 |
23. Подражание бродскому
|
|
|
|
Меж Днепром и Невою
Не хочу выбирать,
Я к прибою листвою
Прилечу умирать, –
Ученик Пилигрима,
В летаргическом сне
Я в объятиях Крыма
Буду пить «Шардоне».
Пусть не справит поминки
Петербургский снежок,
Но коснутся песчинки
Намокающих щёк.
Все земные мытарства
Укачает волна.
Санаторское братство
Исчерпаю до дна...
И взгляну я построже
На былые грехи:
«Приголубь меня, Боже,
За любовь и стихи,
И за то, что свободу
Возводил в идеал,
Что в обличье урода
Красоту воспевал».
в мастерской волошина
Прибрежный гул ларёчной суеты
Отсёк забор, как бригантина – мели,
Лишь вечности покойные черты
Легли основой каждой акварели.
Былых империй разъедает прах.
Топорщит волны цинковая Лета.
Однако тайная улыбка Таиах
Внимает пожеланиям поэта...
Хозяина громоздкие шаги
Почти звучат мелодией столетья.
Но верноподданные, злейшие враги,
Романовых низвергли в лихолетье.
Титану быть нейтральной полосой
Немыслимо – страны сознанье мутит,
Сиять молитвой – искренней слезой,
На всех предметах, не сменивших сути.
Не предавал ни Крыма, ни Руси
Меж красным молотом и наковальней.
Бессмертный дух Волошина спроси,
Как ближним становился самый дальний...
прощание с коктебелем
Прощальный полдень память освяти –
Дождь размывает райские пределы,
Привалом кратким в пасмурном пути
Сентябрьских зорь белеют каравеллы.
Томится тиной траурный прибой.
Друзья-поэты бросили застолье,
Когда перекликались вразнобой
Израненные души из подполья…
Врастает страхом окрик «навсегда»!
Зовёт работа к северным просторам:
Актёры и чиновничья среда
Тирадами опять склоняют к ссорам.
|
|
|
Но сколько б сердце сплин не иссушал,
Послание в бутылке вне запрета:
«Слагайте морю солнечный хорал
Для коктебельского органа лета…»
феодосия
Внезапною всевластной желтизной
Степная ширь до жути разогрета.
А вечно чахлый питерский больной
За блёклым горизонтом терпит лето.
Мы, очумевшие от ледяных оков
И зверства надоедливых метелей,
Переселились под цветастый кров
С оттенками из птичьих трелей.
Суровых судеб плавный поворот
Без иллюзорных театральных масок.
Вбираем сущность Гриновских высот
И Айвазовского просторных красок...
нине николаевне грин
От революций отстранённые слова
О сокровенном повествуют нам...
Трепещет старокрымская листва
Приветом от Бегущей по волнам.
Острейший голод. Непонятная болезнь.
По романтизму – сталинским кайлом.
А для любимого – восторженная весть:
Брегет дарёный превратила в дом.
Под кровом собственным лишь месяц проживёт.
Растащат их любовь на тот и этот свет:
Простор бессмертия и вдовства эшафот…
А в книгах столько солнечных примет.
От долгой жизни невозможно не устать,
Как радость встречи невозможно не сберечь.
Под алычою Грина благодать
Нездешней стати и крылатых плеч...
письмо в старый крым
От театральных дел и безразмерных зим,
Что каждой цели отпускают оплеуху,
Когда-нибудь сбегу за Грином в Старый Крым,
Строфою припаду к внимательному уху.
Лелею наяву блистательный обман,
Отпетым чудаком впадаю в грёзы детства –
Врачует солнцецвет озоновых полян,
Где алых парусов извечное кокетство.
Очнусь от немоты заядлым остряком
И чаянья крымчан впитаю без остатка.
Под кроной алычи с хорошим коньяком
Осмелюсь утверждать, что жизнь еще загадка…
героевка
Врачует душу дачный быт
Благим сосновым ароматом.
Кузнечик за полночь не спит.
Черешня светится агатом.
|
|
|
Ночь в силах суетность прервать
Одним движением прибоя.
Гекзаметром звучит тетрадь
С лиризмом гордого гобоя.
Под утро побреду на пляж
В объятия просторной лени,
Возьму волну на абордаж
Мальчишкой многих поколений…
***
Не покидай надежд, мой солнечный азарт! –
Направим выдумку на будущие цели,
Пускай стучат настойчиво капели
В растерянный от изменений март.
Не забывай побед, мой солнечный азарт! –
Я смелостью горел и не приемлю тленья,
Тому порукой шёлк стихотворенья,
Восстанье волн и шрамы древних карт.
Не угасай вовек, мой солнечный азарт! –
Стяжаем радость между полюсами.
По сути, жизнь мы вдохновляем сами.
Не опозорим выстраданный старт.
тыловой синдром
поэма
Я приобрёл жильё у моря
Вдали от невских холодов –
Дух исцелён, борьбе не вторя
С химерами столичных снов.
Большие бойкие болезни,
Что прозябали до поры,
Подобно заунывной песне,
В тылу затеяли пиры…
Жиреют за столом обиды.
Отмщенья будоражит бред.
Желанья снобами убиты.
В зеницах растворился свет.
Слабы свершенья медицины.
Спасителен терпенья ток.
Судьбой прожжённые картины –
Побед взыскательный итог…
Для коммунистов был я неугоден –
Калека, педагог и православный,
Хранитель двух враждебных родин
И Мандельштама почитатель давний.
Коль графоманы при чинах в союзах,
Нет места бунтарю в журналах толстых.
Ценней свободу сохранять при музах,
Ушибы растворять в бодрящих тостах!
Давлюсь полгода одичавшим стоном –
Суставы в клетках солевых наростов.
Не встретить Питер на мосту сожжённом,
Как не простить запрет своих подмостков...
Да будут в радость день и ночь
Вдоль берега и горизонта,
Где я сумею превозмочь
Боль и сомненья силой рондо!
Да будет свежею струя
Всегда божественного бриза,
Фортуна, жизнь перекроя,
Мерцает звёздностью сюрприза!
Душа – наездник, тело – конь ретивый,
А шпоры – неотложные дела.
Забросил благородные порывы –
Просыпалась на подвиги зола.
Прощу врагам наветы и гоненья,
Друзьям застольным – панцири из спин,
И в негу красок окуну волненья
Заветных троп, одолевая сплин.
Вдоль прибоя гуляют степенно
Старожилы, чтоб выветрить хмель.
|
|
|
Страшно мне умирать постепенно:
По неделям вцепляться в постель.
Жажду строить словами и делом
Обретённую крымскую новь:
Заглянуть за земные пределы,
Полюбить безоглядно любовь.
Убежало желанное лето
В беспрестанно грохочущий свод.
На взаимность наложено вето
В окаянный тринадцатый год.
Обещали прогретую осень.
Но синоптики лгут как всегда.
С воплем бьются балконами оземь
По колено в воде города...
Печаль черна и глубока –
Над хриплым морем облака,
Годами сгорбленный старик,
Фрамугами зажатый крик,
Налитый кровью светофор,
Пришитый к листопаду взор,
В нарывах льдинок крестный путь,
Морозный воздух не вдохнуть…
Когда в беде помочь не в силах люди,
Последнее пристанище – Господь:
Горящий лоб десницею остудит,
Пролечит разболевшуюся плоть.
Душа вернётся сквозь потери к жизни:
К трудам и дням, что славил Гесиод,
И посвятит Тавриде как Отчизне
Сиротской доли каждый разворот!
Скорей впусти в своё тепло
Нежнейших губ и рук –
Парить в объятиях светло
Над бездорожьем мук.
Щекою к трепетной груди
Прижмусь я как малыш.
Ты про удачу впереди
Всю ночь проговоришь...
Не сдаваться тоске ни сегодня, ни завтра,
Даже если к дивану артритом прижат.
Призывать вдохновенье от марта до марта,
У слетевшихся муз собирая азарт…
Пробираться за рифмой, как сом за блесною.
Онемелые мысли будить день-деньской.
Возле старого пирса встречаться с весною.
Улыбаться читателю русской строкой.
***
Людмиле
Ворчливый нрав, корявый голос,
Неграциозны повороты,
Неспетых строк ледовый полюс –
Переведи меня на ноты!
Коль скоро я попал в капканы
Лукавства суетного света,
Любовью промывая раны,
Преобрази меня в поэта!
Пускай горбатый Вий погоста
К отёкшим дням добавит горя,
Коль стал российским полуостров,
Похорони меня у моря.
ода анапе
1. бархатный сезон
В сентябре Петербург заливают дожди.
Ну, а ты – в самолёте, летящем в Анапу,
|
|
|
С черноморской волною свидания жди,
И навстречу лети подошедшему трапу…
В сентябре Петербург заливают дожди.
Ты вернулся сюда сквозь запретов тиски,
Гололедицы зим и распутицы вёсен.
В небесах расцветают Куинджи мазки
И ложатся тонами на строгую проседь…
Ты вернулся сюда сквозь запретов тиски.
Город добрых сердец и нежнейших бесед,
Растворённых поэзией в сладком «Мускате».
Избавленье от въедливых сумрачных бед,
И улыбка счастливой любви на закате…
Город добрых сердец и нежнейших бесед.
2. мольба
Анапа, укачай мои печали –
Безмерный груз уставшего поэта,
Пусть жизни цель привидится вначале
Всё озарившею певучею кометой!
Анапа, успокой мои терзанья,
Ведь мужество борьбы чего-то в мире стоит.
Да будет вечно божье мирозданье,
Уныние не подорвёт устои!
3. эпикуреец
Узбекское кафе – восьмое чудо света,
Где кормят даром русского поэта.
Коран поэтов произвёл в пророки –
В России истязали их эпохи.
Чтоб разрешилась мусульманка сыном,
Убогих иноверцев кормят сытно.
Из плова горы насыпает Баха –
За лето к телу приросла рубаха.
Рапшан колдует вечно над мангалом –
Шашлык с дымком и соус лечат жалом.
Лагман насыщен мясом и лапшою –
С рассветом сварен щедрою душою.
Меж блюдами лепёшек – минареты –
В почёте хлебосольные заветы.
Храни, Аллах, святые ваши руки
От старческой невыразимой муки.
Здесь жажду утолят зелёным чаем.
Без вас Анапа несравнима с раем!
созвездие кентавра
***
Пройдя бессонницы барьер
В слегка вальсирующем стиле,
Всплакнёт наивный кавалер:
Ах, если б Вы меня любили…
Вновь диктатуру зимних мер
Низложат птичьи эскадрильи,
Ручьи размоют мрак химер, –
Ах, если б Вы меня любили…
Судьбы заполненный партер
В желанном ликованье были
Взойдёт побегами премьер, –
Ах, если б Вы меня любили…
Оплачен счёт чредой потерь,
Приморские теплеют мили,
В кольце танцующих Венер,
Ах, если б Вы меня любили…
Весенний портрет
О ангел мой, неистовый мальчишка, –
Палящий зной и талая вода
Лишь крыльев взмах, в которых чувства слишком,
Уносят вдаль, возможно, навсегда?
О ангел мой, неистовый мальчишка,
Облазивший с рогаткой все сады
Чернигова, сопящий сквозь одышку:
«О мать природа, как ошиблась ты…»
О юная, прекрасная мадонна,
Когда на Крым сойдёт ночная тишь,
Ты в зыбкой беззащитности роддома
Над жизнью новорожденных дрожишь.
Заядлый мой, влюбившийся чертёнок,
В двух судьбах спутавший ноябрь и март
В минуты встреч. И я шепчу спросонок:
|
|
|
«Что явишь завтра – холод иль азарт?! »
Баллада прибоя
Прибой выносит на подмостки
Шатер соблазна, древний стих,
Мы родинкой на перекрестке
Слезы удерживаем штрих,
Приметы нежности в заплатах,
Но щедр пристрастья меценат...
Любовь немыслима, как плата
За прикасания талант!
Прибой выносит на подмостки
Сокрытый в панцирь гибкий стан,
Мы – отрешённые подростки,
Так долго тянется лиман,
В твоей руке волны кокетство
Взлетает в утра апогей...
Любовь немыслима, как бегство
Из острых камушков-когтей.
Прибой выносит на подмостки
Обломки жажд, как кораблей,
И ветер горьковато-хлесткий
Разматывает суть вещей...
Мы расстаемся так нелепо,
Когда-нибудь вспорхнем на крик!..
Любовь немыслима, как небо,
Где причащаются на миг!
***
Ты не судьба – воспоминание
О високосных поездах.
Всё предначертано заранее
На двух столичных полюсах.
Разлука бритвою опасною
Вспорола горизонт потерь,
И солнышко слезою красною
Захлопнуло вагона дверь.
Любовь, гонимая бравадами,
Бежала зверем по лесам,
Казалось ей – под снегопадами
Все губы тянутся к глазам...
накануне лета
Накануне лета боль души отпета –
Чайкою очерчен чудный каламбур,
Золотого солнца брошена монета,
Заостряет стрелы баловень Амур!
Не напрасно сердце выхлестала вьюга,
Долго не бурлили соки по стволу.
Веткою сирени вдохновим друг друга,
Переплавим горечь в долгий поцелуй!
Лунною дорожкой опояшет души
Разогретый тайной, страстный соловей…
Травостой поляны ложем нам послужит,
Только тяжесть мыслей по ветру развей!
быть счастливым!
Всенепременно вглядываться вдаль.
Набить рюкзак.
Спешить на скорый.
Пропалывать, как сорняки, печаль
На грядках сердца.
Вторгнуться в просторы
Росою дышащих полян.
Ладонями разгладить были.
Скрывать улыбкой сотню ран.
Взывать к лучам, мой нрав забыли!
Сойти у моря.
К женщине прильнуть.
Вдохнуть её, как в зной потоки бриза.
И ощутить, ещё так долог путь
Вдоль нежности, где тешит власть каприза.
***
На душе подорожник иль дым
Сигаретный, а мы половины…
Мы приходим с цветами к одним,
А уходим в обнимку с другими.
Только крик немоты за спиной
Нас догонит и круг обозначит…
Мы в гостях посмеёмся гурьбой,
А потом в одиночку поплачем.
Из квартиры исчезнет уют,
Мы уйдём в телефонные будки,
Три звезды на асфальт упадут,
Не закончатся сутки…
зодчий любви
Ты все равно моею будешь!
С девичьих плеч спадут одежды,
Слеплю из глины серых будней
Твой лик молитвенный и нежный.
В сарае полночи вначале
Перечиню соблазна сети.
Баржею рифмы от причала
Отчалит песенка о лете.
Уста рассвета приоткроют
Родник мольбы в овраге тайны.
Изжалит сорною травою
Вчерашний день необычайный.
Проскачет знойный полдень полем,
Росу восторга иссушая!
Слетит с молчащих колоколен
Псалмов торжественная стая!
Мальчишка-месяц в небе праздном
Сыграет польку на свирели.
На пепле дня седом, прекрасном
Построю домик из капели.
Ты все равно моею будешь –
С девичьих плеч спадут одежды;
Слеплю из глины серых будней
Твой лик молитвенный и нежный.
за тобой
За тобой – за истовой мольбой.
За рукой – за трепетной рекой.
За неотвратимою судьбой.
За неутолимою строкой.
За тобой – за дерзкою игрой.
За пятой, за нервной запятой.
За арбой – мятущейся горой.
За звездой – учтивостью седой.
За тобой – как за ковчегом Ной.
За полой, за песней удалой.
За женой – Троянскою войной.
За пилой, за плачущей ветлой.
За тобой – за солнечной трубой.
За тобой – за радугой-дугой.
За неотвратимою судьбой.
За неутолимою строкой.
сон в летнюю ночь
Ты что-то рассказать хотела,
Лелеял пламя жизнелюб,
И флейта молодого тела
Звучала от касанья губ.
Усилия сорвали связки –
Певучий баловень осип,
Однако проступали краски
От пахнущих июлем лип.
Лавина льнула к изголовью
Бутоном барской красоты.
Душа дышала лишь любовью,
Её низложишь в полдень ты!
***
Пусть дни от боли каменисты
И слишком уязвим висок.
Вдыхаю свет – как акмеисты
Улыбки девственный исток.
Я все подробности приемлю:
Любви безжалостный наждак
До дыр отполирует землю,
Заклею накрест цепкий страх.
Вновь, распалив воображенье,
Случайным словом не солгу.
Вспорхнёт невольное движенье –
Ты только солнце на снегу.
антиода
Жизнь обманула сотни раз,
Сердиться, впрочем, бесполезно,
Когда трещит по швам экстаз,
Покоем соблазняет бездна…
Предательства велят «не быть»,
Рок отдает почёт злословью,
Сатира трудно удивить
Великой девственной любовью...
Коль нежности подкатит ком,
А в чреслах затанцуют черти,
Вдоль мачт ступайте напролом,
Но только женщине не верьте!
Сотките солнечный ковёр
Назло самодовольной смерти.
Но, в сердце затаив укор,
Прошу вас, женщине не верьте!
Танцуйте джигу на осле,
Луну ласкайте на паркете!
Но в самом адовом котле,
Не верьте женщине, не верьте!
одиночество
Ведь придумал какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
Анна Ахматова
Не наблюдаю любви между мужчиной и женщиной,
Тешит порыв иль привычка, враждующий вихрь, наконец.
Вновь вопиёт пустота незаживающей трещиной,
Несогласованным ритмом таких одиноких сердец.
Сирые ночи мои – образы завтрашней старости,
Долго стегает рассветы вмёрзшая в крыши слюда,
И подчиняется мысль столь незначительной малости,
Что по сравнению с нею ничтожна любая беда.
Хочется верить, сорвусь с петель тугих не ко времени,
Не остановят тогда все моралисты земли,
Пусть лучше солнечный луч выжжет пустыню на темени,
Чем целый век прозябать на безопасной мели...
родимое пятно июля
поэма
1. разлучница-болезнь
На кухне курим, как в припадке,
Но с дымом не уходит боль,
Твержу, что будет всё в порядке,
Но градус оптимизма – ноль.
Болезнь и мнительность – подруги,
Обгладывают кость судьбы.
Мы – крайних обстоятельств слуги,
Симптомов нервные рабы.
Ты просишь вымолить у Бога
Просторы жизненных щедрот.
Луна взирает слишком строго,
А Млечный Путь во мрак ведёт.
Под утро голосом скрипучим
Тянусь молитвой к небесам,
Под обелиском грозной тучи
С тобою умираю сам.
2. Семейная жизнь
Сквозь бесконечный строй болезней
Проходит первозданность чувства,
Но чем больней, тем полновесней
В душе гнездится миф искусства…
Пускай труднее с каждым годом
В объятия друг друга ловим –
Мы прокляты греховным родом,
Хранимы залихватским словом.
Забором косности российской
Обнесены в слепой юдоли,
Богаты свежестью балтийской,
Палитрою единой воли.
Разведены по разным странам,
Отчаяньем под сердцем пуля –
Впечатано судьбы тараном
Родимое пятно июля.
3. Оскал невозможного
Лучистый Феникс ласковой любви
Мне суета сует не подарила.
Залётный ветер, душу не трави –
Повисло плетью алое ветрило.
Повсюду невозможного оскал:
Час нежности – и целый век разлуки.
Каких ещё знамений нагадал
Лукавый глаз – источник сольной муки?
На бледном профиле бессонницы печать –
Тринадцатой весны запущенная рана.
С лучом решаешься жить заново начать
В силках необозримого обмана.
Ручьистых рук сбывающийся сон,
Но закрывают будущего двери.
Всё предсказал в Екклесиасте Соломон
Про суету сует – мне страшно в это верить!
4. Телефонный разговор
Покорена целительной врачебною заботой,
Катаешь льдистый шарик по выжженной крови,
И ни одною выжившей спасительною нотой
Не озаришь проталину полуживой любви.
Растратил столько сил в бескомпромиссной встряске,
Заплаканным надеждам в туманных зорях стыть,
Нет в голосе любимой ни ноты женской ласки –
Так из чего же выткать восторженную нить?..
5. Узор на озерной глади
Вдох нежности – амфитеатр улыбки
Эскизом проступил на водной глади,
Размыты пасмурные фотоснимки,
Стрелки отчаянья не ждут в засаде.
Круженье тронного катамарана
В воронке захмелевшего заката,
Пространства заживающая рана,
Возможно, сердце с мук сегодня снято.
Соблазн необозримый и бездомный
Рисует карандаш неудержимой речи.
Прогретый воздух – радостная домна,
Преображает краснощёкий вечер.
Разрозненных пять букв слагают слово,
Что в алфавите чувств немедля ищет пару…
Озерный плёс – на памятник былого –
На крылья поседевшему Икару.
6. плач на тему филиппа ларкина
Пойду к полуночи на кладбище любви,
Кресты как вскинутые для объятий руки.
Любой фрагмент из жизни призови –
Мечты горбатятся под тяжестью разрухи.
Кто из людей, ступая на мозоль,
Не потеряет музыкальность шага?
В который раз проваленная роль –
К устам любви младенческая тяга…
7. На круги своя
Мы друг для друга – как подарок,
Взлелеянный в чаду разлуки,
Финал у лета слишком ярок,
Чтоб поминать источник муки.
Прибою пропоём: «Осанна! »
Мы тут любовью причащали
Разгул дочернего обмана –
Опустим скверные детали.
Мы были молоды и правы,
Когда, распятые домами,
Писали на песке уставы
И выполняли их устами!
Вино, мороженое, море,
Оставленные сзади мели,
Обиды выжигали в ссоре,
К полуночи телами млели…
Ты отдавалась так по-детски,
Волна чудила с кипарисом,
Качались плавно занавески,
Ласкаемые лунным бризом.
Медовый август у веранды
Степенно опадал листвою.
За возвращенье были рады
Платить монетой дорогою.
Звучи же позабытый праздник
В мембране шалого восхода,
Светись амурный час-проказник
Морскою каплей кислорода!
над пропастью
1. репетируя эзопа
Изныло сердце давностью зимы,
Полгода не рифмуются явленья,
Не убежать актёрам из тюрьмы
Проталинами слёз и вдохновенья.
От шквала репетиций мозг разбух.
Сны к птичьим трелям и капелям глухи.
Исхлёстанный словами стойкий дух
Соблазну лени не даётся в руки.
Освобождения премьерная пора
В конце туннеля будоражит светом.
Бессмертных басен дерзкая игра –
Морали, именуемые бредом.
2. эзоп – клее
Я не надеялся от пропасти спастись –
Хотел глаза любви увидеть перед смертью.
Душа обожжена жестокосердной твердью:
Надежда для раба – несбыточная высь.
Вершит неправый суд безжалостный гордец.
С философами пьют за истину гетеры.
Прощает сонм богов им мерзости сверх меры.
Вещает о добре над пропастью мудрец.
Сменялся лик мечты на горестный обман.
Питался нищий дух просветом зорких басен.
Извечно женский взгляд так дерзок и прекрасен –
В сапфирах не видны просторы дальних стран...
Пытался я понять, как вычурность борьбы
Споткнулась о соблазн в крылатое мгновенье,
Так льётся над ручьём двух гордых соек пенье
В терзающих когтях натруженной судьбы.
Мы, Клея, не смогли друг друга отыскать –
Ты биласьв западне изысканногосада,
А я себя сверял с витийством водопада.
Плеть преградила путь из боли в благодать…
Не мне тебя винить. Обрёк я на позор
Желанья госпожи, но не обрёл свободу.
Однако прокричу смиренному народу,
Что всякий жалкий раб – патрицию укор!
3. клея – эзопу
Ксанф ценит красоту мешочками монет –
Мужчинам по нутру дворцовые игрушки.
Как хочется сменить подарки и пирушки
На тропы, где Эзоп струит свободы свет!
Преобразится жизнь в беседах со зверьём.
Взовьются над волной закатов переливы.
Влюблённые всегда в стремлениях красивы –
Вход в тайну шалаша маслиной перевьём...
Но плагиатор-муж извечно в барыше.
Спасительной любви переломали ветки.
Банально умирать в тисках богатой клетки
Афина предрекла трусливой госпоже.
4. после премьеры
Сводить на плач задорный смех,
Кромсать стихов златую нить –
Так за сценический успех
Не в силах больше я платить.
Устал в союзе с дураком
Вершить великие дела,
Плестись побитым ишаком
Помостом алчности и зла...
5. воскрешение актёра
Начну с мольбы под снегопадом,
Глаголом – под пугливым взглядом,
Строкой – в хрипении надсадном
Над брызнувшим листвою садом.
Освобожусь из-под ареста
Настройкой струнного оркестра.
Прольюсь мажорной увертюрой
Над публикой немой и хмурой.
Взметнусь окрепшим монологом,
Азартным солнцем – за порогом!
Отмерю путь отрадой звёздной!
Не говорите мне, что поздно…
фиаско
Созвучьем сочным наши имена,
Восторги вздыблены, как кони Клодта,
Звучит подмостков призрачная нота,
Впились в бока сомнений стремена!
Сыграем страсть, когда идёт на спад
Цунами истинного чувства –
Всё воскрешает магия искусства,
Объятья рамп о многом говорят…
Но замысел – лишь инея свинец
На чёрном обелиске листопада.
Вослед разрыву целовать не надо,
Амур – несостоявшийся жилец...
плач по марии соколовой
Безмерный лицедейский крест
Ниспослан долей бестолковой,
Дождь над Обводным и окрест –
Плач по Марии Соколовой...
Страданье брезжит впереди
Вослед предутреннему стону…
На чьей теперь рыдать груди
Стрелой пронзённому Хирону?
Изысканный белёсый стан
Плывёт в тумане жёлтой рампы.
Подмостки без тебя – обман,
Актрисы – войлочные штампы.
Как пережить сплошной стриптиз
Страстей бульварного накала?
Судьба и творчество – карниз
Над бездной зрительного зала!
К Отелло роковой прыжок
На ложе лета – в пик сюжета!
…Хрипит испуганный звонок –
На твой спектакль не взять билета.
Сыграть бессмертную любовь
Смогли бы на разрыв аорты!
…По лестнице струилась кровь,
Приметы сцены бритвой стёрты…
«Эмигрантский вальс» танцевала первой –
Прошивала спектакль обнажённым нервом,
Восходила на трон роковою Музой,
Одичавших времён непомерным грузом.
«Эмигрантский вальс» танцевала смело –
В макраме ремесла выплеталось тело,
Пробивался травой чуть дрожавший голос,
Прогревался строфой леденящий полюс.
Не простил я тебе тот премьерный провал,
Бес раздора в припадке всю ночь пировал,
Ниже плинтуса бросил стандартный партнёр,
Только «Зодчий любви» выше правил и гор.
Голос твой украшал мой восторженный стон,
Вечный гамбургский счёт зачеркнул телефон,
Кровью вписан в скрижали внезапный роман,
Пересох навсегда вдохновенья фонтан...
прощание с богиней
Прощай любви залётная богиня,
Кентавр Хирон вдыхает грозный смог,
Младого тела вызревшая дыня
Закатом вытекает на песок…
Последней близости смертельна доза,
Кометной пылью блещет эшафот,
Росинка взгляда – нежная заноза,
В бессмертном Прометее прорастёт…
Афина танцем тянется к заливу.
С луной целуется цветущий Крит.
Потоки звёзд Хирону чешут гриву,
И под копыта Млечный Путь летит!
ромео и джульетта
Любовь двоих всегда некстати –
Непредсказуем чувств разбег,
Какой ценой потомство платит
За пыл объятий, как за грех!
Вериги родовой опалы
Выносят смертный приговор –
Не защитят побег и скалы,
Не вымолит церковный хор.
Они так тянутся друг к другу,
Как будто знают наперёд,
Любовь, как скверную прислугу,
Гордыней изведёт народ.
Им некогда вникать в привычки,
Умом характеры сверять –
В борьбе, на срок горящей спички,
Протестом радуется стать…
закулисный монолог фигляра
Расскажи мне, Дея, о любви
Сказку на забытом языке,
Снова вдохновенья соловьи
Затрепещут в сумрачной строке.
В сонме хищных оловянных глаз
Спелый виноград – твои глаза, –
Южный эмигрант истомой ласк
Дочку посадил как райский сад.
Девственного тела дивный храм
Устоит в молитве долгий век.
Если мною бредишь по ночам,
Значит, я – счастливый человек.
Любишь ты животных и цветы,
Не хохочешь: Гуинплен – урод.
Ради дивной детской чистоты
Я готов взойти на эшафот…
***
Умытый мим ненужный сбросит груз
Полутонов, лирических вступлений –
Сулит покой стоический союз
С аскезой Диогеновых суждений...
Не дышится без нежности твоей –
Балета рук и фуэте улыбки,
Так царство мёртвых сотрясал Орфей,
Над Эвридикой прозревая в пытке!
мой театр
О невозможном, словно граф Резанов,
Дерзнул мечтать на перекрёстках жизни,
Отрыл страницы запрещённых планов
И воспарил над леностью Отчизны!
Уж сотни раз на полпути к вершине
Летели в пропасть звёздные осколки,
Смешная совесть снегопадом стынет,
Соратников сереют кривотолки...
Но мой театр – любви особый статус
Шального интернатского мальчишки,
Когда стальной действительности казус
Томился тайнами в объятьях книжки.
Вассалом веры был субботний вечер,
Где по веленью зрительного зала
Сияло соло синеглазой встречи
В сирени бесприютного квартала.
Мальчишка вырос в дерзкого Хирона –
Как прежде грезит о запретном плоде,
Сгорает на подмостках вне закона
И жертвует спасеньем не по моде.
Судьба противоречит представленью,
Но яростный софит вскрывает душу…
Вовеки предан праздничному пенью,
И в этот раз, наверняка, не струшу!
миниатюры
Жизнь – маятник меж сорняком и деревом,
Иллюзии без передышки
Мною – смешным одуванчиком,
Играют как захотят.
Маячит в грёзах чудный остров,
Что синью манит и болит,
Пугает грусть: «Как жить непросто! »
А юность утверждает: «Жить! ».
Дороге – аллилуйя,
Сшибаю дверь,
До страсти зацелую
Судьбу теперь!
Околел мороз в чёрном кителе –
Воробьи капель не увидели,
Сжата комната – нет отдушины,
Мысли взрослыми отутюжены…
Когда рабы, вздымая тосты,
Друг друга станут есть и пить,
Сизифы маленького роста
Обязаны съедобней быть.
XX век Россия проиграла –
Грипп сталинизма в этом виноват…
Коль вдохновимся синевой Шагала,
Возможно, нас на тризне и простят.
Под вопль нацистского притона
С согласья европейских стран
Сорвал в Донбассе дух Нерона
Седого месяца стоп-кран…
Молчат сердца под робами,
К святыням нет внимания –
Все истины угроблены
За шаг до понимания!
Судьба лишь тень нательного креста,
В скрещении дрожит росинка,
Направо плещется фата,
Налево – чёрная косынка.
Спело яблочко катилось
По тарелочке судьбы,
Матушка в ночи молилась:
«Спас, укрой нас от беды».
Промокшего бродяги вздох
Под кров попросится молитвой –
Одарит милосердный Бог
Забытой святочной палитрой.
Выпивают обманы терпение,
Как молитва старух небеса,
И с надеждою на воскрешение
Остывает разграбленный сад.
На грани праздничного звона
Застыли голые деревья…
В слезах тревожная икона.
Хорал пасхального моленья!
Беда клюкой стучит в окно,
В дом, что не помнит голосов;
А красный крест увяз в снегах –
То милосердие в изгнании.
Я впаян нервом в полинявший слайд –
Больничных шуток пепельная горечь,
Морские волны, как руины храма,
По одиночествам разъехались друзья.
Краски дали больше не строги –
Мчит надежда в голубой карете,
За спиною слышатся шаги –
Обернусь, а это только ветер...
Принцесса-бабочка, шепчу я в бессилии,
Как длинна и горька эта книга зимы,
Одолжите мне крылья, одолжите мне крылья,
Не для лёгкости жизни, а лишь для весны!
Щебечет о верности мама,
В дорогу луне собираться,
Читаю Омара Хайяма,
Молюсь на созвездие «Двадцать».
Твои глубокие глаза,
Как тишина у дома Грина,
Где старокрымская лоза
Сплела узор неповторимый.
Капитанский грот над волнами
Жемчуг пены стряхнул сгоряча,
Сердце Грина бьётся над нами,
И срывается вдаль алыча...
Обещая возвратиться вскоре,
Крепко-крепко обнимайте море.
Мне так давно не улыбались
При свете столбовых свечей,
И струнные слова терялись
В апрельской строгости ветвей.
Восходит солнечная тишь
В покои липового цвета,
Чертёж восторженного лета,
Как чёлку, молча теребишь.
В тунике южного загара
Дворами древнего Подола
Плывешь брусчаткой тротуара,
Как по Венеции гондола.
Подари мне высокое море,
Вожделенной волны завиток,
В кротком взоре – молитва в миноре –
Долгожданных объятий пролог...
Девичество сквозь все напасти
Красуется на ложе страсти,
Старик прощён за сумасбродство –
Сияет жизни превосходство!
Смычок луча легко упал
На крону тополиной скрипки,
Любимого лица овал
Взошёл сонатою улыбки.
Приснилось старой иве, будто осень
Руками ветра разорвала платье,
Чтоб закричали на стволе морщины,
А ночь плыла в объятиях июля...
Ты небо моё берёшь на ладони,
Лучи выдыхаешь в дремоту бутонов,
К груди прижимаешь запевшую птицу,
А утром бросаешь под ноги прохожим!
Ты перешла разлуку вброд –
Любовь взошла на эшафот!
Ты мимо шла в лучах рассвета –
«Влюблюсь, отбросив сотни дел! ».
Зажгла внезапно сигарету,
И я лица не разглядел…
Ночная улица – любви строка,
Наискосок крошатся небеса,
В мозолях память, уж который год
Мне не поймать соломинку луча.
Сентябрь ронял свои дары,
Они смягчали неба хмурость.
И солнце бросилось с горы,
Когда ты в осень улыбнулась!
Вновь деревья, руки обнажив,
Просят у небес хоть каплю солнца.
Осень, волшебству не изменив,
Старым золотом на землю льётся.
Грустны глаза у телефона,
И комната, как храм без пенья,
Жизнь – позабытая икона,
Свечами голые деревья...
Пустынных улиц грубый прочерк
Зияет в зарослях тумана,
Мир обречённостью багряной
|
|
|
