 |
Февраля 1977 года, Пуна, Индия 2 глава
|
|
|
|
Но помните: смертью нельзя ничего достигнуть — достижение приходит через жизнь. Смерть — лишь страшный суд, последний приговор. Смерть просто ставит последнюю точку. Тогда последнее слово само собой становится последним приговором. Если человек был велик любовью, если он в самом деле любил, независимо от условий, и его жизнь была пылающим пламенем любви, светом любви, тогда смерть окончит главу этим ярко пылающим пламенем. Но если смерть закрыла вашу жизнь, которая была одним страданием и больше ничем, лишь одни надежды на будущее, ни одного подлинного переживания, тогда ваша смерть тщетна. Это то, что Гурджиев называет «собачья смерть». В этом случае вы умираете — и все: вы ничего не достигнете, ничего нет.
Никто ничего не достигает смертью, пока не достиг этого жизнью. Смерть — лишь единое Мгновение. Чего можно Достичь в одно мгновение? Вы упустили семьдесят лет жизни и надеетесь, что достигнете чего-то в одно мгновение? Семьдесят лет вы жили бессознательно, в суете, в безумстве, в кошмарном бреду, — и вдруг в миг смерти достигнете покоя? Нет, сударь, вы будете ворочаться с боку на бок в своей могиле -~ покоя вы не найдете.
Конфуций не прав — не прав совершенно. Он предлагает Утешение. Это преступно. Давать такие утешения — преступление против человечества: ведь кого-то можно обмануть. И ему удалось сбить с толку этого ученика.
«Велика смерть! Благородный находит в ней отдых, низкий человек подчиняется ей!»
Что ж, Конфуцию удалось сбить его с толку. Великий миг упущен. Цзыгун был уже близок к двери, через которую мог бы выйти на свободу, но Конфуций втянул его обратно. И ученик опять начинает рассуждать в терминах философии, догматов, учения. Он научился этому из священных текстов: «Велика смерть!» Сам он не знает. Ему неведом даже покой, — что же он может знать о смерти? Смерть — это предельный покой... А ему не знаком покой даже относительный. Он не знает даже, что такое жизнь; он в суете, суматохе, он расщеплен. И вот он начинает говорить: «Велика смерть!» Заслушавшись учителя, он снова очутился в облаке слов.
|
|
|
Конфуций — великий учитель, вдохновенный, впечатление от него огромное: в течение многих веков царил он в китайской мысли, и сегодня он все еще влиятелен, все еще доминирует. Такой человек был и в Индии — Ману. Его можно сопоставить с Конфуцием. Ману и сегодня доминирует в Индии, а человек он того же типа и мало чем отличается. Индийское общество основано на законах Ману, китайское — на законах Конфуция. И каждый из них довел свою страну до деградации.
«Велика смерть!»
Слушая Учителя, ученик снова в тумане; так воздействует чужое обаяние — он обманут. Он забыл, что сказал в начале: «Я хочу отдохнуть, потому что устал от всех учений». Он был уже у перевала, там, где студент может стать учеником. Все снова упущено, он снова свалился в прежнюю ловушку, в которую всегда так легко попасть: ведь она так знакома, так привычна. «Велика смерть!» Ничего не зная о жизни, ничего не зная о покое, он берется рассуждать о столь глубоком: «Велика смерть!» Где-то вычитал. Да, в текстах написано: «Велика смерть!» Но смерть велика только тогда, когда велика жизнь.
Помните: ваша смерть — это ваша смерть; моя смерть — это моя смерть. Моя смерть зависит от моей жизни, ваша смерть — от вашей жизни. Если ваша жизнь велика, ваша смерть тоже будет велика; ведь смерть — кульминация жизни. Если вы прожили жизнь хорошо, полностью, вы достигнете величайшего пика, вершины Гималаев. Но если вы лишь ползали по земле, — вы и не жили вовсе, вы лишь мечтали, грезили и надеялись, и никогда ни единый миг жизни не прорвался к вам, не было ни единого мгновения подлинности: вы всегда что-то из себя изображали и прятались за масками. Вы никогда не были настоящим, вы всегда были подделкой, и смерть ваша тоже будет фальшивой — великой она быть не может. Великая смерть увенчает лишь великое странствие. Конец странствия — результат каждого шага. Это так просто, так очевидно. Если вы танцевали всю жизнь, ваша смерть станет великим танцем. А если вы только стенали и причитали, тогда и смерть ваша будет стоном и причитанием; иной она быть не может — она завершает вашу жизнь.
|
|
|
Так что помните: каждый живет своей жизнью и умирает своей смертью. Смерть так же уникальна, как и жизнь. Когда умирает Будда, — это, конечно, умирает Будда. Когда умирает Ле-цзы, — это, конечно, умирает Ле-цзы. Их смерть благоуханна, величественна — это цветение. В единый миг вся их жизнь обратилась в единое пламя. Путь окончен, они дома. А ваша смерть — лишь начало другой изнуряющей жизни. Здесь умираете — там рождаетесь, из одной двери выходите, а через другую опять входите в жизнь. Все по той же проторенной колее, все те же скрипучие колеса.
«Велика смерть!» — но не в устах Цзыгуна. Да, если бы это сказал Лао-цзы, это звучало бы отлично. Но даже в устах Конфуция смерть не велика, так как весь подход неверен.
«Благородный находит в ней отдых...»
Обратите внимание на это слово: «благородный». Это высочайшая ценность в конфуцианской этике: «благородный», джентльмен. Кто этот джентльмен? Ложная личность. Кто этот джентльмен? Лицемер. Кто этот джентльмен? Тот, кто маскируется воспитанием, идеалами, благородным характером, этикетом; это человек, живущий общественными интересами, традициями. Джентльмен не индивидуален, он — всего лишь член общества. У него нет собственного существования, он не живет собственной жизнью. Он существует только как часть общества, поэтому то, что поощряется этим обществом, и есть его жизнь, а что общество не поощряет, он сам отвергает в себе. Закон общества он предпочитает закону природы. Таков джентльмен: придуманные человеком законы он предпочитает закону Бога. Джентльмен предает Бога и выбирает общество, а общество невротично, общество больно, общество вовсе не нормально. Никогда на земле не существовало еще нормального общества. Только изредка появлялись нормальные индивидуумы. Общество ненормально, это скопище сумасшедших. Джентльмен следует этой толпе, у него нет души. Конечно, общество всячески его уважает, так уж положено: общество награждает его званием махатмы, «праведника», «мудреца». Общество уважает его, так как джентльмен посвящает свою жизнь обществу.
|
|
|
Настоящий человек — это бунтарь, настоящий человек не заботится о приличиях, настоящий человек живет естественной жизнью. Ему плевать на то, что общество изрекает или не изрекает. Настоящий человек не интересуется обществом. Если вы фальшивы, тогда существование общества должно постоянно вас заботить: что сказать, как сказать, где сказать, где не сказать; как нужно жить, как не нужно жить. Все определяется обществом. Вы должны точно ему соответствовать, вы должны быть зубцом в шестерне. Настоящего человека общество не уважает. Как общество может уважать настоящего человека? Поэтому Христа распинают, Будду побивают камнями, Сократу дают яд.
Таких людей общество принимает только после их смерти. Теперь уже все в порядке: распятый Христос больше не опасен, отравленный Сократ не бунтует, мертвый Будда становится аватарой. Живой Будда опасен, а мертвому Будде можно поклоняться в храме. Помните: когда умирают подлинно великие, люди на них молятся. Пока они живы, люди негодуют. Те же, кто распинал Христа, стали потом христианами, — те же самые люди. Люди всегда одни и те же. Иисус был невыносим, но когда он мертв, — все в порядке: что он теперь может сделать? Мертвый Иисус в ваших руках; вы трактуете его, воздвигаете вокруг него теории; он уже не может ничего сказать — вы говорите вместо него. И так всегда.
Итак, если вы в самом деле хотите быть настоящим, никогда не заботьтесь о том, что скажут о вас другие. Я не подстрекаю вас против общества: это был бы не бунт, а реакция. Поступайте в соответствии со своей природой. Если она соответствует обществу, — очень хорошо, бунтовать не нужно. Если она не соответствует ему, — отлично: тогда не нужно ему следовать.
|
|
|
Велика разница между бунтарем и диссидентом. Диссидент выступает против общества в любом случае: он решил быть против общества, даже если оно право. Иногда общество право, не может же оно всегда быть неправо... ведь иногда бывают правы даже сумасшедшие.
Крупный политик выступал перед сумасшедшими, но не прошло и пяти минут, как один из больных вскочил и заорал:
— Заткните глотку этому идиоту! Он сумасшедший! Сам не знает, что несет!
Конечно, политик рассердился и велел главврачу вышвырнуть безумца.
— Впервые за семь лет, — ответил врач, — он сказал что-то умное. Я не могу его вышвырнуть. Семь лет ой молол вздор, теперь же, впервые, — нечто осмысленное. Но не тревожьтесь. Его доктора уверены, что он способен на такое только раз в семь лет. Одна здравая мысль за семь лет — вам не о чем тревожиться.
Даже сумасшедший порой скажет правду. Даже безумное общество порой право, иначе оно не могло бы существовать. Хоть что-то должно быть верным, чтобы существовать, иначе жизнь невозможна. Диссидент — тот же традиционалист, который ринулся в другую крайность. Традиционалист следует обществу, право оно или нет. «Верно или не верно — это моя страна. Верно или не верно — это моя религия. Прав или не прав — это мой священник. Верны или не верны — это мои священные писания». В этом весь традиционалист. И однажды он кидается в противоположную крайность: «Право оно или не право — я против этого общества». Таков диссидент. Это один и тот же человек, в них нет различий.
Кто же бунтарь? Бунтаря не волнует общество, он живет из глубочайшей сердцевины — он следует своему Дао. Если общество гармонирует с его внутренним Дао, — хорошо, он идет с обществом, он не диссидент. Если общество не гармонирует с его внутренним Дао, — он идет один. Он не традиционалист, он не приспосабливается, он сам по себе. Критерием является его собственное сердце.
«Джентльмен» — это тот, кого общество убедило продать свою подлинную сущность и одолжить у общества его лживые маски.
«Велика смерть! Благородный находит в ней отдых».
Что общего у джентльмена с покоем и смертью? Джентльмен не может успокоиться даже в жизни — уж слишком все в нем подавлено. Джентльмену не позволено свободно импровизировать свою жизнь, он отказался от тысячи соблазнов, которые так и кипят внутри его существа. Как же он может обрести покой? А если вы неспособны обрести покой в жизни, то как вы найдете его в смерти? Так что перестаньте дурачить себя — это опиум; вы надеетесь, что нечто, что никогда не случалось в "вашей жизни, произойдет после смерти, — вы живете под наркотиком.
|
|
|
Джентльмен никогда не любит так, как ему хотелось бы; он никогда не выходит из себя, никогда никого не ненавидит; это не значит, что он не способен на ненависть, — просто он не показывает её. Все, что он умеет делать, — это менять маски; его внутренняя сущность не меняется. Гнев закипает в нем, но он не показывает вида, он подавляет его. Ой. продолжает накапливать в себе тысячи желаний, они бурлят внутри в хаотическом смешении. Он может взорваться в любую секунду — с джентльменом опасно жить. Никогда не живите с джентльменом или леди. Женщина прекрасна, а леди безобразна. Женщина естественна, а леди сплошь подделка, она сфабрикована.
Бродяга пришел к психиатру. Он был оборван, грязен и очень хотел есть. Психиатр пожалел его и сказал:
— Я вижу, вам нечем заплатить даже за визит. Но я сочувствую вам. Чем вы зарабатываете на жизнь?
— Я изготовил три миллиона фальшивых домов, — ответил бродяга.
— Это ложь! — вскричал психиатр. Бродяга расхохотался:
— Разве я не сказал, что все они были фальсификацией?»
Джентльмен, леди —фальсифицированы, культивированы, нарисованы, они не настоящие, они ложные. Злясь, они улыбаются; ненавидя вас, они лезут с объятиями. На них нельзя положиться, нельзя понять, искренне они улыбаются или нет. Фактически со временем они и сами перестают понимать, когда смеются искренне, а когда притворно; когда они на самом деле влюблены, а когда только прикидываются влюбленными.
Ко мне приходят и говорят: «Мы не можем решить, любовь это или нет». Когда всю жизнь живешь во лжи, — а возможно, и многие жизни, — теряешь путь. Вы уже не можете распознать, что хорошо, а что плохо; не можете отличить истину от лжи. Постоянно ко мне приходят и говорят: «Я влюблен в эту женщину, но не могу решить, настоящая это любовь или нет». Что это показывает? Вы потеряли все связи со своей сущностью, вы стали чужим самому себе, вы стали чужестранцем для себя самого. А ведь все так просто. Это все равно, что сказать: «Я не могу решить, настоящая это роза или нарисованная — не могу решить». Что это означает? «Я не могу решить, на самом деле эти деревья зеленые или кто-то выкрасил их зеленой краской». Но эти деревья по крайней мере находятся снаружи. Возможно, что иногда вас обманут: деревья могут быть фальшивыми, сфабрикованными из пластика, но ведь речь идет о ваших чувствах, а вы ничего не можете понять. О чем это говорит? Это показывает, что вы забыли язык истины. Вы так долго лгали, что ложь почти стала вашей правдой.
Джентльмен — не подлинная личность. Никогда не становитесь джентльменом, никогда не делайтесь леди. Будьте человеком. Все прочее — это роли, маски. Быть истинным — это ваша жизнь. Будьте подлинны, так, чтобы можно было расти, ибо всякий рост случается, если только вы правдивы и подлинны. Возможно, вы должны будете за это дорого заплатить; каждый должен платить; возможно, будет больно: всякий рост болезненен; возможно, у вас постоянно будут затруднения — не о чем печалиться, игра стоит свеч!
Сократ умер, его отравили, но неужели вы никогда ему не завидовали? Вы живы, но не хотелось ли вам обменять вашу жизнь на смерть Сократа? Его смерть более истинна, чем ваша жизнь. Христа распяли. Ему было только тридцать три года, он не многое успел увидеть, но не хотелось ли вам поменяться... не предпочли бы вы умереть на кресте, чем продолжать жить свою фальшивую жизнь? Он был истинен — на кресте, но истинен.
А вы — фальшивы.
Фальшивая жизнь хуже, чем истинная смерть — истинная смерть лучше. Фальшивое счастье хуже, чем истинное страдание, — постарайтесь всегда это помнить. Правдивые слезы лучше, чем притворная улыбка, ибо рост происходит только тогда, когда вы истинны. Рост никогда не происходит из фальши, а идеал джентльмена — идеал фальшивого человека.
«Велики смерть! Благородный находит в ней отдых, низкий человек подчиняется ей!»
И еще запомните: Конфуций всегда сравнивает. Он всегда приводит различия между джентльменом, благородным и низким человеком, высшим и низшим, необычным и ординарным. Дао говорит: никто не выше и не ниже, никто не велик и никто не ничтожен, — мы принадлежим единой реальности, единому Дао. Как можно быть низким, великим, ничтожным? Это невозможно — все мы сделаны из одного теста. Это Бог — он пульсирует в вас, он пульсирует во мне, он пульсирует в деревьях и скалах. Никто не высок и не низок. Само это представление основано на эгоизме, но ведь и конфуцианская философия базируется на эго. И вот Цзыгун говорит:
«Велика смерть! Благородный находит в ней отдых, низкий человек подчиняется ей!»
Он наслаждается тем, что он великий человек, джентльмен; Конфуцию удалось его переубедить, используя его эго: «Ты великий, благородный, высшее существо. Ты обретешь покой в смерти. Ты не низкий человек, так что не волнуйся — отдохновения в смерти не находят только неблагородные люди. И не стремись к покою, пока жив.» Для Конфуция это бессмысленно. Отдых невозможен, отдых — это бегство.
Конфуция очень беспокоил Лао-цзы и его учение. Рассказывают, что однажды он отправился повидаться с ним. Конечно, он был старше Лао-цзы и ожидал, что тот будет вести себя по отношению к нему с должным почтением. Но Лао-цзы сидел. Он даже не поднялся для приветствия, не сказал: «Садитесь, сударь». Он вообще не обратил на него особого внимания. Конфуций рассвирепел. «Что это за Учитель?» И спросил:
— Вы что, не признаете правил хорошего тона? Лао-цзы ответил:
— Если вам хочется сесть, садитесь; если хочется стоять, стойте. Кто я такой, чтобы говорить вам об этом? Это ваша жизнь. Я, не вмешиваюсь.
Конфуций был потрясен. Он пытался завести разговор о высшем человеке, джентльмене; Лао-цзы рассмеялся:
— Я никогда не видел что-либо «высшее» или «низшее». Человек есть человек, как деревья есть деревья. Все участвуют в одном и том же существовании. Нет никого, кто был бы выше или ниже. Все это чушь и бессмыслица!
Конфуций страшно испугался. А вокруг Лао-цзы было разлито потрясающее молчание, — он был океаном молчания. Конфуций вернулся домой. Ученики спросили его:
— Ну, как Лао-цзы? Он ответил:
— Никогда не приближайтесь к этому человеку, он опасен. Если вы встретите тигра, у вас есть шанс спастись; если вы повстречаете льва, вы еще можете спасти свою жизнь. Но этот человек несравненно опасней. Это дракон, летящий дракон! Он убьет вас! Никогда не ходите к нему! А если услышите, что Лао-цзы поблизости, — бегите прочь!
Конфуция очень тревожило учение Лао-цзы — учение, столь отличное от его учения, столь истинное, столь аморальное, столь бунтарское и столь индивидуальное. Он не верит в законы, изобретенные человеком, — лишь в природу. Доверять природе и есть Дао.
И Лао-цзы сказал: «Можно иметь отдых в жизни, — ведь даже тогда, когда вы идете, можно оставаться неподвижным». Внутренний центр может оставаться неподвижным. Колеса крутятся, но ось неподвижна. Колеса крутятся, но они движутся вокруг чего-то неподвижного. Творите, действуйте, но глубоко внутри оставайтесь бездеятельным. Разговаривайте, говорите, но глубоко внутри оставайтесь в молчании.
Лао-цзы говорил: «Пусть противоречия соединяются. Пусть парадоксы встречаются. Будьте парадоксальны, — ведь жизнь парадоксальна. Живите, но живите так, как если бы вы были мертвы. А затем, когда вы умираете, умирайте так, будто вы входите в другую жизнь — высшую жизнь, великую жизнь. Пусть парадоксы встречаются, соединяются, сливаются в единство».
Мысль Конфуция все разделяет, классифицирует, расставляет по полочкам: жизнь — это жизнь, жизнь — это борьба; смерть — это смерть, смерть — это отдых. Все четко, все определено и разделено.
Лао-цзы говорит: «Нет различий, нет четких различий. Жизнь — смерть, смерть — жизнь. Человек может великолепно жить и в то же время глубоко внутри оставаться абсолютно трансцендентным, далеким, очень далеким, абсолютно ни во что не вовлеченным. Вы можете идти через реку, и вода не коснется ваших ступней, — вы можете быть цветком лотоса. И это — истинная жизнь. Вы говорите и в то же время не говорите: что-то в вас остается очень далеким. Вы касаетесь земли, а что-то в вас находится высоко в небе».
Жизнь по Конфуцию — самая обычная жизнь: очень логичная, математическая, классифицированная, но тем не менее самая обычная. Жизнь в Дао действительно необыкновенная, богатая, в ней есть и хорошее и плохое, ян и инь, борьба и сотрудничество, любовь и ненависть, жизнь и смерть — все одновременно.
Всегда помните: пусть царит гармония противоречий внутри вас, тогда вы достигнете высшей точки и высшего пика. Не выбирайте что-то одно, принимайте и то и другое. Будьте отважны. Не будьте скупы в выборе. Когда жизнь предлагает вам парадокс, принимайте его целиком, заглотните его полностью, переварите его и вы станете летающим драконом.
«Цзыгун, — сказал Конфуций, — ты постиг».
Конечно, Конфуций мог быть вполне счастлив. Ему удалось обратить своего ученика к прежней обыденности.
«Цзыгун, ты постиг».
Он упустил возможность постичь, но Конфуций говорит:
«...ты постиг. Все люди понимают радость жизни, но не её ничтожество; бремя старости, но не её отраду; уродство смерти, но не её покой».
Опять то же разделение: есть люди, которые понимают красоту жизни, но не её безобразие. И есть некоторые, кто понимает её уродство, но не красоту. Есть такие, кто понимает уродство смерти, но не её покой. И наконец, есть те, кто понимает покой смерти, но не её уродство, — а ведь это одно и то же. Вы выбираете одну категорию, другой выбирает иную.
Конфуций говорит:
«Цзыгун, ты постиг. Все люди понимают радость жизни, но не её ничтожество...»
Снова расщепление. Он говорит:
«...люди понимают радость жизни, но не её ничтожество...»
А вы понимаете её ничтожество. Бремя старости понимают все люди, но не её отраду. А вы понимаете её отраду. Все люди понимают уродство смерти, а вы понимаете её покой.
Но это опять выбор. Выбирать нужно одновременно и то и другое. Выбирать надо оба понятия вместе, чтобы не было выбора. Жизнь прекрасна и жизнь — уродлива; смерть уродлива и смерть — прекрасна, потому что все существует через диалектический процесс.
Ваша левая нога движется потому, что правая стоит спокойно: движение становится возможным, когда одна нога стоит спокойно. Затем ваша левая нога стоит неподвижно, а движется правая нога: движение возможно благодаря неподвижности.
Я могу говорить с вами потому, что что-то глубоко внутри всегда пребывает в молчании. Речь имеет смысл, значительность только благодаря молчанию. Если бы не существовало молчания, речь была бы бессмысленна, она стала бы тарабарщиной. Когда речь значительна, всегда помните: значение приходит благодаря молчанию. Молчание вливается в речь, и она обретает сияние.
Любовь прекрасна потому, что есть возможность ненависти, иначе любовь была бы столь сладкой, что это могло бы привести к диабету! Сахар, сахар, сахар... Нет, и соль тоже нужна. Ненависть придает жизни соль. Деятельность хороша, но если она не содержит в себе бездеятельности, она закончится неврозом, навязчивыми поступками. Бездеятельность хороша, но если внутри нее нет деятельности, это будет нечто вроде смерти — летаргия, скука. Хорошо и то и другое. Хорошо целое.
Дао говорит: «Хорошо целое. Не выбирайте. Пусть будет так, как оно есть. Как оно есть — это мудрое решение. Нет ничего лучше, ни малейшей возможности малейшего улучшения. Вы принимаете обе возможности, и благодаря такому приятию вы трансцендируете, выходите за пределы обеих возможностей.
Цзыгун сам закрыл дверь, через которую мог бы убежать в открытое небо. Он снова был сбит с толку. Запомните: в вашей жизни тоже будет много случаев, когда вы могли бы убежать, но ваше прошлое тяжело, оно тянет вас обратно. Конфуций смог преуспеть потому, что все прошлое Цзыгуна состояло из одних только теорий, слов, философий, доктрин. Между ними было полное взаимопонимание, и Конфуций увлек его назад. Великий миг снова был упущен, а такие мгновения приходят очень редко.
Ко мне приходят люди, которые хотят пройти инициацию и стать санньясином, но они колеблются. А я наблюдаю. Человек как раз стоит у двери, через которую мог бы убежать, но он медлит: прошлое тянет его назад. Теперь все зависит от вас. Если вы отважны, вы сделаете шаг, потому что знаете свое прошлое и оно не удовлетворяет вас, — так какой смысл снова в него возвращаться?
Этот Цзыгун знает, что он устал от учения; зачем ему теперь Конфуций? Учение, учение, учение... ничего больше. Конфуций не занимается медитацией, не верит в озарение, он преподает мораль — как это приземлено. Он не знает ничего более великого, чем общество, ничего большего, чем общество — он очень узок. Что теперь делать Цзыгуну? Он снова примется за учебу, снова будет размышлять над книгами — старыми, традиционными, прогнившими книгами — он снова будет учиться. Это то, чем он занимался прежде!
Запомните: когда новый миг, новое понимание брезжит в вас, выбирайте новое — ведь прошлое ничего не дало вам, так какой же смысл обращаться вспять? Даже если новое окажется ошибкой, снова выбирайте новое. На худой конец, это будет новое приключение, вы узнаете что-то новое. Если вы даже не достигнете цели, вы, по крайней мере, наберетесь мужества, чтобы двигаться в сторону неизведанного, чтобы окунуться в неизвестность. Вы останетесь в выигрыше. Но никогда не выбирайте старое, идите к новому при всякой возможности. И идите быстро, потому что старое очень тяжко — оно потащит вас назад.
Вновь и вновь среди сидящих передо мной я вижу людей, зависших между своим прошлым и настоящим. Помните: настоящее кратко, а прошлое — очень длинно, так что его вес,, конечно, велик. И вы никогда не выберетесь из прошлого, если не будете отважны. Очень уютно и удобно оставаться в прошлом, но комфорт и удобство — ничто, рост — все.
Растите.
Если рост идет через неудобство, — отлично! Тогда неудобство благо, оно благодетельно. Но всегда помните одно: продолжайте расти, не застревайте в рутине, не двигайтесь по одному и тому же порочному кругу: вновь, вновь и вновь.
Глава 8
ОБУВАНИЕ ЗМЕИ
18 февраля 1977 года, Пуна, Индия
Можно ли верить в Дао, не вмешиваться в чужую жизнь, принимать каждое мгновение и при этом быть психиатром? Как, каким образом можно совместить Дао с психотерапией?
Вопрос Пунама. Вопрос очень важный.
Прежде всего: «Можно ли верить в Дао...?»
Дао не зависит от веры. В него нельзя верить. Дао неведомы вероучения. Оно не зовет: «Верь». Этим занимаются религии. Дао — это отбрасывание всех вероучений. Тогда возникает не вера, а доверие — доверие к жизни. Вера значит веру в учение. Все учения являются учениями о жизни. 1 Доверие не имеет отношения к учениям. Доверие является непосредственным, прямым, относящимся к самой жизни; о нем нельзя сказать, что оно «о жизни». Вера далека от жизни. Чем сильнее вера, тем больше барьер. Дао — ни вера, ни неверие. Дао — отбрасывание всякой веры и всякого неверия. Отбрасывая веру и неверие, вы в прямой, непосредственной связи с жизнью. Возникает доверие. Во всем вашем существе возникает великое «да». Это «да» преображает, преображает полностью.
Итак, прежде всего вы спрашиваете: «Можно ли верить в Дао?» Нет, это не вера. Не входите через дверь веры, иначе вы упретесь в философию, религию, церковь, догму, но никогда не придете к жизни. Жизнь просто есть. Это не проповедуемое кем-то учение. Жизнь — здесь: везде и повсюду, снаружи и внутри. Она открывается, как только вы перестаете видеть все сквозь слова, учения, вербализацию. Все становится таким кристально-чистым, таким прозрачным. В этой ясности вы уже более не отделены от нее, — как же можно верить в нее или не верить? Вы и есть жизнь. Таков путь Дао — стать Дао.
Второе: «Можно ли верить в Дао, не вмешиваясь в чужую жизнь..?» Как только вы перестанете вмешиваться в свою жизнь, вы перестанете вмешиваться в жизнь других людей. Пока вы продолжаете вмешиваться в свою жизнь, вы обречены вмешиваться в жизнь других. Это лишь отражение, тень. Перестаньте вмешиваться в свою жизнь — и тогда вдруг исчезает само желание вмешиваться: ведь оно абсурдно. Жизнь и так течет, куда ей положено, — к чему еще вмешиваться?
Река и так уже течет к океану, — к чему еще вмешиваться? К чему еще направлять её? Если вы начинаете направлять реку, вы её убиваете, — она становится каналом. Это больше уже не река — жизнь исчезла, теперь она — узник. Вы можете заставить её течь туда, куда вам нравится, но в ней уже не будет песни, не будет танца — только труп. Река была живой — канал мертв. Канал можно, конечно, назвать рекой, но это не река. Быть рекой значит быть свободной, струиться, жаждать, стремиться, следовать своей внутренней природе. Быть неуправляемым, не направляемым, свободным от влияний, от давления посторонней воли — и значит быть рекой. Если вы поняли, что растете, лишь тогда, когда не вмешиваетесь в свою жизнь; если вы поняли, что растете, лишь тогда, когда никто не вмешивается в вашу жизнь, — как вы решитесь вмешиваться в жизнь другого человека?
Но если вы вмешиваетесь в свою жизнь, если у вас есть определенные идеи о том, каким вам следует быть, то сами эти представления станут вмешательством. Уже само слово «должен» — вмешательство. Если у вас есть определенные представления — вы должны уподобиться Иисусу, Будде, Лао-цзы, должны стать совершенным, должны то, не должны это — вы тут же начинаете вмешиваться. У вас есть карта, направление, у вас есть точно определенное будущее. Ваше будущее уже мертво — вы превратили ваше будущее в прошлое, в нем уже нет ничего нового: вы умертвили его. Вы тащите с собой труп, вы станете вмешиваться всякий раз, как только почувствуете, что уклоняетесь, — а уклонением я называю уклонение от идеала... Никто еще никогда и никуда не уклонялся, никто не может уклониться. Ошибиться невозможно. Позвольте, я повторю: уклониться невозможно — Бог будет всюду, где бы вы ни оказались, что бы ни делали — все достигает своей высшей точки в божественном. Все действия естественно трансформируются в запредельное: хорошее, плохое — все. Святой и грешник — оба достигают Бога.
Бог — не то, чего можно избежать, но если вы человек с Идеалами, вам удастся отложить. Избежать невозможно: рано или поздно Бог овладеет вами, но отложить вы можете. Откладывать вы можете бесконечно — тут вы свободны. Иметь идеалы — значит быть против Бога.
Гурджиев говорит, что все религии против Бога, и в этом что-то есть: он глубоко понимал это. Все религии против Бога, потому что все религии содержат идеологии, идеалы. Не нужно никаких идеалов, не нужна никакая идеология. Нужно жить простой, обычной жизнью, нужно позволить Богу делать все, что он желает. Если он хочет от вас этого, — отлично. Если он хочет от вас другого, — отлично. Да придет царствие его, да будет воля его — такова позиция Дао. Тогда не будет никакого вмешательства. А когда вы получите освобождение, которое приходит, если нет никаких идеалов, — как решитесь вы вмешиваться в чью-либо жизнь?
|
|
|
