. В миг своей смерти он открыл глаза, сел в постели, поддерживаемый подушками, попросил шляпу, надел её — красивую красную шляпу, — взял сигарету в одну руку, чашку кофе в другую, закурил и стал потягивать кофе».

Ученики плакали и всхлипывали, а доктор знал, что Гурджиева не станет через несколько секунд: его ноги онемели — в них скопилось слишком много воды и её нужно было убрать, — и доктор знал, что прежде, чем он успеет это сделать, Гурджиева уже не станет. Причинять ему лишнюю боль было теперь бессмысленно, и он спросил Гурджиева: «Что мне следует делать?»

И Гурджиев сказал: «Если вы устали, я могу подождать еще. Я столько лет ждал смерти. Можете немного отдохнуть и приступить. Я ждал так долго, я могу подождать еще — ничего страшного. Если вы очень устали, отдохните немного — два-три часа, — вы же не спали всю ночь. Если не так устали, принимайтесь за дело».

Плача, потому что он тоже был его учеником, доктор начал вытягивать воду из его ног, а Гурджиев сидел с сигаретой в зубах, потягивая кофе, шутя и разговаривая. Вся жизнь исчезла из его тела, но лицо его лучилось, а глаза сияли. В последнее мгновение он сказал: «Есть ли у кого-нибудь вопросы, потому что я ухожу».

Он говорил ученикам, что умереть можно очень сознательно, и он умер очень сознательно. За двадцать четыре часа До больницы он настаивал, что не поедет туда, и спрашивал Доктора: «Что вы думаете? Может больница спасти меня? Я не Могу себя спасти, может ли спасти меня кто-то еще?» Доктор плакал двадцать четыре часа. «Хорошо, если вы плачете, я поеду».

И доктор побежал вызывать скорую помощь, но, когда машина приехала и врач зашел в комнату, — Гурджиев исчез! Врач не мог представить, как это случилось: тот не мог двигаться!

Гурджиев стоял на дороге рядом со скорой помощью, затем он вернулся в дом и спросил: «Машина пришла, где доктор?» Он ходил! Доктор не верил своим глазам, — невозможно, он был не в состоянии ходить. Врачи из собравшегося консилиума тоже были потрясены, никто не мог поверить, что он может сделать хоть один шаг, а он сам дошел до машины. Мало того, он вернулся и спросил: «Где доктор?»

Двумя неделями раньше, вдруг, — а он был болен, очень болен, — однажды вечером он попросил учеников: «Дайте мне машину, я хотел бы поводить». Двумя неделями раньше!

«Доктор не велел вам вставать с постели».

«Забудьте о докторе, дайте машину». Он сел в машину и поехал в одну русскую церковь, просидел там под деревом полтора часа. Только потом они узнали, что это было место, где его похоронили через две недели; он отправился посмотреть на него двумя неделями раньше. Потом они все поняли. Он никогда раньше там не был, никогда не заходил в эту церковь: это был первый и последний раз в его жизни, потом он был уже мертв.

Беннет сообщает: он приехал через сутки, Гурджиев был уже мертв. Он приехал среди ночи, бросился в церковь, где лежало тело Гурджиева, вокруг никого не было. Он сел молча. Вдруг его охватил страх, его бросило в дрожь: он почувствовал, что Гурджиев еще жив. Он был ученый, математик, он не мог обманываться. Он не был его учеником, не был эмоциональным человеком, не был сентиментален — совсем другой тип. Он подошел ближе, чтобы понять, в чем дело, остановился и в наступившей тишине попытался прислушаться. Было чувство, что кто-то дышит. Он прошелся по церкви, подошел ближе... Когда он подходил ближе к телу, он чувствовал дыхание явственнее; отходил дальше — дыхание чувствовалось слабее, а Гурджиев был мертв. Но он чувствовал, что тот еще витает рядом, — как будто тело было живо, как будто он был здесь.

 

Это возможно: тот, кто умирает в состоянии тотальной бдительности, многое может. Тот, кто умирает, осознавая это, на самом деле не умирает: он познал бессмертное в себе.

Отбросьте утешения, веры, становитесь все более и более бдительными. Отбросьте свои сны, отбросьте свои колыбельные, — это единственный путь. Дао является простым и все же мучительно трудным. Простым: Дао не может быть сложным. Мучительно трудным: вы сами очень сложны и вам не просто стать простым. Сложность в вас, а не в Дао. Дао очень простой путь, проще некуда: никакого учения, никаких требований, никакой морали, ничего от вас не ждут, только одно: чтобы вы жили естественно, просто, в созвучии с существованием. И не привносите вероучения, не привносите теории, не привносите теологию.

Даосские мистики никогда не говорят о Боге, перевоплощениях, аде, небесах. Все это — создания человеческого ума; объяснения того, что объяснить невозможно, объяснение тайны. Все объяснения — против Бога, все объяснения снимают тайну с существования. Существование — это тайна; надо принять его, как тайну, и не претендовать ни на какие объяснения. Не нужно никаких объяснений, только удивление, восклицающее восхищенное сердце, осознанность, удивленное чувство тайны жизни в каждое мгновение. Тогда и только тогда вы узнаете, что такое истина. А истина освобождает.

 

Кто является христианином?

 

Трудно сказать, потому что ни я не являюсь христианином, ни Христос. Одно можно сказать наверняка: Христос не христианин, Будда не буддист, Кришна не индуист.

Чтобы быть христианином, человек должен избегать быть Христом. Быть христианином — значит продолжать спать. Вы пользуетесь одним из снотворных, называемых христианством, чтобы продолжать спать. Кто-то пользуется снотворным «индуизм», чтобы продолжать спать, но все это наркотики. Настоящий человек, мужественный человек имеет мужество воспринимать реальность, как она есть, — у настоящего человека есть мужество не принимать из вторых рук.

Обратитесь к реальности прямо, непосредственно, без всяких вероучений, иначе вы никогда не пробьетесь к реальности. Вероучения помешают вам, не позволят: это тюрьма.

На свете много тюрем. Говорят, есть триста религий, значит есть триста тюрем — прекрасных тюрем, красиво украшенных, удобных, приятных, но тюрьма есть тюрьма. Выйдите из тюрем.

Когда я посвящаю вас в санньясу, я посвящаю вас в свободу. Мое посвящение в санньясу — посвящение в абсолютную свободу. Становясь санньясином, вы сможете стать Христом, но никогда — христианином; можете стать Кришной, но никогда — индуистом; можете стать Буддой, но никогда — буддистом. И запомните: если вы действительно хотите стать Буддой, избегайте учения, скопившегося вокруг Будды.

Люди дзэна говорят: «Если вам встретится Будда, тут же убейте его!» Они доходят даже до такого: «Если вы произнесли имя Будды, тут же прополощите и очистите свой рот!» Это не значит, что у них нет уважения к Будде: их уважение к нему огромно, их уважение безупречно, однако все, что они говорят, очень важно. Уму легко накапливать знания, накапливать «веру», — уму очень легко, потому что ничего не поставлено на карту. Если вы стали христианином, вы ничего не ставите на карту, вы ни на что не решились, — вы просто ходите в церковь.

Я слышал такое определение христианина: это тот, кто раскаивается в воскресенье в том, что он делал в субботу и собирается делать в понедельник.

Обман, все обман.

 

Когда учение становится медитацией?

 

Никогда. Учение никогда не становится медитацией — медитация превращается в учение. Не начинайте с учения, иначе вы никогда не придете к медитации. Начните с медитации, и вы придете к учению, — и учение это не будет привнесено извне, оно будет внутренней преисполненностью, оно осветит вас изнутри.

Пожалуй, даже нехорошо называть это «учением», настолько оно совершенно свободно, но можно назвать это и учением. Ваша жизнь дисциплинируется, но не от усилий, а от внутреннего понимания: вы ведете себя ответственно, потому что сознательный человек не может вести себя иначе, — это невозможно. Вы будете так себя вести без всякой выгоды, без всякого, мотива, это поведение будет струиться из вашей естественности, в нем не будет никакой алчности. Любой христианский праведник алчен: он хочет достичь рая.

Любой джайнский монах алчен, он бизнесмен, он хочет выиграть от добродетелей, хочет быть победителем в том мире, стать завоевателем в мире духа, но это желание от алчности.

Если вы оглянетесь на монахов, праведников, махатм, вы увидите девяносто девять процентов алчных, материалистичных людей. Они дисциплинируют себя, потому что знают: за их жертвы плата будет велика. Они готовы к жертве, они даже готовы убить себя, но это сделка.

У человека медитации, понимания, нет никаких мотивов, никаких сделок с реальностью. Как можно заключить сделку с реальностью? Сама идея-то глупая. Человек медитации хороший, потому что ему хорошо быть хорошим: нет никаких мотивов. Он добродетелен, потому что добродетель дает ему такое счастье, такой восторг. Он любит, он делится, как цветок делится своим ароматом, своим благоуханием, — естественно. Его добродетель не культивирована, не обусловлена, — это рост его существа.

Итак, вы спрашиваете: когда учение становится медитацией?

Никогда. Учение, дисциплина никогда не становится медитацией, но медитация всегда приносит дисциплину, внутреннюю дисциплину, и эта дисциплина — от свободы, эта дисциплина — не новая клетка, эта дисциплина делает вас полностью свободным и освобожденным. У вас нет никаких предписаний, которым надо следовать, — вы никому не следуете: никаким священным писаниям, — вы просто следуете своей глубочайшей сердцевине. И нет в вас никаких конфликтов, никаких альтернатив: вам ничего не надо выбирать — вам не надо выбирать, делать то или это. Нет никакого раскаяния: человек медитации не может поступить неправильно, — такого не случается. Что бы он ни делал, он делает это тотально, полностью, а в следующее мгновение он уже перешагнул через это. Он никогда не оглядывается назад, никогда не раскаивается: что случилось, то случилось; чего не случилось, того не случилось. Он никогда не хвалит себя: «Вот, я это сделал», никогда не чувствует вины: «Как мог я это сделать?» У него не бывает переживаний о прошлом; прошлое отсечено от него. Каждое мгновение он двигается в будущее, каждое Мгновение прошлое исчезает, и он чист, как утренняя капля Росы.

У такой дисциплины — свежесть, у такой дисциплины — свобода, у такой дисциплины — благоухание, иначе дисциплина делает людей скучными, глупыми, делает людей посредственностью. Дисциплина убивает вашу свободу, убивает ваше существование, становится самоубийством, так что никогда не начинайте с дисциплины, — начинайте с медитации. Вот почему я подчеркиваю значение медитации: если дисциплина возникает из медитации — хорошо, иначе она не нужна. Лучше вообще не иметь характера, чем характер навязанный извне.

 

Почему я все еще не достиг счастья?

 

От того, что вы все еще есть и от того, что вы все еще гоняетесь за счастьем. Счастье нельзя искать, это побочный продукт, это естественное следствие. Если вы сделаете счастье целью, вы никогда не найдете его, вы будете постоянно упускать. Оно приходит очень тихо; оно приходит, как шепот; оно приходит, как ваша тень. Когда вы полностью поглощены чем

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: