 |
сентябрь 1997 – август 2014. пёс депутата
|
|
|
|
сентябрь 1997 – август 2014
пёс депутата
памфлет
Чем больше я узнаю людей,
тем сильнее люблю животных.
древнегреческий баснописец Эзоп
Квартира депутата Ивана. В курточке, штанишках и варежках в кресле спит Пёс. На шутовском колпаке позвякивает колокольчик. Слышится волчий вой. Пёс вздрагивает и встает наизготовку. Смотрит на манекен хозяина. Звучит «Собачий вальс». Пёс танцует несколько па все не в такт.
Забавно видеть, милые друзья,
Как шавка развлекает депутата?
Ну а похлопать сразу же нельзя?
Боитесь, заморозится зарплата?
Признайтесь хором, всё-таки смешно,
Кобель в костюме вальс танцует ловко.
Не то хозяин запретит кино
Или подвергнет лапы перековке.
Жестами просит зааплодировать и благодарит зрителей. Пытается лапой, затем зубами поймать блоху. Тщетно.
Не ведаю, как справиться с бедой –
Опять под шерстью мечется зараза,
Да так грызет, что взвоет и святой,
Бывает за минуту по три раза!
Попробуй изловить проклятых блох
В наручниках, что на меня надели.
В боках и мордой стал я вовсе плох.
Видать, помру на будущей неделе.
Да, что там блохи! Кошки надо мной
И те, проклятые, смеются до упада.
Детишки разбегаются домой.
С породистым соседом нету лада...
Уродует меня невежда-депутат.
По роду я – сибирская дворняга,
А не француз, мерзлявый эмигрант,
Кудрявый пудель, стриженый стиляга.
Охотника в тряпицы нарядил
И ежедневно прыскает духами!
Осмыслить запах не хватает сил
Ни пришвинскою прозой, ни стихами.
Фыркает и тоскливо воет.
Воняет хуже раскаленных шин,
Издохших кошек, докторов, касторки,
Мужских носков, вспотевших женских спин.
|
|
|
Хорьком и то благоухает в норке!
Включает телевизор и видит хозяина.
Радеет шеф, как из казны украсть,
И в телеке показывает рожи,
Я ж, раскрывая от восторга пасть,
Про Джима слушаю стихи Сережи.
Дворняге близок хулиган-поэт
С крестьянской бесшабашною душою!
С Евдокой зайца жарили в обед,
Ну а на ужин – уточку с лапшою.
Пропитывался живностью дымок.
Старик умело смешивал приправы.
Он в прошлом – Ворошиловский стрелок –
В двух войнах победил врагов державы!
Сноровкой был со всех сторон казак:
Единой дробью бил шальную белку,
Берет, вместо ружья, зонт, наводит на зал и стреляет. Чпок!
Пока рыбёшек привлекал червяк,
Тетерева к нам падали в тарелку.
Сердца пронзал охотничий запал
В засушливое лето и метели.
Какие кости мне старик давал:
Длинней ружья, а, может, даже ели.
Таких костей и под прилавком нет.
Кругом колбасы с привкусом микстуры.
Неясно псу, в чём радости секрет,
Когда синеют в морозилках куры.
С железным шкафом бьюсь я без конца:
Скребу, кусаю, вот лишился зуба.
Опять решусь обписать подлеца
Большой струей горохового супа.
Крадется к холодильнику. Озирается на манекен. Поднимает лапу.
Над лужей домработница вся изошла на крик,
Ну, тряпкою размахивать, как матадор бычине.
Матрешка мандаринная – неизлечимый псих:
В сердцах по телевизору качалкою как двинет!
Берёт зонт, набрасывает его как поводок на лапу, идет гулять.
Вновь париком сиреневым прикроет черепок,
Раскрасит морду хитрую и тащит на прогулку.
По мостовой набойками, как мерин, цок да цок.
Жуёт безостановочно сосиску, кетчуп, булку.
Весь поводок запутает костлявою рукой.
Натерла шею до крови. Всех учит жизни басом.
Хозяин в полночь требует: «Ну, дай ты мне покой! »
Уборщица усердствует: «Запейте водку квасом! »
В деревне тем ошейником не угнетали пса:
|
|
|
Шагай куда захочется – налево иль направо.
И все тебя приветствуют, хоть бегают в трусах.
Я б запретил ошейники как угнетенье права.
На этих думских выборах осатанели вдруг.
За месяц я оправился. Хозяина ж втянуло
По самый хвост и по уши: бросается на шлюх,
Глядит на избирателей, как наставляет дуло…
Вольером белокаменным владеют тысяч пять
В костюмах и с портфелями – не знают воры меры:
Единороссы партией продолжат нефть качать,
Страну по справедливости распродадут эсеры.
Мне конура понравилась: швейцарское биде,
Блестят полы дубовые и мебели излишки.
Когтями не зацепишься – поехал, быть беде…
Их тут же и обрезали, как плюшевому мишке.
Жену недолго радовал Фонтанки чудный вид –
Хозяин после сессии стал появляться в полночь,
Всё лепетал про кризисы, про тёплый остров Крит.
«Да от тебя же бабами несёт на вёрсты, сволочь! »
Супружница в рыданиях пакует чемодан
И, хлопнув дверью, быстренько сбегает от повесы.
Ванюша воет в зеркало: все женщины – обман,
Капустой вашингтонскою играют в политесы.
Под вечер домработницу с отчаянья привёл.
Затем вторую, пятую. Уж сбился я со счёта.
На голове у дамочек тесать пытался кол.
Однако не управился и с плотницкой работой.
Все фифы одинаково рычали в телефон
И поводком задергали до нервного припадка.
Богач шуршал банкнотами и гнал лентяек вон.
Найдётся ли в прислужницы мулатка-ретроградка?..
Иван порой беседует со мной по вечерам:
Всплакнёт по-человечески, помянет лес, Евдоку,
И даже порывается в деревне строить храм –
Мечтает образумиться, припав душой к истоку...
А утром как оденется, как схватит свой портфель,
Оскалит морду злобную и чешет по проулку,
С похмелья чертыхается: «убью мадмуазель»,
Грозится выбить челюсти банкиру-тупоумку.
С ним раньше так приветливо здоровался народ.
В мясном отделе косточки откладывала Дина.
Наказами трудящихся исписан был блокнот.
И пса считали личностью – умильная картина.
Два года люд с плакатами дежурит под окном.
Хоть не силён я в грамоте, как в линзах обезьяна,
Не знаю, что написано, но в глотке горький ком:
Хозяин – жулик признанный и брешет постоянно.
|
|
|
«Храни себя, о Русь, храни» – взывал поэт Рубцов!
Что для прохвоста сытого великая держава?
Я сукой депутатскою прослыл в конце концов.
Трезор – кобель охотничий, не карлица Любава!
Снимает варежки, вешает на манекен.
С рожденья я почувствовал болотный вкус беды,
Но Ваня выхватил щенка из лапищ лютой смерти,
За пазухой хозяина дрожал на все лады,
От нежности растаяли ледышек колких черти.
Обнимает манекен.
Мы жили с Евдокимычем как два холостяка:
Молочною диетою он возвращал мне силы,
А я вгрызался в тапочки от пятки до носка
С неистовою хваткою бульдожьего верзилы.
Лишь растолстел Иванушка, мы стали по утрам
Трусцою парк прочёсывать, чтоб съесть кастрюлю плова.
Я бегал нестарательно, ведь на глазах у дам
Бессовестно расстраивать кормильца дорогого.
А в октябре охотиться с Ванюшею пошли.
Вы знаете, друзья мои, охота – это, это...
Охота вещь волшебная! Покрылся льдом залив.
А снег белее зайчика, что разжирел за лето.
К погоне за дичиною неистощима страсть!
Мы приезжаем затемно. Дед у калитки слева
С двустволкой дожидается. Кровянкой пахнет всласть
И самогоном чуточку – всего лишь для сугрева.
К оврагу огородами крадёмся, не дыша, –
Там на позёмке высмотрел след секача Евдока.
Ползу и метки нюхаю… Взволнована душа –
Бежать за зверем хочется немедленно, до срока!
Идём по кругу в полшажка, не расточая сил,
Вблизи кабанчик мечется – заветная добыча, –
Об ствол потёрся задницей, клыками кочки взрыл –
Позавтракать пытается, пятак под дубом тыча.
Евдока палец на курок и обратился в слух,
Хозяину значительно кивает головою.
Иван подмигивает мне, не подведи, мол, друг…
За дичью я уже лечу, как дети за халвою!
Раскручивает кресло, представляя его бегущим кабаном.
Зверь влево повернул – бегу наперерез!
Направо удирать – я секачу под ноги!
От выстрела сперва перепугался лес!
Ответом грянула тульчаночка Евдоки!
От лютости врага остался лишь оскал.
Пёс для таких забав всегда готов стараться.
|
|
|
Хозяин приласкал: за ухом потрепал,
Сказал: «Храбрец Трезор! » Бывал я счастлив, братцы…
Снимает колпак, звенит бубенчиком, приглашая зрителей на урок, надевает колпак на манекен, берет зонт как указку.
Хозяин стал меня водить на стадион –
Большой загон без миски и окошек,
Вкруг поля лавки и ворота с двух сторон,
Болельщики – толпа голодных кошек:
Вопят, пьют пиво, ртом пускают дым,
Снимают майки и грозят салагам,
Пищат в свистульки, корчатся как мим,
Расписывают щёки русским флагом.
Из жил судьи, как из бродячих псов,
Хотят сварить хозяйственное мыло.
Защитник должен выпасть из трусов,
У вратаря – блестеть от чистки рыло...
На поле двадцать два мордастых игрока
За мамой воют, видимо, сироты,
Друг другу бутсами спешат намять бока,
Чтоб только мячик закатить в ворота.
Весь этот ужас называется футбол.
Мы с Ваней приохотились к потехе,
Когда он забивал в подкате классный гол,
Я громче своры лаял об успехе!
Однажды сильный дождь залил триумф побед:
Упрямый мяч не попадал в девятку,
Иван и так его и эдак, а завмед
Велел лечить синеющую пятку.
Ахилл ему спасли. Но бегать по утрам
Слабак не стал худеющей кобылкой.
Иван, в разливочной приняв на грудь сто грамм,
Стремился в супермаркет за бутылкой.
Цистерну спирта приволок один братан –
Бульдог слоёный, скользкая медуза.
Какой-то зеленью мечтал набить карман –
Наверно, ныло нажранное пузо.
Наутро, заглотнув последний огурец,
Братан одел Ивана в униформу,
Чтоб либералами воспитанный боец
Пропагандировал семейную реформу.
Встаёт за кресло и вещает как на митинге.
Свезли на крупный митинг злой народ
(Их как овец согнали внутрь ограды),
Бульдог рычал: «Соперник – зек и мот!
Иван раздаст лекарства и награды! »
Пусть я не человек, и то ведь понимал,
Сплошная ложь в партийном манифесте.
Толпа скандирует, чтоб самозванец стал
Их депутатом, упражняясь в лести.
Так болтовнёй Иван добыл мандат,
Паёк, квартиру, иномарку, дачу.
Щедрейший друг – теперь московский хват.
О старшем брате и поныне плачу...
Не сразу стал Иван отпетым подлецом.
Бульдог совал на подпись документы,
Хозяин в крик: «Тушите с голубцом –
Не продаю доверье за проценты».
За шкирку вышвырнул на лестничный пролёт
И пригрозил, что расшибёт наружность.
В прыжке провёл Трезор роскошный апперкот
И укусил за мягкую окружность.
Взорвался джип. Высокий дачный дом
Сгорел дотла с плодоносящим садом.
И запил депутат. Шумел как ветролом:
«Газетам всё продам иль буду гадом! »
Но снова с папками пожаловал слизняк –
|
|
|
Продолжил шантажировать беднягу.
Ивашка совесть променял на особняк
И слёзно извинился за рубаху.
Вцепился в кисть врагу! Порядочность – обман:
За бумажонку заложил душонку?
Меня ударил так по голове Иван,
Что перебил ушную перепонку.
Разжал я челюсти от жуткой тошноты
И выпустил пузатого на волю.
Предательство сожгло доверия мосты.
Трезор осиротел и проклял долю!
Снимает курточку и набрасывает на манекен. Просовывает морду в силуэт лица депутата, говорит от его имени.
«Коль вправе нелюди чиновников кусать,
Захватят Зимний ленинские внуки…
Сошлю к отцу в Сибирь взбесившегося пса».
Гуманней усыпить, чем сплавить на поруки!
Евдока – самый лучший на свете человек.
Но не меняют псы хозяев, как перчатки.
Ведь люди изрекли: собака – друг навек!
Чем языки чесать, пололи б чаще грядки.
По хвост забинтовали, как мумию в гробу.
В деревне без меня и так забот по горло.
Племянница с дитём пеняла на судьбу:
Стряпухе, что в соку, с матросами не пёрло...
Евдока в утешенье делил с ней кров и стол.
За что судом в сарай переселила деда.
Потом на супостатку и вовсе сказ нашёл:
«Почто на дохлых псов уходит треть обеда? »
Старик не спорил с бабой, ружьишко на плечо,
Подранка в вещмешок и ходу на заимку,
Там лапам на полянке от солнца горячо,
Влюбляешься в ручей и в каждую травинку.
Мы зажили с таёжником как пара божьих птиц,
Так вольно и легко – не передать словами.
Кормушки мастерили для галок и синиц.
Встречали Рождество мясными пирогами.
Однажды шли с охоты петляющей тропой,
Спешит навстречу нам кормящая волчица,
За ватник потянула – скулил сынок слепой –
Капканом у волчонка пришпилена ключица.
От челюстей железных избавился пискля,
С мамашею в нору побрёл походкой зыбкой.
С рассветом озорница, позёмкою пыля,
Втащила на порог ягнёночка с улыбкой.
Приехал на заимку прохиндей
Со слугами и девкой лопоухой
В Сибири воплощать прогресс идей
Согласно с европейскою наукой.
Скупил солончаки, дома, леса.
А скоро воздух закрепит законом.
Спросонья дедушка попал впросак:
Не снял ушанки с поясным поклоном.
Побагровел разряженный нахал
И стал учить покорности Евдоку.
В ответ гвардеец кукиш показал.
Гад процедил: «Даю неделю сроку
Убрать костяшки из моей тайги,
Иначе, мамонт, будет очень плохо».
«Свои лютей, чем внешние враги» –
Ответил беззащитный с горьким вздохом.
«Страшней иль нет – узнаешь фронтовик,
Когда применим пулемёт и газы».
«А твой старик был бравый тыловик? ».
«Нет, исполнял расстрельные приказы».
Приехали на газике они –
В народе называются ментами,
Грозили, что оставшиеся дни
Дед проведёт в психушке под замками.
Скулу свернул Евдока одному
И в воздух лихо разрядил двустволку.
Те наутёк, пообещав в тюрьму
Судом упрятать старую кошёлку.
Берет зонт как винтовку и марширует.
В полиции решили драчуну
Убежище изрешетить спецназом.
Как на войну пришли, как на войну,
С ослушником покончить разом!
Евдока выкрикнул: «Негоже отступать,
Коль на шиповник можно опереться! »
Вдруг рыжий снайпер, помянувши мать,
Пробил фронтовику больное сердце!
Опирается всем телом на зонт.
Обмяк Евдока и припал на куст,
Припомнил Бога, дальнюю дорогу,
Перекрестив, простил юнцу искус
И попросил не вызывать подмогу.
Проносит зонт на вытянутых руках как гроб и кладет его на подлокотники кресла, стоит над ним, как в минуту молчания.
Судейско-медицинские чины
Самоубийство приписали деду.
Пса берцами лупили пацаны,
Чтоб чучелом потрафить краеведу.
Опять я выжил – только для чего?
Когда сумел от боли прослезиться,
Почувствовал сословное родство –
Та самая знакомая волчица
Глаза вылизывала языком
(Коварный зверь, как в сказках брешут люди),
А рядом кабарга’· бочком
Красуется на травянистом блюде.
Понюхав зверобоевый букет
И погрызя немного ножку,
Насилу по траве втащил хребет
На холм, что деду заменил сторожку...
Почти что бездыханного меня
Хозяин обнаружил у Евдоки.
Повёз в столицу, рейдеров кляня,
Чтоб пёс познал элитные пороки...
Теперь я гвоздь программы на тусовках –
В костюмчике танцую всё в подряд.
Босс водку пьёт, жена форсит в обновках,
Путаны титьки тыкают в салат.
Испачкают мне морду шоколадом,
Вылизывают и часами ржут.
Рассказывают анекдоты матом.
До драки спорят, кто тут, вправду, крут.
Вчера стряслось невиданное горе:
К утру допили бочку коньяка,
Элите стало по колено море,
Вверх понесли Ивана-дурака
И перед камерой спустили брюки.
Стать женщиной – престижнейший процесс:
В Евросоюзе эдакие трюки
К политику рождают интерес.
Теперь Иван – болгарочка Иванна.
В субботу посетит мужской стриптиз.
В собачьем сердце нагнивает рана,
Зачем хозяин так скатился вниз?
Срывает ошейник, воет по-волчьи. Откликается волк. Воет громче, отвечает волчья стая.
Иду на волю исповедаться волкам,
Там тешит запахами хвойная услада…
На смерть бежать желанней по флажкам,
Чем задыхаться от людского смрада!
Звучит песня Владимира Высоцкого «Охота на волков».
|
|
|
